Анна отбросила панику и обняла подругу.

‒ Наташа, так нельзя, надо сказать ему. Уверена: всё будет хорошо. Твой муж любит тебя и сделает всё на свете, чтобы ты была здорова. – Сглотнув горечь, внезапно заполнившую горло, промолвила Анна.

‒ Конечно, сделает… ‒ пробормотала Наташа.

****

Год спустя.

Наташа почти не вставала: месяцы страданий и нескончаемой, не отпускающей ни на секунду боли сложились в целый год… За окном уже падал мягкий, осенний снег.

‒ Придёшь завтра? ‒ сухими потрескавшимися губами выдавила Наташа и тронула руку мужа прохладными пальцами. Борис потянулся обнять её, но Наталья отстранилась. ‒ Борь, мне больно от малейшего движения…

Ей было тяжело говорить и дышать. Он обнимал жену тёплым любящим взглядом, нежно поглаживал по щеке и истощенным кистям воскового, уже неживого, ядовитого тела, изъеденного метастазами.

‒ Ещё спрашиваешь… Хочешь, я сегодня здесь останусь? ‒ Борис почти не мог говорить от физического ощущения её боли. Гадкий комок в горле, как будто такая же опухоль, мешал ему дышать. ‒ Наташ, прости меня за всё… ‒ Слезы текли из его глаз. ‒ Если ты хочешь попросить о чём-то…

‒ Боря, пожалуйста, живи… И всё… Будь счастлив, люби… Мне не за что тебя прощать, это ты прости меня, ‒ ей трудно давалось каждое слово, женщина тяжело дышала, лоб покрылся мелкими каплями пота.

Борис смочил платок под холодной струей воды и бережно вытер лицо жены. За эти месяцы он возненавидел больницы, их холодные кафельные объятия смерти, звуки капель воды из протекающих кранов, приторные запахи. Вошла медсестра, чтобы сделать укол. Наташа погрузилась в болезненный, короткий сон. Её веки дрожали, из груди вырывались хрипы. Борис сидел неподвижно, боясь шевельнуться, чтобы не нарушить покоя. Ещё немного, хотя бы пару часов… С понедельника состояние Наташи, по словам доктора, должно было стабилизироваться, что позволило бы продолжить курс химиотерапии.

Почти полночь. Борис вышел на улицу покурить. Что будет дальше? Он физически ощущал, как ей больно, и ненавидел себя за то, что не может помочь. За что? Лучше бы это случилось с ним. Безжизненная ночь освещалась лишь огоньком его дымящейся сигареты. Борис устало завёл машину. Тишину разорвала сирена спешащей скорой помощи. Он включил музыку и поскорее уехал от этого острова смерти. Сна почему-то не было, от нечеловеческой усталости и перевозбуждения в теле началась дрожь.

Борис уснул под утро, абсолютно разбитый. Рассвет был какой-то чужой, ярко-красный, слишком ранний… Морские волны превращались в воздушную вязкую пену. Берег нежный, песок очень мелкий. Похоже, они в Египте. Он бежит в спортивном костюме за убегающей от него Натальей… Её розовое платье в пол развевается на ветру. Волосы распущенные, длинные и густые, как колосья. Натуся смеётся и дразнит его. Борис не может её догнать, прибавляет скорость, бежит ещё быстрее. Вот он касается её плеча, ещё чуть-чуть, и закружит жену в объятиях, его руки запутаются в волосах… Но Наташа отрывается и бежит вперед… Все время впереди него… Он проснулся, судорожно глотая душный воздух. Вышел на балкон, оставив дверь незапертой. Закурил. Время 7-00. Сон… Это просто сон…

‒ Борислав Михайлович, мне очень жаль, Наталья Алексеевна скончалась в 6-30 утра. Примите мои соболезнования, ‒ тишину нарушил звонок врача.

Из комнаты словно выкачали воздух. Борис чувствовал, как очерствела его душа. Только физическое тело, будто ватное, как ненужный мешок, жило и упорно не хотело умирать вместе с душой.

‒ Я могу приехать? ‒ прохрипел он.

‒ Да, конечно. Мы отвезли её на вскрытие, а после вы можете забрать тело.

Он находился в ступоре и не мог вести машину, сидел неподвижно, пока его не вывел из оцепенения звонок Анны:

‒ Боря, доброе утро. Ты не против, если я сегодня вместе с тобой навещу Наташу? ‒ спросила его Анюта, но ответа не последовало. ‒ Борь! Ты слышишь меня?

