Идиллию нарушил Людвиг.

– Нефть идет, Николаич, – сказал он, входя с мороза в затертой телогрейке, ватных штанах, рассевшихся грязных валенках. – Пена мазутная, в точности. Глянь, как перепачкался.

Я захлопала в ладоши.

– Ура! Это для меня, ко дню рождения. Чем не производственный подарок?!

– У тебя рождение, Ляксевна? Вот не знал. Поздравляю. Давай бог здоровья, как говорится, богатства и хорошего жениха.

– А богатства зачем? – рассмеялась я.

– Сама золото, – подхватил он. – Высшей пробы, как говорится.

– А ты откуда знаешь? – расхохотался Иван.

Людвиг смутился, мельком взглянул на Раису.

– Где уж нам… султанáм, – пробормотал в сторону.

– Что? – невнятно обеспокоилась Рая, но он уже направился к двери.

Спасая положение, я бросилась к нему.

– А за хорошего жениха благодарю от души, от души, от души, – и расцеловалась с мастером.

– Горько, – не по-хорошему сказал Иван.

– Людвиг, – продолжала я, – приходи ко мне на праздник.

Он смущенно развел руками.

– Подарка нет. Знать бы ране, такой бы отгрохал, – он был уже на пороге.

– Нефть принеси, – улыбнулась я.

– Насмешка это. А я бы ничего не пожалел, я бы в город сгонял, раз такое дело.

И не успел он договорить, как сильный удар чуть не сбил его с ног.

– Убирайся! – заорал Иван, швыряя на него дверь ногою.

Мастер остановился, схватившись за спину, ожидая разъяснительной шутки.

– Убирайся! – и дверь влетела намертво, и гул прошел по стенам.

В коридоре шаркали удаляющиеся шаги. Иван сидел, трудно дыша, с тяжелым обезображенным лицом.

Опустив голову, я молча ушла к себе.

Ничего-то сегодня не было, ни ложечки, ни… этого. Они уничтожили друг друга. Остается собрать черные палочки и поплакать над ними, вот все, что осталось от воздушных замков моей любви. Как мне жить? Я уже не могу не судить Ивана. Как мне жить?

от Марины 20 декабря

Что же ты молчала, негодница, про день своего рождения? Я бы нашла, чем тебя порадовать, только вчера отослала вам коробку подарков. Теперь не успею, завтра улетаю в Италию на горнолыжный курорт. Как видишь, соблазн подействовал. Накупила побрякушек не хуже твоей Раисы, красиво осветлила волосы, не забыла и вечернее платье для новогодней ночи. Смешно? А и пропади она пропадом, эта гнилая жизнь, безлюбая любовь! Поеду, развеюсь, имею же я право.

Что же до твоего огорчения, то вспомни наш давний разговор. Грубость, хамство будут ранить тебя всю жизнь. Лично я довольна тем, что Иван, наконец-то, показал себя во всей красе, развеял твою воздушность. Бежать тебе некуда, жаловаться некому, единственный выход – в самой себе. Разбирайся.

Главное, не строить из себя жертвы… ась? Так-то.

На сладкое же получай отзыв Котика, слышанный собственными ушами в его кабинете.

– Толковая девчонка, – бормотал он, читая твой отчет и царапая пятерней рыжую шерсть на затылке. – Толковая девчонка, заешь меня собаки.

Итак, прощай. С Новым годом!

от Аннеты 20 января

Прошел месяц, Марина, с тех пор как я в последний раз говорила с Вами. Этот месяц… как он громаден! Начать с того, что я была в Москве.

Но нет, надо бы раньше, с тридцатого декабря, когда сорвалась и пустилась вскачь бешеная тройка моих приключений. Что это было? Где уверенность, что подобный вихрь не метнет меня снова и снова?

Однако, по порядку.

В конце декабря работы на буровой остановились. Ждали цемент, который застрял на базе Управления. Глубина скважины достигла тысячи ста метров, и без цемента, без защиты от нефтесодержащих слоев бурение становилось "грязным делом", по насмешливому выражению главврача Рината Ахтямова. В самом деле, кому нужны йодо-бромные ванны с бурой пеной и радужными пузырями на поверхности? А виновата, конечно же, гидрогеолог, ж-жалкая ж-женщина.

