"Да что же это дьякон?"

Дом словно уснул -- ни единого звука, только снова вдали монотонно пробили часы два раза.

Белая дверь приемной поспешно отворилась, вошел высокий дьякон в зеленой рясе, моложавый, несмотря на седину, с лицом веселым и бодрым. Он как-то особенно придерживал полу рясы, так что она мешала ему идти, и в лице его таилась смущенная усмешка. За ним вошел такой же высокий, только очень худой, юноша в неуклюжем семинарском сюртуке, с лицом угрюмо-серьезным. Его красивые черные глаза открыто и смело остановились на лице владыки. Сделав обычный земной поклон, он тотчас встал и как бы отошел в сторону, а зеленый дьякон не поклонился, но бухнулся владыке в ноги, и хотя он говорил серьезно, но слова его были как будто веселые.

-- Простите, ваше преосвященство, за промедление!

Он встал и почтительно принял благословление.

-- Почему же вы заставили меня ждать?

Дьякон, продолжая странно придерживать полу рясы, смущенно рассмеялся:

-- Поспешишь, людей насмешишь, ваше преосвященство; я с такою поспешностью бросился на ваш святительский зов, что... гвоздик там случился!

Дьякон приоткрыл полу рясы: другая пола была разорвана и, видимо, наскоро зашита белой ниткой.

-- Ниточка задержала, ваше преосвященство. Ибо не хотел являться перед владыкою в растерзанном виде. Келейник, спасибо, выручил, ниточка нашлась... уж не осудите, ваше преосвященство.

Дьякон говорил это с таким видом, и был так комичен в своих словах и движениях, что владыка невольно рассмеялся. Но тотчас же стал серьезен и пытливо посмотрел на дьякона. Принявши это за безмолвный вопрос, дьякон снова бухнулся в ноги.

-- За сына прошу, ваше преосвященство!

-- В чем?

-- Простите его, владыко святый, -- не вставая с колен, говорил дьякон, и уже теперь умоляюще смотрел на владыку, -- не судите его строго, но яко Христос взгляните оком милостивым. Согрешил, претерпел... и теперь кается... -- и дьякон не мог удержаться от веселого слова. -- Ему тоже ниточка нужна!

Сын угрюмо нахмурился.

-- Отец, -- сказал он, -- ведь, ты же мне говорил...

Дьякон встал и замахал на сына руками:

-- Молчи, молчи, молчи... я знаю, что делаю!

Владыке стало весело от слов дьякона и от этого спора. Он внимательно, смеющимися глазами, посмотрел на юношу, он ему нравился.

-- Так вы, значит, не согласны с тем, что говорит отец?

-- Нет, -- ответил тот, хотя дьякон делал ему отчаянные предостерегающие жесты.

-- И не каетесь? -- уже улыбнулся владыка.

Юноша сделал резкое движение головой.

-- Нет!

-- Однако, я даже не знаю, в чем ваше дело, -- взглянул владыка на дьякона, -- и кто вы такие?

Дьякон как будто удивился.

-- Да я же дьякон Невзоров из Демьяновки, а это мой сын...

-- Невзоров! -- оживился владыка, и теперь весь повернулся к юноше, -- так вы и есть Невзоров... исключенный?

-- Я.

-- Так это вы читали антирелигиозные книги? Это вы читали брошюры, призывающие к бунту? Это вы...

Чем далее говорил владыка, тон его становился резче и уже брови грозно хмурились, но юноша не опускал перед владыкою своих серьезных, открытых глаз, и на каждый вопрос отвечал прямо и твердо:

-- Я.

-- И вы тайком распространяли их среди других юношей?

-- Да.

Владыку удивила эта твердость ответов, Глаза его вспыхнули.

-- И вы пострадали? -- спросил он тише.

-- Да.

-- Сидели?

-- Да.

-- Долго сидели?

Тут дьякон снова бухнулся, словно нырнул под ноги владыки.

-- Нет, нет, нет -- возбужденно говорил он, -- он недолго сидел... всего три недели. Светские власти, владыко, не нашли ничего серьезного. Отпустили, владыко, отпустили сына моего! По младости, по глупости вышло это с ним... он кается, он теперь кается, владыко святый... он никогда больше не будет, простите его. Он кается!!!

Владыка серьезно взглянул на юношу.

-- Каетесь?

Тот снова сделал резкое движение головой.

