Он отвернулся и стал опять приваривать свою железяку. Только шов пошел не прямой – рука дрожала.

– Папа… – тихо произнесла Анна. – Скажи мне честно: тот сосед, который в тридцать пятом написал на тебя донос в гэбэ, он был еврей?

Отец молчал, продолжая свою неровную сварку. Анна с силой дернула его за плечо, развернула лицом к себе:

– Ну скажи! Признайся! Ты ненавидишь евреев, потому что сорок лет назад какой-то жид написал на тебя донос в КГБ! Так? Да?

– Отстань! – Он вырвал плечо и отвернулся, упрямо продолжая сварку.

Рев пролетевшего по озеру катера ударил ей в уши, а глаза заболели от пламени отцовской горелки. Но она думала не о себе, она думала о нем. Вот уже сорок три года его душу выжигает пламя бессильной злости.

– Отец, давай выпьем, – вдруг сказала Анна. От удивления он даже повернулся к ней:

– Что?

– Давай выпьем, папа. Пойдем.

Он выключил горелку и выдохнул хрипло:

– Поздно, Анна. Сгорел я на хер!

– Папа! – Анна порывисто обняла отца, прижала к себе и вдруг почувствовала, какой он маленький и легкий – как ребенок. И еще – что он плачет, уткнувшись небритой щекой в ее плечо.

– Папа!..

– Поздно, дочка… Поздно… Сгубили они мне жизнь… – Он оторвался от нее, кулаком утер мокрое лицо.

– Евреи или КГБ? Подумай, папа!

– Одно дерьмо!.. Вы, это… Вы хотите ехать – ехайте. Из этой сраной страны – ехайте, конечно. Ты видишь, что они с моей жизнью сделали? Ехайте, я вам все подпишу. А только выпустят вас? Твой-то ученый…

– Я одна хочу ехать, папа.

Он отстранился, посмотрел ей в глаза:

– Без еврея-мужа кто ж тебя пустит?

Но она оставила этот вопрос без ответа, сказала:

– Папа, мне нужна твоя помощь. Есть один человек в КГБ, полковник Барский. Мне нужно знать о нем все, абсолютно все, понимаешь? У тебя же остались друзья в этой конторе. Я имею в виду твоих шоферов в гараже КГБ. А шоферы всегда знают все о своих хозяевах…

Он покачал головой:

– Нет, Аня. С этой конторой в такие игры не играют.

Анна властно взяла отца за ворот ковбойки:

– Отец, посмотри на себя! Они изговняли всю твою жизнь и выбросили тебя в эту помойку. Они, а не тот сосед! А теперь они лезут в мою жизнь, чтобы сделать со мной то же самое! Ты хочешь, чтоб я стала стукачкой и гэбэшной шлюхой? Ты позволишь им сделать это?

– Эй! – крикнул сверху Лопахин. – Только без рук, принцесса! Даже Корнелия не поднимала руку на своего папу, короля Лира!

– Пошел в задницу! – негромко огрызнулась Анна.

– Тихо, Аня! – испугался отец. – Осторожно при нем-то. Он же сам гэбэшник!

Анна усмехнулась:

– Еще бы! Иначе вас бы тут давно закрыли! – И крикнула наверх, Лопахину: – Ваня, я отца забираю на пару дней, у нас семейное торжество!

Он не знал, что потянуло его на зимник. Три редакционных блокнота были полны записей, достаточных для целой серии статей о жизни на полюсе холода. Хотя Мирный ежемесячно поставлял в государственную казну двести килограммов алмазов (алмазов!), половина местных рабочих и инженеров жили в убогих бараках, где стены и потолки обрастали инеем даже при самом мощном сибирском отоплении и дополнительных электрообогревателях. А остальные пятьдесят процентов вообще ютились в «Шанхае» – районе землянок, стальных бочек и шалашей-самостроек. И это при том, что молодые архитекторы города еще пять лет назад получили гран-при на Монреальской международной выставке за проект «города под куполом» – жилого комплекса, в котором две тысячи рабочих могли жить в нормальных, человеческих условиях. Под реализацию этого проекта местное начальство выбивало в Москве огромные средства, материалы и технику, но потом все это куда-то исчезало, тонуло в болотах, ржавело в тайге и уходило налево – на строительство дач и особняков этого же начальства в Якутске, Вилюе, Ленске и в самом Мирном.

Собирая эти факты, Рубинчик не удивлялся – он видел то же самое на строительстве Братской электростанции, Сибирского газопровода и еще на десятках так называемых строек коммунизма. Пикантной примечательностью Мирного было лишь то, что здесь социализм демонстрировал себя в чистом виде: он выжимал из рабочих алмазы, а в обмен давал им бумажные рубли, на которые можно было купить только водку, кое-какую еду и – мечту всей жизни! – месячную путевку на Черное море.

