Сделав ещё шаг, я повторила:

— И всё-таки.

Эд шумно вздохнул, давая понять, как сильно я ему порой надоедаю. На упиравшийся в его профиль пристальный взгляд он не давал ответа. В напряжённых плечах и сдвинутых бровях явно читалось желание спрятаться куда-нибудь или разнести что-то в щепки. Поразительно, как резко изменилось его настроение от одного упоминания девушки.

— Ты до сих пор её любишь?

— Нет, — лезвие ножа оставило на доске особенно глубокую царапину, а сквозь решётку пола у босых ног учителя стали пробиваться стебли жгучей травы. За проведённые с Эдмундом месяцы я успела понять, что, когда они прорастают бесконтрольно — в его голове царит настоящий хаос.

— А похоже, — я ни секунды не сомневалась, что Эдмунд лжёт.

— Похоже-то может и похоже, но понимаешь, — убирая крапиву и изо всех сил унимая эмоции, учитель скинул в сковороду мясо и принялся отмывать нож и доску. — Мы были подростками. Всего на пару лет старше тебя. Я не знаю, какой она выросла. Может, сейчас ей весело топить котят.

Эд поставил сковороду на артефакт огня и начал кромсать сыр в салат.

— С теплотой вспоминаю — да. С некоторой… грустью — да. Но «любовь» — слишком сильное слово.

— Что между вами случилось?

Эд, словно находясь далеко в прошлом, слепо глядел на доску и сыр, скорее раздавленный ножом, чем разрезанный.

— Какое тебе дело? Лучше накрой на стол и начинай помогать.

— Но вы же не просто не сошлись характерами, — запротестовала я. — Она что-то натворила, да?

— Я виноват куда больше.

— Почему?

— Тебя не касается.

— Что в ней было такого, что ты до сих пор не встретил никого лучше? Ты говорил, она была истеричкой.

— Не совсем, — Эдмунд начал быстро резать сыр на мелкие кубики, его глаза заполнила пустота, в глубине которой читалась застарелая боль. — Она часто расстраивалась и злилась по пустякам, но не было скандалов без повода. Чтобы спровоцировать скандал, нужно было выставить себя или полным идиотом, или мудаком.

Эд на мгновение замолчал, остановив движения ножа. На этот миг мне показалось, что его глаза заблестели сильнее. Но и то и другое быстро прекратилось:

— Например, когда мне категорически не нравились тарелки, которые «идеально подойдут под скатерть, которую мы купим завтра», всё было мирно. Когда я сожрал пять кило клубники, которые были куплены на варенье, она скорее удивилась, чем разозлилась. Даже когда выяснила, что это я сожрал половину её… какого-то очищающего средства для губ с сахаром в составе…

Снова момент молчания, но уже менее тяжёлого. Эти воспоминания были для него скорее смешными, чем болезненными.

— …ну, во всяком случае, она и тогда меня не убила. Но только не спрашивай, как я до этого додумался. Ей не сказал, а тебе и подавно не стану.

— За что она извинялась в последнем письме? — я встала вплотную к учителю.

— А когда это ты успела моих писем начитаться? — Эдмунд прошёлся по мне строгим взглядом. Он ожидаемо был этим недоволен.

Его взгляд упал на графин в моих руках.

Нахмурившись, Эдмунд забрал его и спрятал в шкаф к муке и крупам.

— Эд? — я приросла к нему взглядом.

— Давай оставим эту тему.

— Нет уж, скажи.

Вздох, выражающий усталость от назойливого подростка, повторился.

— Ну, Эд, скажи хотя бы, в чём ты сам виноват?

— Шило у меня было в заднице, ясно?

— Чуть больше подробностей и я обязательно пойму.

— Я не хочу её обсуждать. Па…. — Эдмунд на мгновение задержал дыхание и шумно выдохнув, продолжил. — Пацаном я всегда повсюду спешил. Наделал много глупостей. Ох, как не хватало мне отцовского подзатыльника.

— Ну вот, тем более. Ты вырос, накопил ошибки — поделись опытом с подрастающим поколением.

Эдмунд посмотрел на меня долгим изумлённым взглядом, словно не знал, кто я, и мы не прожили бок-о-бок несколько месяцев.

— Не женись и не спеши, — буркнул учитель, отводя глаза. Что сейчас творилось в его голове, я понимала всё меньше.

— Хорошо, тогда я выйду замуж. А вот что по поводу спешки?

