Подскакиваю на ноги так резко, что полотенце с головы слетает. Длинные влажные пряди темным тяжелым полотном рассыпаются по плечам. Отмечаю это отстраненно, не пытаясь как-то препятствовать стремительному намоканию шелковой ткани халата.
– Так и думал, что не спишь, – папа улыбается и направляется прямиком ко мне.
Приблизившись, протягивает большую охапку белых роз. А я смотрю на него и только мириады красных точек на рубашке вижу. Не помня себя от злости, принимаю цветы и, яростно размахнувшись, швыряю их в сторону. Несчастные розы с приглушенным шелестом рассыпаются по паркету.
Пока я, едва сдерживая злые слезы, гляжу отцу в лицо, он ведет взглядом по длинным цветочным стеблям и тяжело вздыхает. Обратившись ко мне, мерцающей изморозью припечатывает. Никак не комментирует мою глупую выходку. Потирая переносицу, сурово оповещает:
– Завтра в институт не поедешь.
– Опять?
– Так надо. Подождем, пока ситуация с Игнатьевым успокоится. И не вздумай истерить, Катерина. Знаешь же, что мне не до капризов.
– Меня сегодня чуть на дуршлаг не изрешетили! Могу и поистерить. Этого мне никто запретить не может. Даже ты!
– Эти люди кровью заплатили.
– Одни заплатили, другие придут. И розы… В следующий раз на могилу их понесешь.
– Ну-ну, жемчужина, – идет на примирение после небольшой паузы. Треплет меня, словно ребенка, по макушке и нетерпеливым тоном пытается убрать с глаз. – Пойди, выпей чаю и успокойся. Велю, чтобы завтра Людмила с Кариной приехали. Скучать не придется.
Это сообщение слабо утешает. Тетя Люда – приставучая и надоедливая особа, а ее дочь и по совместительству моя двоюродная сестра Карина – та еще стервозина.
Отмахнувшись от последующих указаний отца, сердито шлепаю босыми ступнями в кухню. По пути с Тарским взглядами пересекаемся. Сейчас не желаю на него реагировать, но, как обычно, стоит ему задержать на мне внимание, позвоночник током простреливает, а спину мурашками обсыпает.
Добравшись до кухни, дверь прикрываю до того, как зажечь свет. Да и потом лишь одиночное бра включаю.
Набираю в чайник воды и, водрузив на плиту, занимаю руки суетливой работой. Достаю из шкафчика чашку, любимый цейлонский сбор, сахар и заварник. Из хлебницы тяну кирпичик бородинского, из холодильника – масленицу и черную икру. Пока жду чай, пару ложек без ничего наворачиваю. Голод тотчас стихает, но я все же сооружаю два небольших бутерброда.
Расслабиться и успокоиться, как требовал отец, не получается. Особенно когда до меня доносится жесткий разбор полетов, который устраивает бойцам в бильярдной Таир. Голос практически не повышает. Однако каждое слово будто хлыстом воздух высекает. Продавливает такой силой и яростью, что даже меня лихорадить начинает.
Чайник вскипает, и я спешу залить заварку. Оставив настаиваться, на автопилоте к окну подхожу. Вцепившись пальцами в занавеску, осторожно выглядываю во двор. Никого, кроме постовых, не вижу, но, судя по воцарившейся тишине, собрание окончено.
Мои догадки, появляясь в кухне, подтверждает сам Тарский. Едва успеваю отскочить от окна.
– Ты напугал меня.
На мой визг не реагирует. Проходит примерно в центр помещения и, остановившись напротив, пронизывает меня обжигающим взглядом. С головы до ног скользит, будто кожу срывая.
Застигнутая врасплох столь пристальным изучением, на первых порах пошевелиться не могу. Возобновляю двигательные функции машинально, когда Таир бросает мне толстый и длинный кардиган. Знаю, что оставляла тот днем в гостиной, только не пойму, зачем принес его мне сейчас.
– Одевайся.
– Это еще зачем? Я и так одета.
– В халате по дому разгуливать больше не будешь. Я усилил охрану. С сегодняшней ночи несколько парней будут находиться непосредственно в доме.
– А без халата можно? – вопрошаю звенящим от напряжения голосом и, отбросив на стул кардиган, распускаю пояс.
Развожу полы и сбрасываю шелковое одеяние на пол.
– Что ты, на хрен, вытворяешь?