Но серию статей на эту тему даже «Рабочая газета» печатать, конечно, не станет, дай Бог пробить через цензуру хотя бы десять процентов тех критических фактов, которыми полны его блокноты. И значит, вместо беготни по рабочим общежитиям и кабинетам местного начальства можно спокойно переночевать в теплой гостинице, а утром улететь домой, в Москву. И Рубинчик уже начал упаковывать свою дорожную сумку, но какое-то властное чувство, которое газетчики именуют журналистским чутьем, заставило его остановиться, глянуть на часы, почесать в затылке, а потом решительно натянуть меховые штаны и унты, надеть овчинный полушубок и шапку и спуститься по лестнице на первый этаж, к телефону, чтобы вызвать такси. Потому что еще пять дней назад, на подлете к Мирному, он обратил внимание на тонкую ниточку зимника, пересекающую тайгу с юга на север. Сверху, из иллюминатора самолета, несколько грузовиков, ползущих по зимнику, показались ему тогда настолько крохотными и одинокими, что он невольно представил себя за рулем одного из них – наедине с бескрайней ледяной пустыней, как герои Джека Лондона. О чем думают эти шоферы в дороге? Как живут? Где останавливаются? И что тянет их на Север? Только деньги? Или этот неясный зов, исходящий откуда-то из глубин тундры, который даже он, приезжий, ощущает тут каждой клеточкой своего тела?

Но как гурман оставляет самое вкусное блюдо на закуску, так и он отложил тогда поездку на зимник на последний день. Хотя слышал зов зимника постоянно, все пять суток своего пребывания в Мирном, и особенно остро – по ночам, когда не мог уснуть в сотрясаемой пьяным храпом гостинице «Полярник». Клетушки-номера этой маленькой двухэтажной деревянной гостиницы (без душа и с общим туалетом на первом этаже) были забиты командированными геологами, бурильщиками и «толкачами», в каждой комнатке стояли по три или четыре койки, а в коридорах спали и на дополнительных раскладушках, и вся эта сотня могучих таежных быков считала своим святым долгом принять перед сном бутылку водки или питьевого спирта, а затем немедленно провалиться в сон и храп.

Рубинчик не понимал этого. Он тоже мог выпить, а в хорошей компании мог и много выпить – ту же бутылку водки, к примеру, – но он никогда не понимал стремления этих людей напиться. Хотя видел это во всех своих поездках по стране. Странная, необъяснимая черта нации, на которой останавливалось его родство с ней. Потому что во всем ином он, как ему казалось, понимал этот открытый, веселый и доверчивый народ, любил его и вообще считал себя одним из них. Какой он еврей?! Вот и сейчас, сменив на зимнике уже шесть водительских кабин, он кайфовал от того, как легко, сразу, буквально за пару минут, он находит контакт с этими таежными шоферами и как открыто, доверчиво и просто они рассказывают ему свои житейские истории.

– Я с Урала, бля. После армии поступил в Свердловске в политехнический институт, астрономом мечтал стать и телескопы делать. С детства у меня такая страсть – телескопы, ага. Но влюбился в одну целку со старшего курса – по уши! Хочу ее и все, мочи нет! Ладно, женились мы. Я счастлив – такого второго счастливого во всей России не было, правда. Но как на студенческую стипендию вдвоем жить, однако? Когда один – сварил пачку пельменей за 38 копеек – юшка от них вместо супа, как первое, с хлебом можно кушать, а сами пельмени – на второе. Короче, на рубль в день я вполне мог прожить, даже на восемьдесят копеек! Но жену ведь не стану юшкой от пельменей кормить, так? Ладно, перешел на вечернее отделение, а днем стал на такси шоферить. Комнату сняли, я ей с трех получек шубу купил и вообще – на руках носил, ей-богу! А уж она меня за это любила – слов нет! И в постели, и вообще. Зимой я приходил с работы замерзший, как пес – у нас же после двенадцати ночи автобусы не ходят, коммунизм, бля, забота о людях! Так она меня всегда в дверях встречала с тазом горячей воды – ага, ноги мне согревала, ну гад буду – не вру! Но что ты думаешь? Однажды у меня карданный вал полетел в машине, и я вместо двенадцати ночи пришел домой в три дня. Открываю своим ключом дверь – думал ей сюрприз сделать. Захожу, а она в кровати с нашим соседом, ага! И так они этим делом увлеклись, что даже не слышали, как я вошел. Ну, я, конечно, погорячился – я их табуреткой порешил обоих, ага. Дубовая табуретка была, тяжелая. Ну, дали мне восемь лет за убийство на почве ревности. Отсидел вот тут недалеко, в Ленске. А вышел и уже домой не вернулся. Чего я там не видел? Телескопы, правда, жалко, шесть телескопов в Свердловске остались…