— Просто запомни, что жизненно-важных решений, не взвесив риски, принимать не следует, а спешка нужна только при ловле блох и при диарее.

Пол начал покрываться крапивой. Эдмунд злился. И не просто злился. Он изо-всех сил давил в себе ярость и, судя по тому, как побелели пальцы, сжимающие нож, хотел запустить куда-нибудь орудием труда. Но на меня ли он злится? Сомневаюсь.

— Ты сейчас про пустыни? — догадалась я.

— Да, — нехотя буркнул учитель. — С боевым опытом я мог бы построить карьеру значительно быстрее. А не сидеть в должности лаборанта до седых волос. И всё бы у нас с ней было хорошо! И ремонт бы закончили, и свадьбу мечты ей бы организовали, и слезли бы с шеи её отца, и детей бы растили спокойно — на всё бы зарплаты хватало… на всё.

Учитель сделал паузу.

— Она отговаривала.

— А ты всё равно поехал.

— Ага, — с какой-то злостью в голосе выдохнул Эд. — И сломал к чертям источник. Чуть не отказали ноги, лёгкие при кашле вылетали кровавой кашей… Почти месяц меня выхаживали врачи, друзья… и она.

— И что потом? Ушла?

— Она сорвалась. Не могу её обвинять — апатичный инвалид без будущего — это действительно трудно.

Я молчала, позволяя ему собраться с мыслями.

— Мне было в тот день особенно плохо, а она суп приготовила, — злость испарилась, уступая место почти не притупившейся от времени боли. — Меня от него чуть не вырвало. А больные люди… они порой ведут себя просто ужасно. Я что-то сказал, уже не помню что, но так, слово за слово, мы разругались. Это уже бывало — со мной тогда вообще трудно было — но в этот раз она… задела. Это знаешь…

Эд положил нож и посмотрел на меня полувопросительным взглядом:

— Я даже не знаю, как описать. Вроде, так плохо, что, кажется, умер внутри, а она вдруг находит что-то живое и добивает это.

Эдмунд оставил недорезанный сыр и, сполоснув руки, подошёл к шкафу за бутылкой и бокалом.

— Она даже не поняла, что сказала.

— А что она сказала?

— Правду. Просто сказала мне то, что я так старательно отрицал, — бокал наполнила красная жидкость, Эдмунд упёрся спиной в стену и тихо продолжил, не притрагиваясь к напитку. — Потом извинялась за скандал. Пыталась убедить, что всё, что всё сказанное — не имеет ничего общего с реальностью.

— А ты?

— А я понимал, что она не специально. Но ведь… правда же. И… самое главное… — глаза блеснули вполне отчётливо. — Больно. И совсем не легче от её извинений. Только уйти тяжелее. Я два дня сомневался.

— То есть… это ты её бросил, а не она тебя?

— Ага… — Эд заглянул в вино и закатил глаза. — Только не начинай мне рассказывать, как я по жизни не прав — я сам это знаю! Но ведь…

Речь опять прервалась. Взгляд устремился в бокал.

— Больно? — догадалась я. — А вдруг она скучает?

— Через пару лет она вышла замуж. Может, раньше она и скучала, но сейчас-то чего ей из-за меня огорчаться?

— Ей ведь, наверное, тоже было очень больно.

— Знаю. Потому-то и плохо, что она всё не со зла. Она как лучше хотела. А я…

— А если бы… если бы ты не ушёл, у Вас могло бы всё получиться?

— Не знаю, может. Но прошло столько лет… а её слова… — Эд постучал себя по виску. — Мне не очень-то и нужна зарплата за твоё обучение — просто вытрави их, как научишься. Это всё, что мне действительно надо.

Мы замолчали. Эд задумчиво покачивал вино.

— Сейчас-то я всего достиг. Во многом из-за отсутствия источника. Ни что так не мотивирует на медицинские открытия, как собственная неполноценность, — в голосе слышалось какое-то отвращение. — Вот только зачем теперь и для кого?..

Вино прекратило раскачиваться.

— …я за неё рад, правда. Она ведь… чудесная. Хоть и со своими тараканами в голове. Но вернуться я тогда побоялся. Я ведь любил её, правда. Не хочу я… — зависла недолгая пауза. — Вина.

Учитель поднял на меня глаза. В них что-то изменилось. Не знаю, какая мысль это сделала, но сейчас его взгляд был почти спокоен: