Он с благодарностью вернул папку Марии. По тому, с каким лицом он это проделал, ей стало ясно, что говорить о том, что узнал, он не хочет. У большинства ее пациентов в прошлом случалось нечто настолько болезненное, что обсуждать это они избегали, и, блюдя границы дозволенного, она никогда не настаивала, не выпытывала. Мария считала, что составной частью старения, по крайней мере многих из нас, является осознание того, насколько наши жизненные истории бесформенны и несовершенны, и порой не по нашей вине. Ход времени сгибает нас, складывает, как хочет, и в конечном счете засовывает под землю.

Очнувшись от полуденной дремы, Боб увидел Марию, сидевшую на краешке его кровати с таким видом, что нельзя было не понять: что-то случилось.

– Что? – спросил он.

– Сын Чирп внизу, Боб, – ответила она. – Сын Конни. Надеюсь, ты не против, что я тебе говорю об этом, но мне что-то подумалось, ты захочешь знать.

Боб сел.

– Что он тут делает?

– Явился ни с того ни с сего и попросил историю болезни своей матери. Я сказала ему, что она в архиве за пределами дома, и теперь он ждет, когда ее принесут.

Она явно гордилась своей находчивостью, но Боб не понял, зачем ей понадобилось ловчить, и попросил объясниться.

– Ну, я подумала, что ты захочешь спуститься и поздороваться, – сказала Мария.

– С чего бы? Он знать не знает, кто я такой.

– Вот ты ему и скажи.

– А если ему это ни к чему?

– Тогда он сам скажет тебе об этом. Он в самом деле очень приятный человек, Боб. И я знаю, что лезу не в свое дело, но есть ведь шанс, что встреча с ним будет тебе полезна. В общем, давай так: если ты не спустишься, я пойму, что тебе это не нужно. Но я задержу его сколько смогу, ладно?

Похлопав Боба по руке, она вышла, а Боб поднялся, прошелся по комнате и хорошенько подумал. Спускаться вниз не хотелось, но вряд ли это весомая причина, чтобы решить, что спуститься не стоит. Когда же пришла мысль, что в тот отрезок жизни, который ему еще остался, вряд ли представится другой случай увидеться с кем-то из близких Конни, он поймал себя на том, что тянется за ботинками, натягивает пиджак, причесывается и чистит зубы. В последний момент он собрал в конверт несколько фотоснимков времен с Конни, сунул конверт в карман пиджака и направился к лифту.

Вступив в Большую комнату, он увидел, что сын Конни сидит в одиночестве за длинным столом и смотрит в свой телефон. Он был в той же потертой из джинсы куртке, что в прошлый раз, и с забинтованным пальцем, и выглядел, как рабочий или торговец в обеденный перерыв. Боб стоял через стол от него; когда сын Конни поднял глаза, Боб слегка поклонился и спросил, не помешает ли он, если присядет. Сын Конни неопределенно кивнул и снова уткнулся в телефон. Боб сел.

– Вы унаследовали внешность отца, – сказал он.

Сын Конни никак не отреагировал; он был весь в переписке. Боб продолжил чуть громче:

– Видите ли, мы с вашим отцом были друзьями. С Итаном. Осмелюсь заметить, это на мне лежит груз ответственности за то, что пути ваших матери и отца пересеклись.

Сын Конни снова поднял глаза.

– Мои родители познакомились в автобусе.

– Да, но оба они направлялись ко мне. В библиотеку. Таким образом получается, что знакомство состоялось под моей, так сказать, эгидой.

При слове “библиотека” сын Конни насторожился. Мало того, он даже вроде как испугался, отложил телефон, выпрямился и молвил:

– Боже мой, да вы Боб Комет!

Сына Конни звали Сэм, он был поражен, впечатлен и даже несколько взбаламучен тем, что Боб вдруг объявился, да еще в такой поздний срок, да в таком месте. Боб тоже был поражен, тоже впечатлен, но не взбаламучен, ну или только очень слегка. Сэму хотелось знать, как Боб тут оказался; Бобу хотелось знать, как это вышло, что Сэму знакомо его имя. Они только-только приступили к тому, чтобы облечь в слова свои вопросы друг к другу, когда, проваландавшись, сколько могла, явилась с личным делом Конни в руках Мария, вменившая себе понаблюдать за ходом переговоров и проследить за тем, чтобы температура их была ровной. Однако переговаривающиеся стороны ее присутствие сочли лишним, и Сэм предложил Бобу прогуляться. Боб выдвинул встречное предложение, состоявшее в том, что прогуляются они до закусочной.

