Для тишины, одиночества, возможности собраться с мыслями. Посетителей здесь не бывало. От незваных гостей охраняли люди в форме, дежурившие у лифта на каждом этаже.

Главный офис Алекса находился в центре Москвы, в четырехэтажном здании, перестроенном из старой школы в соответствии со взглядами современной архитектуры на представительские запросы крупнейших фирм. Эта Компания, плод стремительных десятилетних сверх усилий его "лицейской" команды, не только прочно стояла на своих ногах, но и переплелась, пронизала, задействовала на себя области народного хозяйства, где требовались современная связь и специалисты мирового класса.

А где они не требовались?

Подобно живому организму, Компания разрасталась почти сама по себе, ветвясь, поглощая конкурентов, уже не требуя ни былых сверх усилий, бессонных вложений энергии и ума, ни романтических устремлений изменить мир, которые всегда предстоят первым крупным успехам.

Все давно было продумано и отлажено до мелочей. До скуки.

Сегодня, в воскресенье, сидя в своей "келье", и любуясь на закат, Алекс ждал сообщения, далекого от забот его Компании.

Краткого и положительного.

Полтора года назад он дождался его из сибирского региона, теперь настала очередь подобной же глубинки по соседству с первой.

Было тихо.

Час назад по коридору, шумя пылесосом, прошелся уборщик. Увидя снаружи двери ключ на брелке, обошел номер 27-19, стал убирать соседние помещения, все удаляясь, удаляясь, и затих совсем. После него стало будто бы еще тише.

И пышнее, и пламеннее разгоралось на западе яростное вечернее многоцветие, словно бы… Алекс улыбнулся, потеребил русую бородку… словно бы всемогущий Ярило посмеивался над бесплодным скопидомством энергосберегающего человечества.

Скосив глаза вправо, Алекс щелкнул пальцем по клавише Enter на клавиатуре. На мониторе, стоящем на особом столике, проявились объекты и началось движение их связей. Эти предприятия, словно ворох спичечных коробков, свалились ему в руки четыре года назад. Что там было? Заводы, шахты, ткацкие фабрики, молочные комбинаты, мазутная перегонка, еще и еще. Через год-другой, с помощью изучения местного миропостигания и собственных маркетинговых ухищрений, Алексу удалось опоясать их узами взаимных выгод.

Однако, расцвет самых захолустных из них начался лишь с приходом "своего" губернатора, который враз ущучил эти выгоды и придал им новые возможности.

Алекс смеющимся взглядом окинул хоровод на экране. Вот они, эти свежие узоры взаимной любви барыша и власти, вот какие горизонты открываются при властной поддержке!

Следующая мохнатая рука должна была помочь их соседям.

Ее-то Алекс и ждал. Далеко за древним Уральским хребтом выборное воскресенье уже прошло, светили звезды, подсчет голосов был в разгаре.

Наконец, телефон ожил.

– Шеф? – голос звучал с эхом, как бывает при дальней междугородней связи. – Докладываю: пятьдесят четыре процента голосов в нашу пользу. Даже больше, чем в прошлый раз. Управились за один тур.

– Как прошло?

– Лучше не бывает, Андреич, как по маслу.

– Ясно. Отбой, все свободны. Когда вылетаете?

– Еще разок проверим, дождемся сообщения в центральных СМИ и айда домой.

– Молодцы.

Вскочив, Алекс неслышно заходил по кабинету, смеясь глазами, ударяя кулаком правой руки о ладонь левой.

– О`кей! – тряхонул он обеими кулаками по воздуху, гася порыв, охвативший его от нешуточной удачи, потом, скрестив руки, прислонился в угол, образованный двумя окнами.

Закат разгорелся "во всю Ивановскую".

В знойном мареве лежала бескрайняя каменная Москва. Неясно различались сталинские высотки с их шпилями, "вставная челюсть" Арбата, одинокая телевизионная башня, мерцали и подрагивали, будто сквозь толщу воды, золотые купола храмов. Ближе, совсем внизу, по ниточке кольцевой автодороги бежали игрушечные машинки, а в длинном правом окне близко и плоско, точно географическая карта, синело и розовело, отражая небо, Химкинское водохранилище. На нем стояли белые пароходы.

