Два служителя в одинаковых белых рубашках, под горло застегнутых, вышли вперед, чтобы закрыть гроб. Один из них был молодой и в новой рубашке, в то время как другой – постарше и в рубашке уже поношенной; Боб подумал, надо же, как похожи, и задался вопросом, не связаны ли они кровными узами.

Выкатив гроб за дверь, служители покатили его по кладбищу, располагавшемуся окрест, а скорбящие, шаркая, извилистой тропкой кучно направились к вершине поросшего травкой холма. Там была установлена зеленая брезентовая палатка-тент, и под ней четыре ряда складных стульев; Боб занял место в хвосте стаи, и разящий одеколоном мужчина уселся с ним рядом.

Служители перенесли глянцевито блеснувший гроб на металлический поддон, установленный над открытой могилой. Служитель постарше что-то сказал на ухо младшему и пошел вниз по холму в направлении церкви. Младший некоторое время постоял, глядя в небо, а потом развернулся и с помощью лебедки начал опускать мать Боба в землю. Однако механизм лебедки то ли проржавел, то ли был засорен, и поэтому так скрипел, скрежетал и пронзительно визжал временами, что занял собой все внимание присутствующих, и они морщились от него, а некоторые затыкали уши. Мать Боба наполовину была уже под землей, когда скрежет затих, потому что рукоять лебедки застопорило, и намертво. Младший служитель принялся дергать ее в надежде, что она сдвинется, отчего поддон с гробом задергался так же, и всю группку зрителей неприятно задела мысль о том, что труп внутри гроба ерзает туда и сюда.

И Боб, и разящий одеколоном мужчина встали, вытянувшись вперед, готовые подойти и помочь служителю помоложе, когда служитель постарше вернулся, откуда уж он там шел, шагая так быстро, как только может идти человек, о котором не скажешь, что он бежит, и лицо у него было сосредоточенное и суровое, когда он своей рукой остановил руку младшего, охватив ее сверху. Тот, что постарше, снова сказал что-то на ухо тому, что помладше, и теперь уже младший направился вниз по склону. Служитель постарше обратился лицом к скорбящим и сказал голосом, который удивил Боба своей мелодичной деликатностью:

– Прошу вас, леди и джентльмены, проявить снисхождение. Я приношу извинения за срыв и задержку. Все та же история о противостоянии человека и машины! Уверяю вас, что человек одержит победу, но прошу потерпеть немного и буду благодарен за понимание.

Служитель постарше занялся осмотром механизма лебедки, в то время как наодеколоненный и Боб снова уселись. Все присутствующие молчали; сидели, глядя на гроб или не глядя, каждый погружен в свои мысли.

Тут с покатых кладбищенских холмов порывом налетел ветер, и брезентовый тент над головами туго надулся. Порыв стих, и брезент провис; но через несколько секунд ветер вернулся, причем сильней прежнего, так что палатку всю целиком приподняло над землей, как будто невидимая рука сверху схватила ее и вырвала с корнем. Боб вытянул шею, чтобы проследить за полетом палатки, как она вознеслась вертикально в воздух, а потом в том же положении приземлилась, и при этом опоры ее двигались подобно ногам, как у пьяной лошади, которая изо всех сил пытается на них устоять.

Палатка споткнулась, рухнула и улеглась плоско, а Боб, оглядываясь в поисках кого-нибудь, с кем можно было бы перекинуться озадаченным взглядом, приметил, что наодеколоненный тихо плачет. Глядит горестно на гроб и видеть не видит ни того, что Боб на него смотрит, ни даже того, что тент унесло ветром.

Служитель постарше тем временем ринулся за обрушившейся палаткой, и Боб последовал за ним, чтобы предложить свою помощь. Вместе они подняли палатку стоймя и повели назад, на место, по опоре в каждой руке, чтобы упрятать под ней – или переупрятать скорей – щурящихся теперь, потрепанных ветром скорбящих. Боб, вставляя доставшиеся ему опоры обратно в лунки в земле, отметил, что наодеколоненный больше не плачет, а сидит с отсутствующим лицом, и в кулаке у него стиснут носовой платок, сложенный наподобие растаявшего рожка мороженого. Вернувшись на место, Боб вгляделся, узнал вышитые золотом в уголке платка инициалы и понял, что человек этот – Джордж Бейкер-Бейли, у которого издавна служила его мать, тот самый, что присылал на Рождество ветчину и поздними вечерами звонил. Он излучал собой богатство и значительность, важничанье или, может быть, просто важность, и он, должно быть, ощутил интерес Боба, потому что повернулся к нему, когда Боб сел.

