– Эмма, неужто уже управилась?

– Да, все ушила. Будете примерять?

Старушка приняла свои наряды из моих рук, по очереди расправила и внимательно осмотрела.

– Не буду, и так вижу, что идеально сядут. Ты отличная рукодельница, вся в мать. – При упоминании родительницы меня, как всегда, охватила грусть.

– До нее мне далеко.

– Не спорь со старой Марьям, мне виднее. – Строго, с ноткой недовольства проговорила соседка. Я лишь улыбнулась в ответ.

– С вас два серебряника, как мы и договаривались.

– Обожди, сейчас принесу.

Женщина неторопливо поднялась с лавочки и скрылась за дверью. Вернулась она с тремя монетами в руках.

– Вот держи, – протянула старушка мой заработок.

– Тут на один серебряник больше.

– Ничего, ты бери. Тебе нужнее, мне, старой Марьям, уже и тратить их некуда.

Я посомневалась, но отказываться не стала. Деньги мне были очень нужны, поэтому не до гордости.

– Спасибо, – от всей души поблагодарила я.

– Чего уж там, – отмахнулась старушка, – твоя работа стоит гораздо больше.

Мы тепло попрощались, и я отправилась домой, по дороге пройдя вдоль леса. Вдруг найду гриб-другой, да пожарю на ужин с луком. Но мне не повезло, дождей давно не было, поэтому грибы показывались неохотно.

Раз заказов больше на сегодня не было, я села за пошив своего платья. Недорогую, но добротную хлопковую ткань нежно-бирюзового цвета мне удалось купить по отличной цене в мою прошлую поездку в Эрадон, что случилась тем летом.

Я была уверенна, что от желающих заказать из нее платье не будет отбоя, но, к сожалению, кусок ткани так и пролежал без дела. Местные донашивали старое, а если и предвиделись покупки, то брали в столице готовую одежду. Так выходило дешевле.

«Побалую себя», – решила я. Обновок у меня давно не было, а то, что есть уже порядком поизносилось.

Разметка была нанесена еще пару дней назад, поэтому взяв любимые ножницы с увесистыми ручками, я принялась за раскрой деталей, напевая себе под нос веселую детскую песенку.

Мысленно я уже рисовала себя в приталенном платье с конической юбкой до пят, в складках которой обязательно будут прятаться пару потайных кармашков. Для швеи они никогда не бывают лишними.

В чувство меня привело звонкое падение карандаша на деревянную столешницу. Еще мгновение назад я помнила, как лезвия ножниц врезаются в ткань, и вот, миг спустя, сижу перед листом бумаги с ненавистным, выученным до последнего штриха, рисунком.

Тяжело вздохнув, я скомкала лист и безжалостно отправила его в печь.

Что ж, ожидаемо, они всегда приходят парой. Мои ночные кошмары и неконтролируемые рисунки. Точнее, рисунок. На бумаге всегда появлялась одна и та же картинка.

Аккуратными ровными штрихами набросана незнакомая улица. Ряд разномастных каменных домиков с черепичными крышами раскинулся вдоль брусчатой дороги. Но больше всего – своей четкой прорисовкой – выделялся одноэтажный дом, изображенный по центру. Он был словно зажат между более рослыми соседями, приступающими к нему, стена к стене.

Раз за разом картинка оставалась практически неизменной. Менялось на ней лишь время года. Иногда я могла разглядеть бутоны, зацветшие на растение в кадке на открытом деревянном балкончике одного из крайних домов. В другой раз там обнаруживались лишь голые плети.

А еще были лужи, которые то появлялись, то пропадали с рисунка.

Я встревоженно проверила ткань, не изрезала ли я ее, где не нужно. Но нет, ножницы замерли с широко раскрытыми лезвиями на линии разметки.

Сколько я себя помню, у меня время от времени случались подобные «приступы». Начались они после исчезновения Эллы, вместе с которым пришли регулярные ночные кошмары. Поль подшучивал, что так во мне пробивается дар художника.

Но нет, рисовать у меня выходило очень скверно. Иногда я пыталась целенаправленно изобразить хоть что-то элементарное. Но получившийся результат и рядом не стоял с четкими штрихованными рисунками, появлявшимися во время моих загадочных «приступов».