И темнел лесами волнистый горизонт.

Устремив глаза на кромку леса, Алекс забарабанил пальцами по раме.

"И это уже легко, – вздохнул он. – Что же трудно? Что требует ежедневных одолений и сверх усилий, всей мощи ума и духа?"

Постоял, додумал мысль о том, что легкость жизни есть ловушка для дураков, и набрал номер сотового телефона.

– Второй? Я, Алекс. На нашей улице праздник, слышал, Костя? Опять выиграли с первого раза.

– А я и не сомневался.

– Почему же?

– Большие деньги не проигрывают, Алекс.

– Большие деньги и большая работа, Константин. Завтра подъедет Грач с ребятами, отметим победу в "Зубре".

– Как водится.

Виктор Селезнев сидел в вагоне метро.

Задумавшись, он развалился, широко расставил колени, устремив глаза прямо перед собой, не видя, не слыша ничего, не замечая даже, как бесцеремонно притиснул в угол дивана скромную пожилую женщину.

Он думал о себе.

Свершилось.

Его, драматического артиста, выгнали из труппы за драку. Вот так, Наташенька, не больше, не меньше. Что же теперь делать? Куда идти среди общей актерской безработицы?

В начале сезона! Проклятье!

Соседка его незаметно исчезла, на ее место плюхнулся молодой человек и, не глядя, подвинул Виктора. Тот словно очнулся от своих мыслей. Посмотрел направо, налево по вагону.

– Люди добрые, помогите беженцам, не хватает на обратный билет… – раздалось в конце его.

Виктор поморщился.

Молодой чернявый мужчина, с Кавказа либо Молдавии, с крепко спящим ребенком на руках, начал продвижение по вагону. Два-три человека сунули ему тысячу-другую, сущую мелочь, если учесть, что батон хлеба стоил три тысячи рублей. Другие смотрели с возмущением.

В газетах уже мелькали сообщения об этих людях, о том, что родители мажут снотворным губы детей, чтобы те, невольно приняв его, не просыпались от шума и вагонной толчеи.

По всему бывшему Союзу разнеслась весть, что в московском метро хорошо подают нищим, и на эту сердобольную жалость, словно мухи на гнилое мясо, слетелись убогие и калеки с юга, запада и востока. В мгновение ока развернулись подпольные сообщества по оргнабору и сбору милостыни, прокату инвалидных колясок и пятнистой полувоенной униформы, все безногие оказались воинами-афганцами, все малые дети – круглыми сиротами, все остальные – приезжими, обобранными на вокзале.

Невыносимо.

В конце концов, истерзанные обилием чужого горя, москвичи перестали вздрагивать, когда раздавалось знакомое "люди добрые", закрывали глаза, сидели в поезде с каменными лицами, из последних сил удерживаясь от добрых порывов.

Но не тут-то было!

Точно в битве не на живот, а на смерть, им противостояли такие ряды сплоченных обученных попрошаек, такие мастера наступать сапогом на слезную железу, что хочешь-не хочешь, а раз-другой в день каждый москвич отстегивал-таки из кармана свои кровные.

"Что же мне делать?»

Виктор проводил глазами выходящего "профессионала", на смену которому в другую дверь уже вкатывался на коляске безногий «афганец»

«Мне-то, мне-то как жить? Своих денег хватит месяца на три, а дальше?"

Он скосил глаза в газету, которую развернул сосед.

Сам он терпеть не мог, когда паслись в его чтиве, но эти две строчки будто сами прыгнули ему в глаза. "Рекламное агентство приглашает сотрудников" и телефон.

"Уж не податься ли мне в агенты?" – усмехнулся Виктор.

В свои пятьдесят семь Викентий Матвеевич был сед, румян и здоров на загляденье.

Будучи чемпионом района по метанию копья, он возглавлял спортивное движение в округе, проводил занятия на стадионе и даже подрабатывал в спортивном совете судьей на соревнованиях и районных спортивных встречах.