Протянув руку, Боб сказал:

– Папочка? – И мужчина съежился на своем стуле в ответ на прозвучавший в этом слове сарказм. – Да ладно, это я не всерьез. Здравствуйте, меня зовут Боб.

Пока старший служитель подбивал тут и там палатку, чтобы опоры угнездились в лунках покрепче, младший вернулся, неся молоток с круглым бойком. Он приблизился к лебедке широким шагом, встал, надежно расставив ноги, и принялся куда придется лупить; и прежде чем старший служитель успел до него добраться, рукоять стронулась, гроб освободился и в свободном падении пролетел оставшийся фут, а из могилы поднялся столб пыли.

Младший служитель повернулся к скорбящим, своим зрителям. Он тяжело дышал, и лицо его выражало его личную правду, состояла которая в том, что он старался, причем изо всех сил. В глазах его был вызов, но и просьба о прощении в то же время, в свою меру. Было ясно, что он жертва как невезения, так и глупости, данной ему от природы.

Старший служитель шагнул вперед и забрал молоток у младшего. Теперь он тоже стоял лицом к небольшой толпе. У Боба мимолетно возникло желание, чтобы эти двое взялись за руки, подняли их над головами и поклонились.

Мистер Бейкер-Бейли надумал с Бобом потолковать. Боб сказал, что ничего такого не хочет, но поскольку мистер Бейкер-Бейли в расстановке сил не брал в расчет пожелания Боба, вышло так, что они встретились в стейк-хаусе в центре города. Войдя в ресторан, Боб обнаружил, что мистер Бейкер-Бейли уже допил свой первый стакан и примеривается к тому, как ляжет в его ладонь второй.

Официант стоял у столика, прижимая поднос к груди, и в поклоне выслушивал указания мистера Бейкера-Бейли:

– Я хочу, чтобы ты был начеку и чтобы в руке у меня всегда была свежая выпивка. Чтобы не приходилось об этом напоминать, понятно? Потому что сегодня я похоронил святую, и твоя забота – снабжать меня бурбоном до тех пор, покуда у меня язык не откажет и я не смогу скомандовать “стоп”.

Официант разворачивался, чтобы уйти, когда Боб занял свое место; мистер Бейкер-Бейли ухватил официанта за локоть: “Не так быстро, мы готовы сделать заказ” – и велел принести два “ти-бонс”, то есть стейки на Т-образной косточке, а на гарнир по печеной картошине и по порции пряного риса с изюмом. Записав заказ, официант удалился, а мистер Бейкер-Бейли решил обосновать свое поведение и сказал Бобу:

– Ти-бонс в этом заведении – фирменное блюдо. Тут уж точно не прогадаешь.

После чего он расслабился, развалился на стуле и загляделся в окно на продвижение прохожих по тротуару. Дыхание его сделалось медленным и размеренным, и Боб заподозрил, что он настраивается на то, чтобы поднять вопрос о жизни и смерти матери Боба, и именно так оно и оказалось.

– Вот же денек выдался, а? – проговорил он.

– Да, – согласился Боб.

– Ты доволен, как прошла церемония?

– Пожалуй.

– Пожалуй?! Хотелось бы думать, ты отдаешь себе отчет в том, сколько это все стоило, боже милостивый. – Мистер Бейкер-Бейли покосился на стакан с водой в руке Боба. – Что это ты пьешь?

– Воду.

– Издеваешься, что ли? В такой день, как сегодня, воду не пьют. – Он вскинул руку и принялся прищелкивать пальцами.

– Все в порядке, – сказал Боб. – Я спиртного не буду.

Рука мистера Бейкера-Бейли медленно опустилась на стол.

– Ты что, вообще не пьешь?

– Вообще пью, только сейчас не буду.

– Почему?

– Просто не хочу, чтобы это сейчас влияло.

Мистеру Бейкеру-Бейли потребовалось время, чтобы освоиться с таким заявлением; в конце концов, сочтя, видно, что Боб парень некомпанейский, он пожал плечами: