Я опять проснулся раньше всех, и воспользовался временем, чтобы изучить наставление. Не люблю работать кое-как, тяп-ляп. Потом проснулся Андрей, ему сегодня разжигать костер и кипятить воду для чая (чай пьем мы с Камиллом, остальные кофе, Pele Royal девяносто первого года выпуска). Обнаружив, что дровишек нет, он, ворча под нос, на большее не проснулся, пошел собирать валежник. Я, скучая по чаю (рифмами пишу!), пошел с ним, размяться и помочь с дровами. Дрова договорились собирать всеми, да подзабыли что-то.

— Ты как спал, нормально? — спросил между делом Андрей.

— С чего бы. Не дома.

— И я плохо. Стук еще этот…

— Какой стук? — спал я хорошо, просто действительно — не дома.

— Ну, такой… Глухой. Знаешь, будто где-то копер сваю забивает.

— Не слышал. Далеко забивают?

— Да не поймешь… Ерунда, кто ж по ночам работает, сейчас и днем с огнем работу поискать.

Мы с охапками сучьев воротились назад.

— Хватит, как думаешь?

— Ты разжигай, воду ставь, а потом сходим еще.

Еще мы ходили трижды.

— Это дорогу мостят, Москва — Ростов.

— Где? И кто? — Андрей рад был передохнуть, не по себе корягу выбрал.

— А полвека тянут, даже больше, — я рассказал про церковь и вызов Гитлеру.

— Шутки шутишь? А я действительно что-то слышал, — обиделся Андрей. Есть такие люди, вроде слепых или глухих от рождения, без чувства юмора. Не дано, и хоть умри.

Умирать никто не хотел, все уже пили чай и кофе — шумно, с хлюпаньем, по три кружки зараз. Потом двинулись на объект.

Я устроился поблизости, на берегу речушки, и начал проверять, насколько усвоил «Наставление…». Кляксы получались красивые — голубые, розоватые, и только на пятой пробе появилось алое колечко. Участок 1223 (это не значит, что мы отобрали столько образцов, просто план расчерчен на квадраты. Морской бой. Скорее кладбищенский). Я не стал кричать ура и плясать. Могильным старателям положено быть суровыми и сдержанными людьми, людьми, знающими истинную цену жизни и смерти.

В очередной поход за керном я сообщил о результатах. Честная кампания решила до обеда продолжать отбор проб, ну а позже, к вечеру, перейти от теоретизирующих изысканий к прикладным, на пользу конкретному народу.

— Работы не боюсь, работу свою люблю, — опять процитировал Сергей. Что значит — поэт! Он и среди могил не как другие, особенный!

По правде, я разозлился. Все шло совсем не так, как представлялось. Слишком не так. Вместо академической работы, пусть дурно пахнущей с виду, мы занялись делом, воняющим изнутри. Мерзко воняющим. И больше всего бесила собственная беспомощность. Что делать, плюнуть на всех? Тогда нужно бросить практику и отправляться домой. А это значит распрощаться с научной работой и кандидатской диссертацией. Да и трудно так вот разругаться и рассориться, человек — скотина очень стадная. И потом, ребятам действительно нужны деньги, платить за учебу, одежду, да просто не умереть с голоду. Что дозволено государству, дозволено и нам.

И все равно тошно. Поэтому меня и определили на работенку, напрямую вроде бы не связанную с мародерством. Научную работенку. Я не тырил, я не крал, я на шухере стоял, как говорит в таких случаях дядя.

Поэтому, когда все пошли «на дело», я в стороне не остался.

На участке 1223 покоился Савва Щеглеватых, мещанин, 1860–1911. Гранитная плита, невелика, мы ее мигом в сторону. Грунт плотный, и давался нелегко, однако, меняясь попарно, мы довольно быстро уходили вглубь. По колено, по пояс, по грудь. Немного нервировала старуха, но близко к нам она не подходила, и потому врать ей насчет особых научных нужд не пришлось. Земля пахла тяжело, не так, когда копаешь лунку для саженца на субботнике. Сколько деревьев я посадил? И сколько прижилось?

Гроба, как такового, не было. Более восмидесяти лет прошло. Сгнил, обратился в труху. Дешевый был гроб, из материала попроще. А вот дубовые могут замориться, что саркофаг — прочные и тяжелые. Премудростями поделился Камилл на роздыхе.