В детстве я пыталась разгадать смысл этой картинки, показывала ее соседям. Вдруг, кто узнает эту улицу, но в ответ все лишь пожимали плечами.

Со временем «приступы» все больше меня пугали, и я начала тщательно их скрывать. К счастью, с каждым годом они случались все реже. Ужасно осознавать, что в любой момент ты можешь выпасть из реальности на несколько минут.

Еще страшнее было думать, как мне в таком состоянии удавалось найти бумагу и карандаш. Теперь я всегда старалась держать их под рукой.

Однажды, Поль стал свидетелем моего подобного состояния. Нам тогда было по десять. Стояла невыносимая жара, превращающая работу на кухне в ад, и Клеона отпустила нас после обеда ненадолго искупаться в речке, чтобы слегка освежиться.

– Давай залезай быстрее! – кричал мне друг из воды, шлепая по ее поверхности и запуская в воздух фонтанчики брызг.

Под платьем у меня была нательная сорочка, но я стеснялась при Поле раздеваться до нее. Поэтому терпеливо ждала, пока он отплывет подальше, чтобы скинуть свой наряд и нырнуть в живительную толщу воды.

Мое терпение было оправдано, неугомонному Полю быстро наскучило меня звать, и он широкими гребками поплыл от берега. И только тогда я начала расстёгивать крошечные пуговки на платье.

Очнулась я, когда друг с силой тряс меня за плечи. В его глазах застыл настоящий ужас.

– Эмма, очнись! – крикнул он мне прямо в лицо.

– Зачем так орать! – Я недовольно потерла уши, в которых теперь стоял звон.

– Слава Богам! – мокрый, после реки, Поль крепко обнял меня.

И только тогда я заметила знакомый рисунок, начертанный на песке. Сразу стало не по себе.

– Это я нарисовала? – прошептала я, заранее зная ответ.

– Да! Это было ужасно. Ты широко распахнула глаза и, не мигая, принялась чертить это пальцем. Я пытался тебя остановить, кричал, тряс. Но ты не реагировала. – Друг нервно размахивал руками. – Я даже пытался помешать тебе, – добавил он чуть менее эмоционально, – стирал рисунок. Но ты выводила его снова и снова. И пришла в себя только, когда закончила.

С того самого дня я и стала опасаться своих приступов и тщательно скрывала их от посторонних. Впрочем, особой сложности это не доставляло. Жила я одна, да и дни, в которые приходили «приступы» были предсказуемы. Они всегда следовали за снами об Элле. И теперь в кармане моего платья постоянно лежал сложенный лист бумаги и черный карандаш.

Утро началось с короткого трехкратного стука в дверь. Поль. Я сонно сползла с кровати и отперла дверь.

– Ты что еще не собралась? – ожидаемо возмутился друг.

– Прости, – виновато пролепетала я. – Так сладко спалось. – И в подтверждение этого широко зевнула.

Этой ночью не было ни завывающего холодного ветра, ни кошмаров, мешающих моему сну. Только Марни, которая бегала по кровати с первыми криками петуха, щекоча своими крохотными лапками мои пятки. Но попытка разбудить нерадивую хозяйку с треском провалилась. И сейчас крыса, на пару с Полем, осуждающе смотрела на меня.

– Дай мне пять минут, я почищу зубы и переоденусь.

Я бросила тоскливый взгляд на плиту, тяжело вздохнув. Вчера, увлекшись шитьем нового платья, я пропустила ужин, и сейчас живот скручивало от голодных позывов.

– Перекусим по дороге, – Поль без слов понял мой красноречивый намек. – Мама дала с собой пирожки с яйцом и капустой и клюквенный морс.

– Ты прелесть! И Клеона тоже! – обрадованно воскликнула я, скрываясь за дверью ванной комнаты.

Собралась я действительно очень быстро, надев свое самое теплое платье и вязанные колготки. На пятках и коленках красовалось несколько крупных заплаток. Ну ничего, под длинным подолом их все равно никто не увидит.

Переплела, растрепанные после сна, волосы и накинула на плечи шаль. Теплый плащ решила не надевать. Яркое солнце за окном обещало по-летнему теплый день.

– Ну все, пошли! – бодро воскликнула я, сунув в карман один серебряник на всякий случай и надев ботинки.