-- Ухо в тряпку обратил!
В течение долгих лет своей службы о. Андроник увещевал и уговаривал своих прихожан оставить вредный обычай, но зимогорцы молча выслушивали убедительные речи священника, а на зимнего Николу валом валили на войну.
-- Не нам же уступать! -- резонно говорили они между собой.
Так это к переходило от отцов к детям.
Наконец, однажды случилось несчастье, приведшее о. Андроника в священную ярость. Явились зимогорцы с поля брани побитые и унылые; среди густой толпы несли они труп безвременно погибшего борца, еще почти безусого юноши. По всему селу поднялись плачь и вопли. Прибежал о. Андроник и кричал на мужиков в гневе.
-- Злодеи, злодеи! Доколе вы будете злодействовать!
Он устроил торжественные похороны, приказал быть на них всему селу. Сначала гневно укорял прихожан, потом еще долго, и в беседах и в проповедях, вызывал перед ними призрак погибшего, умолял их оставить дикий обычай.
Мужики смущались от слов священника, но возражали:
-- Как же им, блошникам, такое дело простить?
-- Это беспременно кто-нибудь из них гирьку в руке зажал.
-- Да и не оставаться же нам побитыми.
-- Вся округа засмеет...
-- Сра-а-м-от!
А потом уж они только отмалчивались.
...Прошел год.
Накануне Николина дня о. Андроник призвал к себе церковного старосту и некоторых почтенных прихожан, чтобы выяснить настроение.
Все в один голос сказали:
-- Не остановить.
-- Будет бой, значит?
-- Беспременно! Все село на бызах. Отомстить хотят, А ежели расшибут каратаевцев, тогда все твои речи, батюшка, по-иному примут.
-- Так?
-- Так, батюшка.
-- А вы? Стало быть, так же думаете?
Все промолчали, а староста сказал:
-- Мир -- один человек...
И они ушли, оставивши батюшку в задумчивости.
На утро, после обедни, когда народ валом повалил к реке, с криками и угрозами, батюшка не отпустил от себя старосту, приказал заложить лошадь и, одевши мохнатую шапку и длинный нагольный тулуп, заменявший ему зимнюю рясу, отправился со старостой вслед за прихожанами. Бой был в разгаре, когда легкие пошевни примчались к реке. Батюшка поспешно выскочил и бегущим шагом направился к месту брани. Он протиснулся между дерущихся, рискуя получить свою порцию, и громким голосом кричал:
-- Остановитесь! Остановитесь!!
Произошло замешательство.
Потом стороны расступились и с недоумением смотрели на высокого человека, гневно махавшего рукой.
-- Друзья! Милые друзья! -- взывал человек, -- выслушайте меня. Я -- священник... я хочу сказать вам слово правды!
Тут отец Андроник повел длинную, убедительную речь. Наступила тишина, только гудел голос священника над рекой, Он говорил, что вражда, так долго разделявшая села, вещь нехорошая, что вражды и без того довольно в мире, чтобы увеличивать ее по пустякам на радость врагу рода человеческого.
-- На Николин-то день, из года в год, не Сатане ли праздник справляете? Вспомните изувеченных своих, вспомните погибшего юношу, жертвой павшего вражды вашей бессмысленной...
Он сам возбуждался от своих слов.
Уж ему казалось, что горячая речь его производит должное влияние, и стал впадать в патетический и даже умиленный тон...
-- Друзья... дорогие, милые друзья мои!
Как вдруг притихший было шумок среди каратаевцев снова увеличился, разросся, перешел в буры насмешливых голосов:
-- Они попа выставили!
-- Испугались золотые лапти...
-- Тру-у-усы!!
-- Прошлый год биты были, так и забоялись...
-- Ха-хха-хха!
-- Попом прикрылись!
Они подступали:
-- Миру, что ли, просите!?
-- Ага-а... пардону?
-- Так на колени становитесь!
Зимогорцы подняли шум:
-- Батюшка, батюшка, уйди! -- тянули они его за рукава и за полы тулупа, -- уйди, не вступайся! Нешто можно... слышишь, как срамят!!
-- Что? Срамят?!
Лицо о. Андроника вспыхнуло, побагровело.
-- Срамят... а я уйди!?
Голос его загремел над рекой, как рыкание льва.
-- Так вы так-то! Вы детей моих срамить, нечестивицы?!
