Но это пел уже только один Прохор, в полной тишине класса он допел до конца воскресный тропарь, так называется это Богослужебное песнопение, и спокойно сел. Звонкой молчаливой тишине мешало только одно: Груша стояла с приподнятой головой и поднятыми руками и улыбалась, а из её васильковых глаз часто капали крупные слёзы на учебник новейшей истории.

Наконец она села и закрыла ладонями лицо. У меня почему-то хлюпало и под ногами. Лужа какая-то? А оказалось, что полы в классе были чуть наклонены в сторону доски, а ручеёк тёк от хулигана Пашки. Бедняга испугался сильнее всех.

– Что же было дальше? – заворожённо спросил я.

– А дальше – да ничего-то и особенного. Только ворчливая уборщица тётя Валя настырно допытывалась у каждого из нас: «Что же там у вас такое-этакое произошло?»

Она, оказывается, была в это время у директора, негодовала на разбросанные в туалетах окурки, а тут ворвалась наша историчка с какой-то бумагой. Вот как она сама об этом рассказывала. «Забежала всклокоченная, – вот, говорит, здесь всё о вашем таком-то, таком-то Прохоре. И протягивает бумагу, хорошую такую, белую-белую. Директор-то бумагу взял, посмотрел да и говорит: «Мария Сергеевна, вы не заболели? Зачем мне ваша бумага, у меня своя чистая есть».

Историчка-то как на бумагу взглянула, охнула, схватилась за сердце и выбежала вон, бросив бумагу на пол. А я бумагу подняла – гладкая такая, вот, думаю, сестре письмо-то напишу. Глядь, а на всём листе буквы какие-то старинные. Но я всё равно бумагу-то взяла. И как вы думаете, что там написано было-то? А-а, вот такими-то буквами:

а-а, вот как, сама когда-то в церкву ходила».

В конце года наш класс смешали с другими классами: кого в «Б», кого в «В», а кого и в «Г». Мать Прохора и родители Груши подружились тоже и переехали в другой город, и не знаю какой. Но меня не покидает мысль, что Прохора я всё равно встречу». Вот, что поведал мне столичный журналист Юрий. Но от них всякого можно ожидать: юркий народец.

Я вышел на своей станции, недалеко от санатория, а Юрий поехал дальше, к монахам-пустынникам. Я завидовал ему, но начал обдумывать, как бы мне тоже на следующий отпуск к этим пустынничкам пробраться. «На обратном пути не заедешь?» – спросил я его. «Не-е, я потом сразу в Задонск». «Задонск?» – переспросил я. «Ну да, он когда-нибудь станет самым крупным православным центром на Юге России, у меня там ещё дела».

Заканчивался мой отпуск в санатории. Мне с некоторых пор понравилось подниматься по извилистой тропинке возле речки довольно далеко в горы. Со мной иногда путешествовал дедушка с посохом, сказав однажды, что живёт в одном из дальних аулов. Дедушка был бодреньким, и мы с ним вели приятные и полезные беседы. Разговорившись, я пересказал ему историю журналиста Юры. Дедушке она, видимо, понравилась. И он спросил меня, знаю ли я перевод имени Прохор? Я не знал.

«Это – начальник хора». Все мои чувства говорили мне, что дедуля отлично знает о каком Прохоре я говорю. Но я не решился на прямой вопрос, поэтому спросил: «Дедушка, а как мне побольше узнать о Православии?» И он по-отечески с любовью ответил: «Поезжай, сынок, в Задонск, поживи, помолись, поработай во Славу Божию. И Бог откроет тебе что-нибудь, а откроет – держи при себе, лишь духовнику на исповеди поведать можешь. Да у тебя и у самого в детстве подобный случай был, ты вспомни, вспомни хорошенько». И я вспомнил.

