– Господь Бог оплатит, – усмехнулась она. – Вы считаете нас крохоборами? Знаете, о чем я думала до того, как вы зашли? О ваших словах. Что нужно просто выйти на улицу, к людям, если в театре тебе не дают делать то, что хочешь. Это здорово… Почему мне раньше это в голову не пришло? Может, нам удастся растормошить наш сонный город?
Клим с сожалением заметил:
– Он опустеет без вас…
Зина с удивлением обернулась, сжимая в руках маленькую кожаную сумочку:
– Кто?
– Город.
– А мы никуда и не собираемся!
– А как же… Иван говорил, что хочет учиться… Ведь придется уехать…
Ее тонкая рука опять поднялась во взмахе:
– А, это… Да он уже лет десять об этом говорит. Я не думаю, что когда-нибудь… Его здесь слишком многое держит.
– Дети, театр, вы, – едва слышно предположил Клим.
– Да не столько мы… Его бизнес очень увлек. Иван ведь человек азартный. Оказывается, зарабатывание денег очень затягивает.
Клим впервые обратил внимание, что для богатой женщины она одета как-то очень уж просто. И Зина тотчас ответила на непрозвучавший вопрос:
– Мы этих денег и не видим. Живем вшестером в трехкомнатной малометражке… А деньги Иван тут же вкладывает в дело, заключает новые соглашения. Это для него большая игра. И если потратишь хоть копейку, игра станет меньше. Да это все ничего, – без сожаления заключила Зина. – Меня не деньги волнуют.
– Опасность? – предположил Клим.
– Опасность, что бизнесмен поглотит артиста, – жестко произнесла она и требовательно поглядела ему в глаза. – Вы ведь понимаете?
– Кажется, да.
– Он строит большие планы, говорит о профессионализме, а сам все больше и больше времени отрывает от театра в пользу торговли. В театре нельзя поигрывать для себя! Так, как многие, например, для себя стихи пишут…
Выдавив из себя смешок, Клим напряженно заметил:
– Вот поэтому из меня и не выйдет настоящего драматурга…
Она вдруг решительно шагнула к нему и, как на лестнице, прижала к его груди ладонь:
– Знаете что, Клим, уезжайте в деревню! Хоть на пару лет. Поживете у матери, там ведь натуральное хозяйство, деньги необязательно зарабатывать. А городскую квартиру сдадите в аренду – на лекарства… Вот и проверите: нехватка времени вам мешает или… что-нибудь другое.
Он болезненно усмехнулся одними губами, опасаясь потревожить ее прижавшуюся ладонь:
– Боюсь, именно что-нибудь другое.
– Этого вы не знаете, – спокойно возразила она и опустила руку.
– А вот вы? – начал Клим, чтобы защититься. – Ведь знаете, что вы – большая актриса! Почему же вы ничего не предпринимаете? Не пробуете поступить в настоящий театр?
Зина обиженно дернула головой и отошла от него:
– А почему это наш ненастоящий?
– Я говорю о большой сцене. У вас было бы в несколько раз больше зрителей!
– О, это совершенно неважно, – безразлично отозвалась она, не отводя взгляда. – Вот когда вы писали пьесу, ведь вы же не знали наверняка, поставит ее хоть один театр или хотя бы прочитает кто-нибудь? Вы сами говорили, что вам просто необходимо было написать это. Так же и мне… Совершенно неважно, сколько людей в зале! Я ведь не смогу увидеть глаза каждого, если зал будет, как аэродром! А я должна знать, что никто не уйдет пустым, понимаете? Что я каждого наполнила собой… Не думаю, что в большом зале мне удастся это понять.
Не найдясь, что возразить, Клим смущенно пробормотал:
– Для чего же существуют большие театры?
– Я не знаю, – тем же тоном сказала Зина. – На мой взгляд, настоящее искусство создается не в них. Но что, конечно, спорно…
– Вы часто повторяете «спорно», – заметил он.
– А в мире вообще все спорно! Любая категория. Любая мысль. Думаете, найдется хоть одно изречение, с которым согласился бы каждый? Даже библейские заповеди вызывают споры. Причем многовековые.
– Боюсь, вы не совсем правы, – возразил Клим. – Но я так с ходу не соображу, как вас переубедить. Но обязательно должна существовать непреложная истина!
Смешливо прищурившись, она сказала:
– А вы часто повторяете слово «боюсь»… Вы на самом деле многого боитесь?
– Боюсь, что так, – засмеялся Клим.
– Разве художник не должен быть в первую очередь смелым?
– В первую очередь он, по-моему, должен быть талантливым. Но я не художник. Я – врач. Мне уже поздно что-либо менять.
Зина без стеснения поинтересовалась:
– А вам сколько?
– Сорок… один. Много, да? – он опять усмехнулся и недовольно отметил, что выглядит полным кретином с этими ежесекундными усмешечками.
– Много для чего? Помните, во сколько начал Гоген?
«Он мог позволить себе сбежать от жены», – мрачно подумал Клим и вдруг заметил, что из этого окна тоже виден краешек черемухи.
Он подошел поближе и разочарованно обнаружил, что солнце уже сползло с цветочных гроздьев, уступив место сумеркам, которые, как тоска, все окрашивают в серое.
– Пора домой, – невесело сказал Клим о том, чего хотелось ему меньше всего.
Повернувшись, он увидел, что Зина смотрит на него так же печально, как на сцене, и ее нежный подбородок по-детски подрагивает.
– Ну не надо так! – вырвалось у него. – Не такой уж я конченый человек. Мне нравится моя работа. И я написал забавную пьесу, разве не так?
– Вы написали чудесную пьесу, – тихо сказала она. – Это лучшая роль изо всех, что у меня были. Мы играли и Чехова, и… Да кого только не играли! Но никогда у меня так сердце не разрывалось… Такое совпадение с автором – это как чудо!
– Чудо, – прошептал он, замерев.
– Да! Мне все время казалось, что когда-то я сама думала обо всем этом, только не могла выразить это так, как вы… Знаете, почему я сегодня решилась все изменить, никого не предупредив? Потому что вы были в зале. Я все время вас чувствовала. Вы были… моим камертоном, вот кем!
Клим в сотый раз глуповато усмехнулся, смутно осознавая, что никогда еще так не шалел от счастья.
– Вот теперь я смогу спокойно уснуть, – растеряв все подходящие слова, пробормотал он.
Глава 5
Но уйти домой ему так и не удалось. Едва он собрался с духом проститься по-настоящему, как ворвался Иван, подтаскивая за руку сына, и заорал так, будто перед ним опять был полный зрительный зал:
– Все идем к нам! Я имею право наконец напиться как следует?! Занька, ты тоже можешь… Уж ты сегодня выложилась… Я позвонил Тоньке, она уже картошку жарит. Мать с нами, конечно… Клим, даже не думайте упираться! В гробу я видал все ваши «неудобно»! И «поздно» там же… К нам никогда не поздно, так и запомните!
– Запомню, – зачем-то пообещал Клим, хотя наверняка знал, что никогда не пойдет к Тараниным без приглашения.
Взгляд Ивана внезапно обрел знакомую цепкость. Невольно опустив глаза, Клим подумал, что, если б Таранин стал врачом, у него не было бы случаев неправильного диагноза. Легонько оттолкнув Жоржика, он с насмешливой доверительностью сказал:
– Разве я могу так просто отпустить вас, господин автор? Я еще не раскусил вас до конца.
– А вам обязательно нужно меня раскусить?
– А как же… Вроде бы все говорит за то, что я должен чувствовать себя очень спокойно в вашем присутствии. Вы ведь врач… Да и вообще, выглядите таким мягким человеком… А я почему-то все больше нервничаю. И, должен признаться, меня это жутко раздражает!
– Да? – растерянно спросил Клим. – Тогда зачем же вы тащите меня с собой?
Иван отстраненно проговорил:
– В школе у меня были одни пятерки по математике, хоть я и гуманитарий чистой воды… А знаете почему? Я не мог ни одну задачу оставить нерешенной.
– Я вам не задача и не уравнение, – сухо отозвался Клим, наконец разозлившись. – Упражняйтесь на ком-нибудь другом, если вам это так необходимо.
Знакомая улыбка, устоять против которой было невозможно, ясным всплеском мелькнула на лице Ивана. Ухватив Клима за рукав, он обиженно надул губы:
– Ну не злитесь, Клим! Вы же доктор, должны понимать, что у меня сегодня целая цепочка стрессов. Смилуйтесь надо мной, удостойте чести принять вас!