Он резким жестом бойца сбросил тулуп на руки старосты, сбил шапку на затылок.
-- За мной, ребята!!
Бросился вперед.
Точно черные муравьи столкнулись на белизне реки. О. Андроник работал, как Голиаф. Казалось, он горстями хватает врагов и разбрасывает их по снегу. С таким предводителем можно было города брать. Каратаевцы вмиг были смяты и разбиты наголову. С победным криком прогнали их зимогорцы за реку...
И тут, по обычаю, хотели остановиться, чтобы предаться торжеству.
Но о. Андроник вопил в боевой ярости:
-- Что встали!
Звал их взмахами рук, как дух войны:
-- Добивай их!
Мчал вперед.
-- Ур-ра-а-а-а!!
Каратаевцы утекали, как зайцы.
Зимагорцы ввалились в Каратаево.
Творилось невообразимое: на улицах теснота, давка, последние эпизоды боя... выли и визжали напуганный собаки, кричали женщины. О. Андроник, подобно Мамаю-опустошителю. прошел с своим полчищем через все село, повсюду сея страх и ужас, и не остановился, пока не достиг церковной площади.
Тут он крикнул старосте;
-- Беги за попом!
Сам же единым духом взобрался на колокольню и принялся бить в набат. Когда прибежал запыхавшийся и испуганный о. Яков, хороший знакомый о. Андроника, тот крикнул ему:
-- Что плохо за приходом-то смотришь! Облачайся скорей да выходи с крестом!
Сам же выступил на церковное крыльцо.
Собралось все Каратаево, мужское я женское, целое и побитое. Оно стояло по одну сторону площади. По другую же встали победители. И все ждали с одинаковым недоумением: что же такие произойдет? Когда вышел и о, Яков в облачении, с крестом, и встал возле о. Андроника, не зная, что тот ему велит делать, о. Андроник строго и властно приказал, обращаясь к каратаевцам:
-- Подайте мне сюда самого старого старика!
В толпе заспешили;
-- Кто самый старый?
-- Вуколу девяносто...
-- Где Вукол-то... здесь, што-ли?
Седого, горбатого от лет деда выталкивали из толпы, он подошел к крыльцу, прихрамывая и крестясь, среди могильной тишины.
-- Дедушка! -- крикнул ему о, Андроник.
-- Што, кормилец?
-- Расскажи-ка мне, за что это нас, зимогорцев, дразнят: лапти золотили?
Дед не то засмеялся, не то закашлял:
-- Сказывают: в древни годы... были, слышь, какие-то переделы. По планту. Приехали барин землю мерить. Зимогорцы и думают: как бы не обмерили. Одному барину и захотелось, сказывают, новеньки лапти получить, -- зимогорцы-то тогда лаптями славились. Ну, слышь, поднесли ему лапти Зимогоры-то, а в лапти, вишь ты, и насыпали золотых монет. А барины-то, слышь...
Дел затрясся от смеха:
-- Все одно их обмерили!
Он задохнулся и покашлял:
-- Вот с тех пор, дескать, и пошло прозвание...
Он докончил с видимым удовольствием:
-- Лапти золотили!
Наступило молчание.
-- Только и всего?
-- Стало быть, только...
-- Встань сбоку! -- приказал о. Андроник.
Затем он обратился к зимогорскому старосте:
-- Карантасов, поди-ка сюда. Встань-ка здесь. Расскажи-ка, почему эта вы каратаевцев дразните -- блоху целовали?
Карантасов заговорил на всю площадь:
-- Сказывают: когда еще шинки были... шинкарка у них проживала... ве-е-селая женщина. Все село за ней бегало. Чистая беда, сказывают. Потом уж женщины настояли, чтобы шинок, тот закрыли и ее выслали... разорила. А была фамелия той шинкарки: Блоха!
Староста засмеялся.
-- Вот с тех пор и пошло: блоху целовали!
-- Только и всего?
-- А чего же еще?
О. Андроник воздел руки,
-- И из-за этого-то вы, озорники, -- загремел он, -- дрались целыми поколениями? Друг друга калечили? Убивали! Принудили даже меня, священника и пастыря, в бой вступить, яко Самсон древле! Как у вас стыдом глаза не застило? Да нет... я и слов на вас тратить не хочу! Я вас Христом помирю! Если же вы и Христа не послушаете... да будет вам, яко... язычниками!