-- Нет!

И так как владыка молча смотрел на него и как бы ждал объяснения, он заговорил с хмурой порывистостью:

-- Да и в чем, собственно, я должен каяться, ваше преосвященство? Я смотрю так: душа человеческая подобна улью, куда он должен, как добрая работница пчела, сносить медовую пыль ото всего, что есть доброго и хорошего в мире. Согласен я или не согласен с теми книгами, но я считаю своим правом читать их... и говорить о них с другими. И если я захочу душу свою слить с их мыслями... и жить... это тоже мое право.

Взгляд его угрюмо вспыхнул.

-- И я ни перед кем не поступлюсь им!

Наступило молчание.

Дьякон стоял, в отчаянии опустивши руки.

-- Так вы, -- тихо спросил владыка, -- считаете путь свой -- путем закона?

Он смотрел на юношу с загоревшимся лицом. Тот в тон ему так же тихо ответил:

-- Не знаю, ваше преосвященство, что такое путь закона, но считаю его путем правды своей.

Внезапно владыка отошел от своих просителей, прошелся, к удивлению дьякона, по зале, постоял некоторое время у окна, как бы наблюдая беснующуюся на улице бурю и совершенно забыв о просителях. Затем быстро вернулся на коврик.

-- Дьякон Невзоров, -- сказал он, -- выйдите отсюда.

Дьякон остолбенел и не двигался.

-- Выйдите, -- повелительно повторил владыка, -- я хочу остаться с вашим сыном.

Он добавил мягче, улыбнувшись:

-- Исповедовать его.

Дьякон бухнулся в ноги и пошел из залы, по пути делая сыну таинственные знаки. Владыка отошел к дивану.

-- Я устал, сяду, -- сказал он и ласково показал юноше на кресло. -- Садитесь и вы.

Тот взглянул удивленно, момент поколебался, но сел.

-- Я -- монах, -- тихо сказал владыка, -- далек от жизни, и многое мне непонятно. Объясните мне путь, к которому лежит ваша душа.

Юноша продолжал глядеть на владыку удивленно, как-то странно, словно сомневаясь в чем-то и недоумевая. И вдруг он мягко улыбнулся и заговорил с какою-то молодой доверчивостью. Владыка внимательно слушал. Говорил юноша просто и открыто, -- очевидно, мысли давно продуманные, не всегда, как чувствовал владыка; свои, но сроднившиеся с душою и окрашенные горячей юной убежденностью. И хотя слова его былине совсем понятны владыке, чужды, а порою как бы и враждебны чему-то крепко существующему, в чем владыка не позволил бы себе и усомниться -- но он почувствовал за ними какую-то правду, непонятную ему земную правду, от которой исходил, однако, понятный ему небесный свет души живой, упорной, правдивой и страстной. И уж он отдался своим мыслям, думал о том, что если и заблуждается эта душа, то и в заблуждениях ее больше правды, чем в правде окружающих его, и что небесный свет в ней, быть может, приведет ее к Голгофе, но никогда путь ее не будет путем земным и путем неправды...

Вдруг он взглянул на юношу светлым взглядом.

И прервал его:

-- Что же просит для вас отец ваш?

Юноша смолк и нахмурился.

-- Место псаломщика, -- сказал он.

-- Место псаломщика, -- задумчиво повторил владыка, -- и это удовлетворит вас?

-- Пока мне больше не на что рассчитывать.

-- Ведь, вы с богословского?

-- Да.

-- Я могу устроить: хотите опять в семинарию?

-- Зачем?..

-- Потом в академию...

-- Это не привлекает меня, я хочу живого дела.

Владыка замолчал.

Вдруг улыбнулся и спросил:

-- У вас есть невеста?

Юноша очень удивился и вспыхнул.

-- Нет.

-- Вы... любите кого-нибудь?

Первый раз юноша опустил глаза и загорелся, как маков цвет.

Владыка нежно улыбался.

-- Любите? -- настойчиво повторил он.

-- Да, -- ответил тот почти беззвучно.

-- Девицу?

-- Да.

-- Женитесь?

-- Нет, владыка.

-- Почему же?

-- Я только сын дьякона и в будущем псаломщик.

-- А она?

-- Дочь благочинного.

-- А она... вас любит?

Юноша уж раскраснелся сверх возможности, больше не поднимал глаз, но голос его был по-прежнему открыт и ясен.