Кости оказались не белыми, как пишут и рисуют, а темными, почти черными. Земля въелась, почва. Думать не хотелось, что это за земля.

Добычи всей — мост, граммов на десять. Вот золото действительно не потускнело. Промыли водицей, обтерли тряпицей и спрятали в сумочку. Хранителем как-то само собой стал Камилл, а не Сергей. Я почему-то думал, что должность это поэтическая.

— Начало положено, продолжим завтра. Как, есть задел? — Камилл спрашивал о результатах проверки реактивом Фельдмана.

— Еще один.

— Не густо, но мы постараемся взять проб побольше. Глядишь, чего и звякнет, — страсть к цитированию заразна.

До глубоких сумерек мы брали пробы. У меня возникло подозрение, что золото Камиллу не очень-то и нужно, просто это способ заставить нас работать по максимуму, без дураков. Как нам организовать соревнование. Вот и я встал на пагубный путь начетчика.

Вечером у костра все шутили и смеялись, и я тоже, но шутки удавались не больно здоровые. Какие-то мы взвинченные, неестественные. Изменившиеся.

И опять только с большим трудом я засел за дневник. Ничего того, о чем хотелось бы потом вспоминать, не происходит. Я тут пробежал первые страницы, сравнил. Кажется, польза все же есть. Во всяком случае, тужиться не приходятся, слова вылетают сами, успевай записывать. Прочистился канал, теперь пустыня зазеленеет, и трудолюбивые дехкане самоотверженным трудом ответят на заботу страны, пославшей им воду далекого моря.

Высохло море. Напрочь. Извлечь из этого урок и не пускать воду в песок, то бишь не писать лишнего. Заранее знать, что лишнее — привилегия гения, а я — студент-могильщик. Золотоискатель. Тетрадь у меня толстая, большая, хватит до конца практики. И ручка с толстым стержнем, немецкое качество, пишет и пишет. Пусть отдохнет.

Работаем. В глазах рябит от клякс. Разные — разные, голубые, красные. Красных мало, и потому ребята бурят без роздыха. Азарт охватил, алчба. И я с фильтровальными бумажками, как гадалка. Приходится камушками придавливать, а то дунул ветерок, и я минут десять разыскивал листок. Можно как рационализаторское предложение оформить и внести дополнение в «Наставление» — насчет камушков.

Старуха смотрит издали, но не подходит. Не кричит, не бранится. Словно ждет чего-то. Наверное, тревожится, не разорят ли эти городские могилки близких.

Теперь и я слышал стук, о котором Андрюша говорил. Звук через стойку лежака передается, если головой к лежаку прижаться, то четко слышно — тук… тук… Будто камнем о камень стучат, а земля разносит. Загадка, понимаешь ли, природы.

Поутру все загадки забылись, поели наскоро, и за работу. Жара стоит, как и обещали. Печет, загар просто африканский. Предусмотрительный Андрюша пользуется особым маслом, якобы загар пристает, а ожогов не будет. А мы так, по-простому. Утром в речке вода парная, ласковая.

Листки бумаги на жаре сохнут быстро, я навострился и анализирую пробы почти спинным мозгом, на автопилоте. Но все равно хлопотно, больно резво трудятся молодцы.

Я тоже вхожу в раж, радуюсь красненьким кляксам и ненавижу синие.

Копаем…

Чувствую, катастрофически начал глупеть. И худеть тоже. Есть никто не хочет, на ходу урвет кто чего может, и бегом-бегом. Копаемся до сумерек, лишь темнота загоняет нас на стоянку: можно не найти кусочка золота. Все зубы, мосты.

Радио слушаем вполуха, говорить ни о чем ином, кроме как о новых точках, не можем. Получается, что за день мы успеваем аккурат и проб набрать, и раскопать те точки, на которые показал анализ Фельдмана. Золотое сечение. Камилл доволен.

Сегодня захотелось написать без самопонукания. Наверное, потому, что есть о чем. Весь день копали, словно комсомольцы из старого кино, беззаветно и преданно. На выходе из кладбища Сергей натолкнулся еще на одно захоронение. То есть, это мы так думаем, что захоронение. Тяжеленная гранитная плита, но надпись, кто там внизу, сбита. Надо было потрудиться, однако. Камилла это место не заинтересовало — без даты цена ему грош — для науки. Но уж больно массива плита. Над голью перекатной такую не ставят.