Зина действительно уже переоделась и снова заплела косы, и теперь, вытянув длинные ноги, пила кофе в большом («Из салона!») кресле. Увидев Клима, она быстро поставила чашку на сервировочный столик из прозрачного черного стекла и вскочила ему навстречу.
– Да что вы! Сидите! – беспомощно вскрикнул он. – Вы же так устали…
Клим услышал свой голос будто со стороны и поразился тому, как непривычно счастливо он звучит. И мгновенно поддавшись этому внезапно выплеснувшемуся из него счастью, Клим, удивив себя самого, обхватил Зину обеими руками и прижал так, будто они давно были родными людьми.
– Спасибо, – зашептал он, не отпуская ее. – Я до сих пор не могу поверить, что это было… так!
– Как? – засмеялась она, на этот раз не вырываясь и не запрещая ему делать этого.
– О господи… Я ведь придумывал какие-то слова! У меня все вылетело из головы! Я помню только, что вы – самая лучшая, самая талантливая, самая красивая, самая…
– Отпустите меня, – попросила Зина, мягко уперевшись ему в грудь. – Это уже становится неловким…
«Я неловкий, – мгновенно протрезвел он и повторил, быстро отведя руки. – О господи… Зачем я? Ей же, наверное, было неприятно… Такая женщина и я. Да я приближаться к ней не должен!»
Сглотнув обиду, Клим попытался присмотреться к ней, но не обнаружил никаких признаков переживаний после ссоры с мужем. Ему вдруг вспомнилась одна девочка из его пациентов, которая клялась, что не замечает и ничуть не обижается, когда отец кричит на нее. «Не бьет же, а так… Пускай…» Она сравнивала его с голосом диктора по радио, который обязан звучать, но которого она сама не обязана слушать.
«Я этого не слышу», – сказала и Зина, когда они прятались на лестнице, и только теперь Клима осенила догадка, что она имела в виду не только друзей мужа…
«Как же можно так жить?» – подумал он в замешательстве, но тут же готовым ответом в памяти возникло лицо жены, беззвучно шевелившей губами, потому что Клим тоже приучил себя не слышать того, что она говорит. Он глядел на Зину с состраданием человека, встретившего другого со всеми очевидными симптомами такой же неизлечимой болезни, как у него самого. В их случае – с частичной глухотой.
Но по Зине не было заметно, что она очень уж переживала по этому поводу. Даже попросив отпустить ее, она продолжала смотреть на Клима такими же счастливыми глазами, в которых, как у сына, густо мерцала шоколадная радость.
– Вам понравилось, да? А вы поняли?
– Что вы импровизировали на ходу? Ну конечно! Хотя, кроме меня, никто в зале не догадался, по-моему… Даже мне казалось, что иначе и нельзя.
– Хорошо, что вы не видели, как это выглядело раньше, – серьезно сказала Зина и опять вытянулась в кресле. – Садитесь, Клим, а то меня уже ноги не держат… Нет, только не уходите, пожалуйста! Я не хочу сейчас оставаться одна.
Она с опаской покосилась на дверь, но ничего не сказала. Потом, вспомнив что-то, нахмурилась и спросила, глядя на чашку с остывшим кофе:
– Вам нужно домой, да?
– Нет, она вполне справляется без меня, – заверил Клим, нисколько не задетый ее вопросом, ведь то, о чем она говорила, давно стало частью его жизни, стесняться которой не имеет смысла.
Убедившись, что Зина дожидается продолжения, он спокойно сказал:
– Еще недавно она даже работала. В архиве. Но потом везде начались сокращения, вы же знаете… И Маша, конечно, попала первой. Боюсь, что она уже замучила к тому времени всех там своими снами.
– А стихи она еще пишет? – пригубив остаток кофе, Зина вся сморщилась и снова отставила чашку.
– Пишет, – не удержавшись от вздоха, признался Клим. – Только это уже не назовешь стихами… Раньше хотя бы рифмы были… А сейчас это просто поток бессвязных мыслей, ни одна из которых не додумана.
– Жаль, – сказала она, не улыбнувшись. – Я люблю стихи. Мне хотелось бы почитать то, что есть у нее.
– Потому что вы ее играете? – Клим сразу же прикусил язык, потому что вопрос показался двусмысленным даже ему самому.