Итак, в ранних сумерках тридцатого декабря перед синеющим окном я почти читала Jane Austen «Pride and Prejudice», прозрачную нежную прозу. Из соседней комнаты слышались голоса, у Раисы были гости, местные женщины, сбежавшиеся полюбоваться на Ваши чудесные детские подарки. Женщины ахали, громко, по-здешнему обыкновению, разговаривали, почти кричали в полный голос, а я поглядывала в словарь и размышляла над тем, как одолеть праздники без душевной боли.

Я на срыве. Моему истерзанному самолюбию уже нечем зализывать раны. Новые оскорбляют меня заранее, вот и приходится, точно калеке, предугадывать все колдобины на будущей дороге. Главное, не видеть "их" вместе, не всходить на костер ревности, не слышать ни ссор, ни глумливых примирений, упасть, пропасть, скрыться с глаз… Как будто оно возможно в маленькой Усть-Качке.

Хорошенькие желания под Новый год!

Стукнула дверь, одна и другая. Женщины прошли под окнами, долетел преувеличенно-оживленный смех Раисы (стрела в спину – сиди, мол, одна-одинешенька), и все стихло

Темнело. Синее сменилось фиолетовым, затем черным. В оконных стеклах отразилась настольная лампа и я сама, забравшаяся с ногами на стул, хорошенькая, в зеленой шали, одна-одинешенька.

Скрип снега, шаги, Иван. Поцелуй наш был горяч и пуглив по обыкновению.

– Рая здесь?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

Оставив меня, он прошел к себе. Темнота. Дети веселились в школе на елке. Постоял. "Как? – вскипело самолюбие мужа, – всегда в доме, всегда в любовном рабстве, надоедливом, бранчливом, но сверхнадежном, и вдруг – ушла! Смело, небрежно, не сказавшись?!" И пройдясь бесцельно из угла в угол, Иван застегнул полушубок и отправился на поиски. Он пошел искать свою жену, а я осталась, как "вдруг разрешенная вольность".

О, как тогда стало! Я зажимала рот, чтобы не слышать собственных рыданий. Не сразу дошли до меня частые звонки междугородной.

Звонил Эдвард Эрнестович, торжественный и церемонный.

– Многоуважаемая Анна Алексеевна! Анюточка! Счастлив слышать ваш милый голос. Разрешите поздравить вас с наступающим Новым годом и пожелать…

– Потом! – закричала я со слезами, – потом, потом…

– Вам недосуг?

– Я… я уезжаю.

– Далеко ли?

– В… Москву.

– Прекрасная мысль. Надолго?

– Не знаю, ничего не знаю!

И когда минуту спустя я положила трубку, случайный порыв принял вид единственного решения. Еще через полчаса я сидела в курортном автобусе, увозившем очередную смену отдыхающих, а к исходу суток, как снег на голову, упала в объятия милых родственников. Усть-Качка осталась далеко-далеко, обратилась в точку, затерянную в снежных просторах, уплывших под серебристое крыло моего самолета.

Заветные новогодние мечтания сбылись, как в сказке.

И началась Москва. Бег по Тверской с её галантерейным шиком и толпой, толпой, где тебя никто не знает, никто не мешается в твои дела. Яркие шелка, китайский бархат! тени, блестки, помада! колье из драгоценных цветов – глаз не оторвать! Я хочу всего этого! Я красивая, я могу царить!

Потом стою на Тверской в книжном за полночь и погибаю уже там. Протопоп Аввакум, Сведенборг, Генон … громады! Я хочу эту мудрость! И толстенная биография А. Чехова. Вот… сейчас я все пойму! Сердце замерло, упало, покатилось. Как липли к Антону женщины, как ломались, разбивались, как он был неровен, влюбчив, уклончив, ненавистен… топучее болото, гибель неминучая… Обиделась. Не пойду больше на его пьесы и уже не хочу читать его рассказы без единой счастливой женщины! И чтобы никто не отвечал мне "Не знаю" на вопрос «Как жить?»!

Разберусь. Сама.

И библиотека, Альма матер! Мраморная лестница РГБ, умные лица, склоненные головы. Там встретилась мне подруга Тина. Модная, оживленная, в курсе московских новостей и течений, всех знает, у всех бывает. Да права ли я, уехавши в такую глушь?

Не Москва, а наслаждение!

Длинное письмо, Мариночка. Отдохнем до завтра.