Ро не держал зла на мать за вечно оборванный вид, за недоедание временами, за побои, которые иногда устраивали её дружки, и за ту тяжёлую лихорадку, едва не унёсшую его жизнь, но вот это обеспеченное будущее он простить ей не мог.

– Сам прыгнешь или помочь?

Оглядываться не хотелось, как и смотреть вперёд. Ещё один ужасный год, и детство закончится. А там и взрослая жизнь, настоящая служба, война. Безустанные набеги на желтоглазых демонов, и попробуй только замешкаться в реальном бою. Солдат натаскивали так, чтобы те боялись командира сильнее завесы стрел или пушечных ядер, летящих в их белоголовые ряды. За серьёзные провинности несчастных прогоняли через строй, порой не раз и не два, и каждый соратник обязан был ударить нарушителя палкой. Поговаривали, что не проходило и нескольких минут, как на смутьяне не оставалось живого места. Такие вскоре умирали в муках от страшных увечий.

Ро полагал, что не боится смерти, но от подобного будущего его пробирал ужас. Бессмысленное существование, пропитанное ненавистью и безысходностью. С такими перспективами прыжок с казармы покажется выходом.

– Эй, Бродяга! Здесь даже для тебя далековато, не находишь?

С такой высоты Ро ещё никогда не падал, но подозревал, что переломов не избежать. Лучше послать задир и снова подраться. Пара ссадин против серьёзных травм или даже смерти. Однако капитан обещал неделю карцера, если кадет снова попытается решить спор кулаками.

«Учись договариваться», – таким было его последнее наставление.

Только поэтому Ро всё ещё не дерзил, хотя придумал своим преступным халасатским умом уже не одну острую фразочку. Уж чего-чего, а знаний у него было гораздо больше, чем у сверстников. Он научился читать раньше, чем эти белобрысые болваны впервые подержали шпагу!

– Спорим допрыгну? – предложил Ро, повернув ухмыляющееся лицо в сторону шестой казармы.

– Не допрыгнешь! – возмутился Сарвиан.

– Да пусть прыгает, – усмехнулся Верин, предвкушая развлечение. – На что спорим-то?

– Если допрыгну, вы следующие, – предложил Халасатец, мысленно оценивая расстояние. – Если, конечно, не струсите.

– А если не допрыгнешь?

– То, очевидно, сломаю шею. Но тогда больше не увижу ваших рож, так что, считаю, все будут в выигрыше!

Ро было искренне плевать на сверстников, на их постоянные дрязги и на возможность размозжить голову. Важным было лишь то, что он для себя решил. Вызов, который он только что себе бросил: если сможет допрыгнуть до шестой казармы, то обязательно выберется отсюда. Ну а если упадёт… Что ж, значит, он ещё не готов. Но лучше умереть прямо здесь и сейчас, чем ещё год провести в этой тюрьме с видом на красные горы!

– Идёт. Только ты не допрыгнешь, а Сар подтвердит, что никто никого не толкал, – высказал Верин очевидное.

Прежде они постоянно ругались и дрались, а теперь не подали бы друг другу руки, даже если бы один из них висел на краю пропасти. Вражда убивала детей, делая раньше времени взрослыми.

Достаточно слов и причин, пришло время для выбора. Ро отступил на несколько шагов для разбега. Ему не было дела до мнения других: доказывать что-либо следовало только себе самому. А это не менее сложно и важно. Внизу лишь камни чужой страны, обиды и разочарования. Впереди далёкая крыша, обещающая свободу. Волнение воспламенилось в азарт и пронеслось вместе с кровью по венам. Рывок, толчок опорной ногой и прыжок в неизвестность.

***

– Никто его не толкал! Сам, дурак, прыгнул.

Капитан гневно посмотрел на Верина, словно хотел прибить на месте, и снова перевёл взгляд на зачинщика.

– Ты у меня из карцера до самого выпуска не выйдешь! Ясно тебе, Роваджи?

– За что? Я вообще на другой крыше стоял! – возмутился Халасатец, стараясь не смотреть на увечья упавшего.

По справедливости, Верин довольно легко отделался. Пара месяцев на костылях – никакой строевой и физических нагрузок. Подежурит на кухне – благодать. Однако Ро всё же испытывал угрызения совести. Шутки шутками, но всё могло обернуться трагедией. Кто же знал, что дуралей не сдрейфит? Никогда не стоит ставить против безмозглой алорской гордости!