Это было в детском садике. У нас была девочка Маша. Полненькая, веснушчатая и светловолосая. Но странным образом молчаливая и всегда играла отдельно от других детей. На тихом часе её кровать стояла посередине нашей большой спальной комнаты. Воспитательница куда-то ушла, и мы придумали себе забаву, отбрасывали одеяло, подбегали к Маше и щипали её за пухленькое, податливое тельце. Маша никак не реагировала на наши «походы». И это возбуждало и озлобляло нас всё более и более. Наконец настроение у всей группы стало озлобленно-ожесточённым. Вдруг один из наших бойких мальчишек, Колька, снял с ноги довольно увесистый тапочек, размахнулся и… ударил Машу по лицу. Звук был как от взрыва бомбы. Наступила гнетущая тишина. Все ждали Машиного крика и, соответственно, прихода воспитателя. Но наступило нечто странное и непостижимое для нас. Маша вдруг тихо, очень тихо заплакала. И этот плач в наших душах гремел ещё громче пощёчины. Мы стали вставать с постелей и подходили к Маше, гладили и утешали её. Вскоре вокруг её кровати собралась вся группа. А Маша от такого вмешательства вдруг зарыдала в полный голос, и слёзы катились ей на подушку. Это было невыносимо. Половина разбежалась по своим кроватям, я тоже закутался в одеяло, чтобы выплакать это горе. Девочки вокруг Машиной кровати тоже уже рыдали во весь голос. Не рыдал лишь один Колька: испуг заслонил от него слёзы. Но тут наш Артём (впоследствии служил в милиции) вытащил откуда-то палку и хряпнул Кольку по голове, Колька заверещал и, удовлетворённо подвывая, с облегчением заплакал. Так постепенно все утешились и спокойно заснули так, что воспитательница еле-еле нас добудилась. А к Маше все потом относились очень любезно, стараясь сделать что-нибудь хорошее: или конфеткой угостить, или подарить какую-либо игрушку.

Всё это так живо представилось мне, что переживал я эти далёкие события с неменьшей остротой. Я оглянулся на дедулю. А дедушка-то где? Я прошёл с полкилометра вверх по ручью, потом вернулся обратно. Но до конца отпуска этого дедушку-то больше и не встретил. Это уже потом я узнал, что вверх по ручью до ближайшего аула два дня пути.

Решено окончательно: Задонск, еду в Задонск!

Она проснулась поздно в каком-то тревожном предчувствии. Хотя утро было ясное и за окном весело чирикали воробьи. У мамы был выходной, но она уже куда-то собиралась, сидя с косметичкой перед зеркалом.

Да…, день рождения был вчера… И подарки разбирать чего-то неохота. Хотя папа подарил какой-то странный набор в огромной коробке. На коробке была надпись «Для строительства песочных замков». Кто-то из гостей пошутил, что кому-то, мол, не хватает средств для строительства воздушных замков. Многие засмеялись, и Дашин интерес ко всё-таки заманчивой коробке поубавился. Даша даже и не раскрыла её, увлёкшись другими подарками и праздничной суетой.

Умывшись, она вышла на балкон и с седьмого этажа своей многоэтажки глянула на пустынный двор, окружённый такими же бетонными коробками. Но за ночь пустота заметно убавилась. Посреди двора возникла большущая песочница, заполненная жёлтым песком почти до второго этажа. Вот это да-а-а?!

С двух сторон от песочницы стояли лавочки с навесами от солнца и дождя, а по краям песочницы уже копошились кучки малышей, мамы которых нетерпеливо требовали от них бросить это глупое занятие и направляться в садик.

Даша, чуть не взвизгнув, понеслась, забыв о еде, к папиной таинственной коробке. Открыв её, она сначала увидела красивую книгу-инструкцию, затем, сняв промежуточный слой упаковки, она увидела множество ячеек, в которых были разложены замысловатые металлические инструменты. Даша вытащила один из них. Это оказался конус с какими-то приспособлениями. Повертев его в руках, она смогла разложить его на отдельные четыре части. Подобным образом и остальные инструменты имели широкие возможности преобразования. Более того, они могли друг с другом соединяться в различных комбинациях.

И ещё там была белая пластмассовая коробочка с каким-то порошком, а на коробочке надпись: «Песочный цемент». Даша поняла, что всё это не так просто, как кажется, и взялась за книгу-инструкцию. То, что эти металлические предметы – формочки для песочных изделий, хотя и довольно странные, было понятно. А вот из книги она узнала, что всего две столовых ложки порошка «Песочный цемент», разбавленные ведром воды, могут целую неделю под дождём сохранять невредимым песочный дворец весом аж в одну тонну. Надо только опрыскать его из специального опрыскивателя, который тоже был в этой коробке.