Они устроились там за столиком, и каждый заказал себе кусок пирога и кофе. Официантка Боба сразу узнала, поскольку он, Лайнус и Джилл повадились посещать закусочную по два-три раза в неделю.

– Ты чего это ты так разодет? – спросила она его. – Что ли на бал собрался?

– Да. И подумал, что ты, возможно, захочешь пойти со мной.

– Поглядим сначала, сколько ты дашь чаевых. Но сразу видно, перышки ты почистил. – Повернувшись к Сэму, официантка уставилась на него. – А вот тебе, милый, не помешает помочь, – сказала она и потянулась пригладить ему волосы.

У Боба мороз пробежал по коже; но он видел, что Сэм не в той мере, что его отец, сознает силу своей физической привлекательности, – и, пожалуй, так оно выходит и лучше, если учесть те напасти, что выпали Итану.

Официантка принесла кофе и пирог и оставила их вдвоем, чтобы они обсудили – но что именно? Оба терялись в догадках, с чего начать и в чем, собственно, конечная цель их беседы. После пары неудачных подходов Боб вытащил фотографии, старенькие картинки, и вот они-то показали себя плодотворной точкой соприкосновения. Сэм, которому прежде не доводилось видеть изображения той поры, с увлечением принялся их разглядывать, а Боб, между тем, разглядывал профиль Сэма, который повторял собой профиль Итана, точь-в-точь.

Повернув одну фотографию так, чтобы Бобу было видней, Сэм пододвинул ее к нему поближе. На снимке были Конни и Боб, они стояли перед домом мятного цвета. Боб, с никаким лицом, стоял чуть в наклон, руки вниз по бокам, в то время как Конни уперлась кулачками в бедра, локти вперед, и задорно подмигивала, позируя, как девица из порножурнала. Сэм постучал пальцем по фасаду дома.

– Это тот самый дом с веревочными перилами?

– Верно. Там мы с вашей мамой жили, когда поженились. – Боб прочистил горло. – Знаете, по некоторым причинам я несколько удивлен тем, что вам такие вещи известны. Да и вообще тем, что вы слышали обо мне, в самом деле.

Сэм придвинул фотографию к себе, сунул ее вниз стопки и, говоря с Бобом, не переставал пересматривать снимки.

– Думаю, всякий, кто знал мою мать до несчастного случая, понимал, что на заднем плане у нее есть тайная история, которую она прячет. О смерти моего отца она рассказала мне, когда сочла, что пришло время, мне было тогда лет двенадцать-тринадцать, и это легло деталью в головоломку, но еще долгое время я жил с ощущением, что головоломка не сложена, что там кроется что-то еще. И вот однажды на Рождество, мне тогда, должно быть, было шестнадцать, мама, выпив вина, сказала: “Сэм, я хочу, чтобы ты знал: я была замужем за другим до того, как вышла за твоего отца”.

Он оторвался от фотографий, скорчил гримаску ужаса и вновь опустил глаза.

– Не лучшая новость для мальчишки, и поначалу я просто отказывался что-то об этом слышать. Но потом, позже, когда я слегка подрос и свыкся с тем, что открылось, я начал задавать вопросы, и по чуть-чуть, понемногу история стала вырисовываться.

Он подтолкнул к Бобу еще один снимок. На нем были Итан и Боб, оба в нарядных дамских шляпках и с физиономиями чинными и исполненными достоинства. Боб прищурился, всматриваясь.

– А, да. Дом стоял в тупике, и раз в год мы с соседями вытаскивали всякое барахло и устраивали дворовую распродажу. – По ноге Боба кралась чья-то кривая тень. – Это ваша мама снимала. Видите, это она.

– Ничего себе! – воскликнул Сэм и покачал головой.

Снимки он смотрел с интересом; Бобу это было приятно. Теперь Сэм протягивал ему фотографию, сделанную сразу после того, как Боб и Конни поженились. Итан стоял в шаге от молодоженов, физиономия его вышла нечетко. Боб посмотрел, кивнул и отвел взгляд.