Как бы там ни было, Тарский не пытается отвернуться или сделать вид, что не замечает моей наготы. Смотрит… Еще как смотрит! Неторопливо и абсолютно откровенно, будто имея на то какое-то право, меня разглядывает. Медленно скатывает взгляд по груди, животу, бедрам, ногам. Возвращаясь, задерживается на треугольнике между ног. Потом обратно к бесстыдно восставшим соскам поднимается.
Такой волной жара меня окатывает, запоздало сокрушаюсь над своей безрассудностью.
– Ну, как? Пойдет? – невзирая на жгучее смущение, имею наглость покрутиться перед ним. – Мой лучший костюм.
– Немедленно оденься, Катерина.
Вместо этого шагаю к нему вплотную. Боюсь представить, что со мной произойдет, если прикоснется, но остановиться не могу. Его энергетика и без того с головой меня накрывает. Едва дыша, кладу ладони на плечи и приподнимаюсь на носочках, чтобы иметь возможность в глаза заглянуть.
– Представляешь, что будет, если папа войдет? – озвучиваю вопрос, который меня саму и пугает, и по какой-то дикой причине будоражит. – Тебя расстреляют? Свяжут, поколотят и бросят в подвал на съедение крысам? Прибьют гвоздями к креслу и заставят встать? – на нервах выдвигаю нелепейшие теории. – Ох, как же не хочется, чтобы ты преждевременно в ад отправился. Там, наверное, и сковородка еще не достаточно прогрета…
– Не волнуйся, Катерина. В ад я один не пойду. Тебя с собой заберу, – режет пространство пугающим хладнокровием. – Так что впредь думай головой, прежде чем что-то вытворять.
Сбрасывая мои руки, разворачивается и выходит.
– Черт…
Стремглав бросаюсь к кардигану и спешно прикрываю наготу.
3
Новый день ослепляет трезвостью ясного мышления. Долго лежу, не в силах заставить себя выползти из-под одеяла.
Таир…
Номер, который я выкинула перед ним на кухне… Это уже за гранью. Шутки шутками, но с обнаженкой хватила лишку.
Боже, как стыдно!
Воспоминания бьют по нервам едва ли не сильнее, чем предшествующие этому кадры с ужасающей перестрелкой.
Зачем я это сделала? Что на меня нашло? Господи, какая идиотка!!! Как же теперь в глаза ему смотреть?
Извиниться или корчить вид, что ничего не было? Что говорите? Гамлет предстал перед трудным выбором? Да нет же! Взгляните, будьте любезны, на меня! Ни ума, ни стыда, ни совести! Хотя нет, стыд и совесть, безусловно, в наличии. Иначе бы сейчас не грызла себя.
Прежде чем я нахожу в себе силы подняться с кровати, в комнату, словно шальной вихрь, врывается Карина.
– Все спишь, царевна! Еще бы!!!
– И тебе доброе утро.
– Вставай, давай, раз уж мне пришлось. Мама зовет к столу.
Обреченно вздыхаю и выползаю из-под одеяла. Не придавая особого значения своей наготе, изящно потягиваясь, марширую в сторону гардеробной.
– Все спишь голышом… – комментирует сеструля, следуя за мной по пятам. – Сдается мне, это первые звоночки склонности к блядству.
– Ты права. Как только представится шанс, с огромным удовольствием поблядствую.
– Ну, ты ваще! – звонко шлепает меня по ягодице и хохочет.
– А чё такого? – тоже смеюсь. – Жалко, что ли? Не убудет.
– Да-да, расскажешь, угу, – произносит Карина с нотками ярого скепсиса. – То-то ты всех отшиваешь.
– Выбрать не могу, – зачем-то включаюсь совсем не в ту игру. – Все какие-то никакие.
– Ну как? Тимур тоже? – упоминает общего знакомого.
Знаю, что сама Карина в Федоровича безответно влюблена. Только поэтому не стала бы с ним связываться. Да и без того… Вроде высокий, статный, по всем параметрам привлекательный, но чего-то не хватает. Не привлекает.
– Тимура папа не одобрит.
– Ты как будто с ним советоваться собираешься, пфф… – прощупывает дальше сеструля. – Подвернется случай… Например, на следующей неделе хоккейный матч…
– Ой, прекрати, – отмахиваюсь, теряя терпение. – Знаешь же, что я тут непонятно на сколько в заточении.
– Настоящая принцесса.