— Я бы хотела попробовать снова, — сообщила я, поднимая глаза к небу, где, как мне показалось, пронеслась звезда.

— Чёрт, я надеялся, ты мне пощёчину влепишь, — проворчал Эдмунд.

— С чего бы? — его реакция меня разом насмешила и оскорбила. — Ты красивый, холостой, трудолюбивый, хозяйственный и с хорошей работой. Ладишь с моим ребёнком и сам проявляешь интерес. Я ничем не связанная вдова, которая вот вообще не против прибрать тебя к рукам. С чего ты взял, что можно вот так просто меня поцеловать и думать, что я не потребую продолжения?

— Цифи… — вздохнул Эд. — Ты мечтала в детстве стать принцессой?

— Не больше, чем все девочки, — пожала плечами.

— Ну-ну… а я, не меньше чем другие мальчики хотел стать рыцарем, который спасает принцессу от любого дракона, — Эд развёл руками и откусил последнюю гренку. — Как видишь, дракона скорее победишь ты, а в башне заперт я.

Я негромко засмеялась:

— О, Боже, Эдмунд… Ты, конечно, лапочка, но боюсь, тебе не быть принцессой. У них обычно нет подростково-уличного лексикона. Только в очень паршивых книгах.

Эд улыбнулся:

— Иногда кажется, я живу в такой.

— Это многое бы объяснило, — я покачала головой и прибавила, легонько касаясь его ладони. — В любом случае ни один из нас не королевская особа и пару по титулу искать не обязательно.

— С тем, что ты не принцесса, я бы поспорил, — хмыкнул Эд, окидывая меня быстрым, но выразительным взглядом. Что выражал этот взгляд? Помесь ностальгической грусти по ушедшей юности и мальчишеской влюблённость.

Прежде, чем я ответила, он соскочил с мраморных перил, сунул остатки хлеба за щёку и невнятно предложил:

— Пойдём назад? Ещё немного и мы с тобой отморозим себе почки на этой каменюге.

Я протянула руку и мягко подтащила Эда за воротник.

— Сообщаю тебе, профессор, — я запустила пальцы в мягкие витые волосы. — Ты непрошибаемый идиот, если думаешь, что я хочу другого рыцаря.

Эд посмотрел грустным обречённым взглядом, упираясь животом мне в колени и позволяя перебирать ухоженные локоны.

— Ты мой самый лучший на свете принц.

Нагнувшись, я коротко чмокнула его в губы.

— Ладно, пойдём. Я тоже что-то стала замерзать.

Эдмунд взял меня за талию и осторожно спустил с перил. Мы под руку зашагали к павильону.

…

96. Пацифика.

…

Эд открыл мне дверь. На белой рубашке красовалось зелёное резко пахнущее пятно.

— Вы закончили?

— Нет, — Эд отошёл в сторону, позволяя мне войти. — Подожди на кухне, у нас с Луной в зельевареньи… маленькое непредвиденное обстоятельство.

— Эд! — донеслось из кухни. — Оно кипит.

— Закрой дверь, — бросил мне Эд и убежал к Луне.

Я повернула ключ в замке и, поставив туфли на коврик, зашла в кухню.

Плотная пена лезла из кастрюли. Эд тихо крыл её матом, перебрасывая в таз глубокой тарелкой и половников. Луна быстро резала что-то, издалека напоминающее мягкую картошку.

Я села за стол. Когда урок закончится, пойдём с Луной на рынок.

Раздался звонок в дверь. Эд заворчал, ускоряя переброс пены:

— Прям сейчас тебе открыть, да? А не пойти б тебе… — далее последовало непристойное направление, по которому гостю предлагалось проследовать.

— Я открою, — сообщила я и добавила. — Прекрати ругаться, пожалуйста.

Вышла в коридор, повернула ключ.

— Оливия? — за дверью стояла подруга с корзинкой, пахнущей свежей выпечкой.

На кухне что-то с грохотом шандарахнулось на пол. Раздался вскрик Луны и громкий мат Эдмунда.

Я отскочила от двери и оказалась в кухне:

— Оба целы?!

— Нормально? — Эд смерил Луну, стоящую в метре от разлитого зелья. Она кивнула. — Значит оба.

Я призвала энергию и создала плетение, способное собрать пролитое с пола.

В кухню заглянула Оливия, оглядела обстановку, встретилась взглядом с Эдмундом, но сказать ничего не успела.

При попытке применения моё плетение разрушилось, ещё сильней расплескав зелье.

