И в самом деле — минуты через три уполномоченный и Федот заходили во двор.

— По какому случаю расход патронов? — без любопытства, скучающе спросил сержант.

— Пришлось суку кулацкую пристрелить. Бросилась на меня, убить хотела, — Федот показал на царапину на шее.

— Отыскал-таки, ходок. Никак без этого не можешь? Я тебя предупреждал.

— Нет, нет, — отдышавшись, вмешался уполномоченный. — Совсем не то. Безлюдным село оказалось. В конторе — никого, прошли по избам — нет людей. В одной только сидит женщина и что-то грызет. Мы подошли — рука детская. Сырая! А она, женщина эта, завыла и на товарища Федота кинулась. Кусается, царапается. Еле отбились, а она не унимается. Вот и пришлось стрелять.

— Точно так и было, товарищ сержант, — солдат засучил рукав. — До крови прокусила, видите?

— Спрячь, верю, верю. Отмечу, пострадал, — чекист повернулся к лейтенанту. — Ерунда какая, а приравнивается к ранению.

— Может, она бешеная, — Федот опустил рукав, обиженно потупился.

— Значит, никого в конторе, — не обращая больше на солдата внимания, заключил чекист.

— Ни в конторе, ни в председательском доме. И вообще, животины — никакой, даже кур нет. Мы и на конюшню заглянули, и на ферму… — уполномоченный развел руками.

— Понятно. Ты, Федот, не скучай. Авось выживешь, в приказе отметят, в старости внукам рассказывать будешь, как крови своей ради них не жалел, борясь с нечистью, — чекист говорил, не скрывая скуки.

— Может, сейчас и кончим? — предложил лейтенант. — Что зря время терять?

— По плану мероприятие проводится точно в девятнадцать пятьдесят, перед закатом, — заволновался уполномоченный. — Есть четкие предписания, отступления недопустимы.

— Не будем, не будем отступать. Верно, лейтенант? Отступления вообще не наша метода. Подождем до вечера.

Действительно, куда спешить? В городскую сутолоку, пыль да жару?

Лейтенант посмотрел вниз. Отсюда, с колокольни мир казался добрым и чистым. Он пересчитал строчки. Одиннадцать. Для поэмы маловато.

— И командир огненновзорный, — забормотал он, — огненновзорный…

В прохладной высоте писалось легко и приятно, он намеренно тянул, продлевая удовольствие, представляя стихи напечатанными на белых листах окружной газеты. Редко выдавались такие свободные, такие прозрачные минуты.

— Повел отряд дорогой горной! — вписал он в заветный блокнот и, уже не сдерживаясь, выплеснул на бумагу долго приберегаемые слова.

— Иван, гляди, что нашел! — Федот стоял на крыльце, держа в руке большой резиновый мяч, двуцветный, красный с синим.

Иван отжал портянку, пристроил на ветку куста.

— Кончай стирать, портомой!

— Лейтенант любит, чтобы чисто было. Не переносит грубого запаха, два раза на дню портянки меняет, — он вылил мыльную воду под дерево.

— Становись в гол, — Федот положил мяч перед собой.

— Да ну его, — Иван с ведром пошел к колодцу.

— Нога — пушка! — Федот разбежался, ударил. Мяч пролетел над воротами, звонко упал на землю и, подпрыгивая, покатился по дороге вниз, в село.

— Конь не свинья, конь чистоту понимает, — возница огладил лошадь, понюхал ладонь.

— Платоныч, а ты конскую колбасу ешь? — Иван тряпкой водил по дверце брички.

— Глупый ты человек. Разные вещи путаешь. Одно — конь, совсем другое — колбаса, — возница критически осмотрел бричку, отобрал у Ивана тряпку. — Грязь размазываешь. Работу любовью делать надо, без нее труд пустой, что вот эта конюшня.

— Конюшня-то причем, Платоныч?

— В ней кони должны стоять, тогда будет конюшня. А тут духу лошадиного нет, сарай сараем. Кабы не свой овес, голодные бы остались, — Платон ворчал себе под нос, а серая поверхность брички становилась после его тряпки иссиня-черной, и солнце отражалось в этой местами облупившейся синеве.