«Будто я выжимаю из нее хоть малость симпатии ко мне! Дурость какая», – сердито подумал он и только хотел заговорить о чем-нибудь другом, как Зина легко ответила:
– Да.
Он удивился тому, как больно отозвалось в нем это «да». И зло поддразнил себя: «Значит, все-таки надеялся выжать? А ничего не вышло… Ни в чем ничего не вышло… Нет, что я несу?! Пьеса-то получилась! Разве это не чудо? Да я должен вопить сейчас от восторга, а не хныкать, как сопливый подросток…»
– Я, конечно, могу принести ее тетради, если вы считаете это настолько важным, – с неохотой отозвался Клим. – Только, боюсь, вы не найдете там ничего интересного. Для роли, я имею в виду.
– А для себя?
– А вам это нужно? Я ведь говорю, что там – сплошной хаос. В юности мы называли такое «бред сумасшедшего». Боюсь, это очень точно, хотя и грубо.
– А вы умеете быть грубым? – неожиданно спросила Зина.
Склонив голову набок, словно прислушавшись к чему-то внутри себя, она сама и ответила:
– Нет, не умеете.
Он хмуро спросил, чувствуя себя уличенным в постыдной мягкотелости:
– А это обязательно?
– Совсем не обязательно. Просто я еще не встречала таких людей.
Климу тотчас захотелось поговорить об Иване, но это было бы верхом бестактности, и потому он ухватился за другой созревший вопрос:
– А разве вы умеете быть грубой?
Она засмеялась, потом вздохнула:
– Иногда я так ору на детей… Просто нервы сдают! Но они все равно не воспринимают это всерьез.
– Не обижаются?
– Нет. Хоть и затихают на время. Но опять же – только на время!
– На вас невозможно обидеться…
Зина издала недоверчивый смешок:
– Почему это? Знаете, как дети говорят: на дураков не обижаются. Вы это имеете в виду?
Ему и самому стало смешно:
– По-вашему, я мог так подумать?
– Нет, – согласилась она. – Не утверждаю, что обо мне не могли… По-моему, вы вообще не можете так думать. Вы написали такую добрую пьесу!
Клим только руками развел:
– Боюсь, это еще ни о чем не говорит! Большинство гениальных художников в жизни были совершенно невыносимы… А я к тому же еще и не гениален.
Ее рука мелькнула в протестующем взмахе:
– Ну, знаете! Это так спорно!
– Мне, конечно, приятно это слышать, – признался Клим, разглядывая ее успокоившиеся на колене пальцы, – только, боюсь, я не настолько самовлюблен, чтоб хоть на минуту поверить, что… это хоть отчасти… Вот видите! – окончательно запутавшись, воскликнул он в отчаянии. – Я даже говорить толком не умею! А вы…
– А со своими пациентами вы умеете разговаривать?
Удивленно тряхнув головой, он неуверенно откликнулся:
– Это же дети! С ними гораздо легче.
– Жорка уже успел нашептать, как вы ему понравились.
– Правда? – обрадовался Клим и сам удивился, обнаружив, до чего ему стало приятно.
– Я сказала, что он тоже вам понравился.
– Ну и правильно! Так и есть. Он не забудет взять свой гриб?
– Чагу? Жорка и это рассказал. Он уже придумал, что в его играх это будет волшебный валун. Стоит только сесть на него, и твое желание исполнится.
Клим искренне разулыбался:
– Здорово!
– У детей все здорово получается. Они еще во многое верят. В хорошее…
Ему мгновенно представились глаза совсем другого мальчика, изнасиловавшего, как потом выяснилось, двух первоклассниц. Клим с трудом отогнал этот пробившийся через время взгляд и с усилием произнес:
– Не все у них здорово получается…
– Да, вам, конечно, лучше знать, – сразу согласилась Зина и вдруг, легко оттолкнувшись, встала на ноги. – Слушайте, Клим, у меня идея! В этом вашем приемнике-распределителе дети подолгу живут?
– Кто как…
– А может, нам у вас выступить? Сюда их везти, наверное, опасно? Разбегутся еще… Не «Лягушку», конечно, покажем, что-нибудь попроще…
Он с удовольствием принял и эту похвалу.
– У нас же есть детские спектакли! Буквально на три-четыре роли.
– А кто оплатит ваше выступление? – насторожился Клим. – Боюсь, у нас каждая копейка на счету. Вы же знаете…