‒ Она умерла… Ань, умерла, понимаешь? ‒ Борис давно знал, что так будет и он произнесёт это страшное слово… И все равно оказался не готов…

‒ Господи, Боря, ты уже в больнице? Я сейчас приеду! ‒ она стала всхлипывать в трубку.

‒ Я дома… Приезжай, пожалуйста, за мной.

Растерянная, с глазами, опухшими от слез, Анна приехала через двадцать минут. Она застала Бориса в машине. Мужчина был почти не в себе, беспомощный, растерянный, с потухшими глазами.

‒ Боря, держись, ‒ она не могла сказать большего. Её сердце было опустошено потерей близкой подруги.

Они приехали в больницу, не проронив ни слова. Холодный кафель опустевшей палаты… Наташу уже увезли в морг.

‒ Аня, я справлюсь… Поезжай домой, ‒ с трудом проговорил он.

‒ Нет, я тебя не оставлю, ‒ Анна сжала его руку. ‒ Боря, ты сообщил всем?

‒ Нет… Сейчас… Надо позвонить отцу.

‒ А родственники Наташи? Неужели нет никого?

‒ Нет, Аня. Спасибо тебе…

Врач проводил Бориса для подписания документов. Какие-то бумаги, диагнозы…

«Почему я живу? Зачем ты оставил меня здесь страдать?» ‒ Борис начинал день с этих вопросов Богу. С каждым днём ему становилось труднее дышать, мучительнее вспоминать, его поглощала звенящая пустота. Их с женой корни, сплетенные в одно целое жизнью, с хрустом, грубо и безжалостно разорвала смерть, оставив кровоточащую рану.

Квартира без Наташи опустела. Борис заходил в спальню, которую она оборудовала под мастерскую. Недописанные картины, кисти, флакончики с растворителем, краски, лаки – всё, к чему она совсем недавно прикасалась руками. Казалось, вещи еще не остыли от её тепла. Не было светлой памяти и смирения, лишь безумная тоска. Он никого не пускал домой, не отвечал на звонки родственников и друзей, лишь ложился на пол мастерской и призывал смерть, желая её, как избавления, но она не приходила…

Родители тревожились, стремились быть рядом, поддержать, но его горе любило тишину. Ему хотелось вспоминать любимую, разговаривать с ней или молча сидеть в мастерской, не делиться своей бедой ни с кем. Борис так замкнулся в себе, что не думал о дочери и том, как тяжело Алина переживала смерть матери. Девочку окружили заботой и теплом его родители.

Борис, всегда обладающий мужеством и силой духа, сломался. Надо было заниматься похоронами и документами, но Бориса ослепило горем. Он никого не хотел видеть, прогонял Юргиса и Анну, но они упрямо стучали в его дверь, уговаривая открыть.

‒ Боря, я дверь выломаю! Немедленно открой! ‒ гневался Юргис. ‒ Да будь ты мужиком, в конце концов!

‒ Поехали… ‒ Борис вышел им навстречу небритый, помятый, с потухшим взглядом.

Они забрали тело Наташи. Анна уже сталкивалась с этой жуткой процедурой, когда хоронили её папу. Она с тоской смотрела на её мертвое лицо, молча гладила холодную, серого цвета щеку и плакала, пока не пришло время закрыть крышку гроба.

Наташа… Как же так? Кто будет теперь принимать Анну такой, какая она есть на сто процентов, не желая изменить? Кто станет заставлять её любить себя, уважать, принимать свои слабости и недостатки? Кто, если не Наташа, будет учить её говорить «нет», ценя свои интересы и свободу превыше всего? Анна плакала, прижавшись к плечу оглушённого горем Бориса.

После похорон Борис пригласил друзей, родственников и коллег Наташи в кафе на поминки, которые помог организовать Юргис. Родители Бориса на время перевезли Алину к себе, чтобы дать возможность сыну восстановиться после потери жены.

Это было страшное время для всех близких Наташе людей. Она была источником житейской мудрости, данной ей от Бога, в которого искренне верила. Её доброе слово могло быть резким и отрезвляющим. Теперь без неё, как без живой воды, близкие задыхались от жажды, не в силах принять её смерть.

Борис утопал в своём горе долгое время. Он не желал смиряться, забывать жену и жить дальше ради дочери, не хотел отвлекаться ни на что. Борис пребывал в тоске и, как совладелец бизнеса, позволял себе не ходить на работу.