Уполномоченный поднял глаза на коротенький строй. Шесть человек всего — без него. А в инструкции акцентируется — мероприятие проводится в присутствии всех жителей населенного пункта, обязательно выступление актива, ударников, пионеров. Нагреть могут — не обеспечил, поди, оправдывайся — никого нет.

Он снова уткнулся в текст:

— Выкорчевывание корней реакционного духовенства, товарищи, несомненный признак нашего движения вперед. Народу чужды культовые строения, взамен них он обретает клубы, стадионы, дворцы культуры. Мы все, как один, с радостью и без сожаления расстаемся с пережитками прошлого ради новой, светлой жизни! — он не сдержался, кашлянул в кулак. — У меня все.

— Ура! — негромко уронил чекист.

— Старшина, приступайте, — лейтенант смотрел на тусклое багровое солнце, садившееся далеко за селом. Здесь, у ограды, снаружи, светило казалось чужим, отличным от дневного, теплого и милого. В стороне, на кладбище уже пал вечер, солнечные лучи едва доставали верхушки крестов.

— Отчего это кладбища всегда около церквей стоят? — вполголоса спросил Иван.

— Попам под боком все иметь хочется, чтобы далеко не ходить, — снисходительно объяснил Федот. — а нашему попику вообще подфартило, в своем погребе устроился.

— Разве его не похоронят?

— Кто? — сплюнул Федот.

Старшина вернулся, коротко доложил:

— Готово!

— Укрыться! — скомандовал лейтенант и, подавая пример, присел на корточки у ограды.

Иван ждал. В прошлый раз бабахнуло — ого! Ушехлопов парочку зацепило, хоть и стояли неблизко.

Дрогнула земля, миг спустя прошуршало поверху. И все? Иван распрямился. Столб пыли, алый от закатного солнца, стоял над церковью. Купол — исчез.

— Получилось, — лейтенант сиял. — Точно и аккуратно, можно в центре города проводить.

— Получилось, — согласился чекист. — Идем?

— Пусть пыль осядет.

Низкий, поземный звук шершаво ожал сердце Ивана. Не звук, а тряс просто.

— Что это? — и уполномоченный поежился нездорово.

— На канонаду похоже, когда большие калибры говорят, — старшина вопросительно смотрел на лейтенанта.

— Гроза, — беспечно махнул рукой Федот.

— Думаю, соседи голос подают, — задумчиво, не по-армейски ответил лейтенант. — Герасимов в Усмани сработал. Игорь Иванович, мы ведь не одни сегодня взрываем?

— Нет, по плану мероприятие проходит в пяти точках области.

— И время одно, верно?

— Да, девятнадцать пятьдесят, — согласился уполномоченный. — Но до ближайшей точки километров сорок.

— При взрывах такое бывает, — пояснил лейтенант.

Иван посмотрел себе на грудь. Вот оно какое, сердце, оказывается. Сейчас-то билось неощутимо, но память о наждачном прикосновении оставалась.

— Земеля, не отставай, — позвал Федот. — Чего понурился?

И правда, чего? Даже не заметил, что все ушли. солнце — и то закатилось. Он поспешил за остальными.

— Похоже, вправду гроза собирается, — Иван отложил топор. — Весь день небо ясное, а как ночь — ни звездочки.

— Что тебе в звездочках, — старшина костер раскладывал мудреный, фасонистый. — Без них забот хватает.

— Вот, на разжог пригодится, — Федот скинул кину книг наземь. — Налетай, подешевело. Велено употребить.

— Раз велено, исполним, — старшина выдрал листы, скомкал в шарики.

— Приготовили? — уполномоченному не терпелось.

— Только спичку поднести, — шарики пристроены меж наколотых щепок.

— Превосходно.

Важность момента наполняла Игоря Ивановича достоинством и степенностью. Ступал он мерно, тяжело, на пятку, каменные ступени крыльца чуть не прогибались под ним.

— Посветим ночке, — он присел у костра. Упрямые спички ломались одна за другой. — Дрянь поганая, — а челюсти свело от гнева.