– А на распределении я тебе такую рекомендацию напишу, что тебя даже в пехоту не возьмут! Будешь до старости полы драить и выгребные ямы копать! Слышишь меня? Провокатор! – продолжал ругаться капитан. На его высоком лбу вздулись вены и, кажется, даже пульсировали.

– Вот и правильно! Нечего ему делать в ало-класси! Он вообще не алорец! – в сердцах поддержал Сарвиан, всё это время стоически вынося повисшего на нём приятеля.

– Молчать! Тридцать ударов и по трое суток! Тебе сию же минуту, а Веринтису сразу как кость срастётся! Пошли прочь с глаз моих! Я вами позже займусь. А ты стой где стоишь! – заорал капитан на шагнувшего было Роваджи. – Думаешь, легко отделаешься?

Как только другие кадеты, а следом за ними и пара надзирателей удалились, офицер встал и обошёл стол, чтобы нависнуть над подопечным, а потом начал медленно расхаживать вокруг. Форма цвета глубокого моря резко контрастировала с белизной волос. Кадетские или гражданские одежды смотрелись куда как мягче и приветливее, избегая кричащих оттенков. Но военные всем своим видом противостояли покою. Их было видно издалека, а золотые и серебряные нашивки блестели, как полуденное солнце. Это должно было прельщать восторженных мальчишек, но Ро первый десяток лет провёл в стране гроз, где бросать пыль в глаза умел даже самый бездарный башмачник. Ни с лоснящимися шёлком и бархатом сидами, ни с их пёстрыми лакеями ало-класси тягаться не могли.

И всё же задача у формы была иная. За простотой линий скрывалась практичность и неистребимая приверженность строгим порядкам, которая отпечатывалась на лицах офицеров, и порой казалось, что все они – единый, целостный организм. Совершенный в своей надменности и убеждённый в своём превосходстве. Капитан наверняка умел мечтать и улыбаться, но не делился этими сокровищами с кадетами. В глазах его обитал лёд и, когда офицер злился, этот лёд сменялся пеклом. Пеклом и никогда – теплом.

– Вот как ты, значит, проблемы решаешь? Это уже не шутки. В уставе есть статья за членовредительство.

Ро стоял, не поднимая глаз, и помалкивал.

– Я о твоей судьбе уже четвёртый год пекусь. Доказываю командованию, что голова у тебя работает, что стоит подыскать ей достойное применение. И чем ты мне отплачиваешь? – резкий подзатыльник заставил кадета качнуться и тут же снова вытянуться по стойке «смирно». – Последний год, Роваджи. Каждому из вас положено не щадить времени и сил. Ты хоть понимаешь, чем грозит Веринтису этот перелом?

Выдержка дала слабину, и Ро оскалился. Плевать он хотел на Верина и его будущее! Как любому полноправному алорцу плевать на судьбу полукровки.

– Его никто не заставлял!

Новая оплеуха оказалась сильней. В ухе зазвенело, загудело, а потом по виску и щеке расползлась колючая боль.

Капитан коротко фыркнул и покачал головой. С гримасой презрения он молчал с десяток ударов сердца, сдерживая упрёки за стиснутыми челюстями. Ро отрешённо пялился в пол, остервенело сжимая кулаки, но хватило его ненадолго – вскинул подбородок, скривил губы и встретил взгляд командира пристальным, бросающим вызов взглядом.

– Наглости тебе не занимать! Поди и смелости. Это хорошо, не бывать трусам в моих казармах. Но второе качество, которое я не потерплю, – неблагодарность. Или забыл, как тебя привели сюда впервые? Рыдающего из-за того, что от мамки оторвали! «Позорище», – сказал мне тогда лейтенант и предложил тебя выпороть. Помнишь, что было тогда? Три дня! Три пекловых дня я приказал не трогать тебя и дать время усвоить порядки. Да я родному сыну такой блажи не позволил бы! А работы в конюшнях? Думаешь, это тебе по заслугам? Когда тебя следовало пороть, я отправлял чистить лошадей, лишь бы ты поменьше мозолил глаза своим недругам. И чтобы синяки хоть иногда успевали сходить! И вот она твоя благодарность?!