Корзинка опустилась на комод. Оливия применила эти же чары. Зелёная жижа собралась в сферу. Эд указал на кастрюлю:

— Лей сюда.

Недоготовленное опустилось в кастрюлю.

— Легко вам, магам воды, — Эд потёр нос и сообщил Луне. — Завтра закончим это варево.

— А ничего, что оно упало? — усомнилась дочь.

— Да пофиг. Вскипятим — нормально будет. Нам же это не пить.

Оливия применила ещё одни чары. Вытянула влагу и грязь из рубашки Эда. Зелёное пятно зелья пропало с ткани и отправилось в кастрюлю.

— Спасибо, — Эдмунд опёрся спиной о край высокого стола для готовки.

— Не за что, — Оливия секунду помолчала и растянув губы в широкой улыбке, развела руки.

Намёк был ясен. Эд подошёл к ней и обнял.

Луна не среагировала на это. Она раскладывала по ящикам использованные предметы и мыла посуду.

— Выглядишь живее, чем в последнюю нашу встречу, — Оливия особенно крепко сжала объятья и отпустила друга детства.

— Не могу сказать того же о тебе — вообще не поменялась, — усмехнулся Эдмунд, тоже убирая руки. — Ты чего пришла-то?

— Да знаешь… — Оливия покосилась на меня. — У меня подруга спонтанно из города уехала больше чем на месяц, а теперь вот вернулась и уже несколько дней даже записку об этом отправить не может.

— Да, виновата, — я развела руками. — Замоталась.

— А тут мне родители сообщили, — продолжала подруга. — Что ты вернулся. Напроситься на чай и посплетничать…

— …было твоей священной обязанностью, — покачал головой Эдмунд и указал на стол, — Да, знаю. Раз так, садись, сейчас воду на чай поставлю.

…

97. Пацифика.

…

Я вернулась из уборной и мельком глянула в окно: уже стемнело, шёл дождь и поднялся страшный ветел. Даже отсюда, почти из центра города, было слышно, как штормило море. Мы пока не собирались расходиться. Эд и Оливия старательно что-то объясняли Луне:

— Наши мамы дружили.

— Да. Сбагривать спиногрызов друг другу под предлогом одного возраста, было идеальным способом отдохнуть.

— Поэтому мы росли почти как брат с сестрой.

Эдмунд засмеялся:

— Что прости? А кого мамы в шутку обещали поженить?

— Не напоминай. И потом, у них бы это всё равно не получилось.

— Это точно, — Эд поднёс чашку к губам. — Такое странно даже представлять.

Я села. Окна тряхнуло особенно сильным порывом ветра. Эд неодобрительно на них покосился.

— Почему так категорично? — уточнила Луна.

— Да знаешь, сложно думать о романтике, если знаешь, что человека очень долго не могли приучить к горшку, — пожал плечами Эдмунд.

— Это ведь именно то, о чём стоит всем рассказывать, да? — Оливия покраснела и обратилась к нам с Луной. — Просто чтоб вы знали, этот рано приученный и сам не был лучше…

— Да, я должен был молчать, — Эд закрыл глаза ладонью, давя смех. — Пощади.

— Поздно спохватился, теперь все узнают, — покачала головой подруга. — Когда я в очередной раз обкакалась, он сделал тоже самое в знак солидарности. И мы вместе, на глазах у всех соседей гордо пошли сообщать об этом матерям.

— Мне было три года, и я был очень добрым ребёнком, — Эдмунд откинулся на спинку стула, заливаясь неловким смехом.

— Не уверена, что должна была это знать, — Луна опустила взгляд в чашку, чуть вздрагивая от беззвучного смеха.

За окном мелькнула молния и зазвучали раскаты грома. У нас же здесь было тепло и светло. Ужасно сейчас бездомным и беспризорникам. Просто ужасно.

Оливия налила себе ещё чая из почти остывшего чайника:

— Ой, слушай, а у тебя не валяются наши портреты? Помнишь, те, где мы в песке играем?

— Хм… Должно было что-то сохраниться.

Эд выбрался из-за стола и, призвав шарик сияющей белой энергии пошёл вверх по тёмной лестнице на второй этаж.

— Он всегда так одевается или только дома? — негромко уточнила Оливия. — Потрёпанный какой-то.

— Меня тоже сначала покоробило — всегда был эдакий столичный красавец и вдруг… — закивала я. — Но, знаешь, в рванье только дома. Всё, что на улицу — зашито. И всегда чистый.