Такое созвучие литературных пристрастий заинтересовало ее еще больше.

Письма приходили в течение трех лет. Маргарита не делала попыток узнать, кто же ее таинственный поклонник, но письма его берегла. Они окрашивали ее жизнь, становившуюся все более и более унылой, искрами романтического света… Да и могли ли оставить женское сердце холодным такие строки:

«Простите мне мое безумное письмо. Когда больной говорит: „мне больно“, он знает, что ему от этого не станет легче, он просит лишь немного сочувствия…

…А я болен…

Но мне не надо сочувствия. Мне только хочется Вам сказать, что где-то „там“ Вас любят до безумия…

…Нет, не любят, а больше, гораздо больше. „Там“ Вы являетесь глубоким, глубоким символом, чем-то вроде золотого закатного облака. „Там“ Вы туманная Сказка, а не действительность…

Простите меня за лихорадочный бред, с которым я обращаюсь к Вам… Разрешите мне одну только милость: позвольте мне смотреть на Вас и мечтать о Вас, как о светлой сказке! Пусть она будет невозможной, но ведь и невозможное кажется близким…»

Загадочным рыцарем был Боря Бугаев. Поначалу он даже не смел искать личного знакомства с предметом своей страсти, боясь разрушения идеального образа. Но восторженные письма Даме привели его к серьезным литературным опытам.

Маргарите Морозовой была посвящена первая книга Андрея Белого, вышедшая в 1902 году, – «Вторая драматическая симфония». Книга странная, прихотливая, изломанная, полная тайн и мистического очарования…

Студент Бугаев, по его собственным словам, спрятался за псевдоним Белый, но обмануть никого не смог. А ведь речь шла о чести Дамы – Белый постоянно подчеркивал, что работа над книгой была окрашена сильной юношеской любовью, и эта любовь, эта радость – важная составляющая сюжета, ее не скрыть. Маргарита Морозова названа во «Второй симфонии» именем Сказка.

«Книга в кругу знакомых имела успех скандала», – напишет позже Андрей Белый в своих воспоминаниях «Начало века». Маргариту Кирилловну в образе Сказки не только узнали, выдуманное Белым поэтическое имя «прилепилось» к ней надолго.

«Были у Морозовых, у Сказки», – подобные фразы можно встретить во множестве на страницах мемуаров москвичей той поры…

Как ни странно, Маргарите Кирилловне об этих слухах никто не сообщил, и книга Андрея Белого, о которой она что-то слышала, попала к ней в руки далеко не сразу, только весной 1903 года. Случайно увидев в книжной лавке «Вторую драматическую симфонию», Маргарита купила модную новинку. Стоило только открыть этот томик, как все стало очевидным – это автор «Второй симфонии» писал ей под именем «рыцаря», книга полна буквальными цитатами из его восторженных посланий, и уж кто такая Сказка, никаких сомнений не возникало.

Что ж, Маргариту не обидел столь романтический поворот событий, напротив, она говорила, что «Симфония» Белого, «несмотря на некоторые странности, пленила ее какой-то весенней свежестью…»

«Люблю. Радуюсь. Сквозь вихрь снегов, восторг метелей слышу лазурную музыку Ваших глаз. Лазурь везде. Со мной небо!» – писал Андрей Белый Маргарите в январе 1903 года.

Он готовился стать вождем и «идеологом» молодых поэтов нового направления, называвших себя символистами. Своих единомышленников Белый уподоблял экипажу мифического «Арго», отправившегося некогда в неведомые дали.

Поэтический кружок «аргонавтов» возник в 1903 году. Юные поэты и все, кто разделял их взгляды, собирались по воскресеньям в квартире Андрея Белого на Арбате.

«…Наш Арго готовился плыть: и – забил золотыми крыльями сердец; новый кружок был кружком „символистов“, – вспоминал Белый, – может быть, „аргонавты“ и были единственными московскими символистами среди декадентов. Душою кружка <…> был Эллис; я был идеологом. По воскресеньям стекались ко мне „аргонавты“; сидели всю ночь; кружок не имел ни устава, ни точных, незыблемых контуров; примыкали к нему, из него выходили – естественно; действовал импульс, душа коллектива – не люди…»

В тесноватую гостиную профессорской квартиры набивалась шумная молодежь, рассаживалась на собранных по всему дому стульях и табуретах, порой – просто на досках, установленных вдоль столов со скромным угощением. И велись бесконечные споры о старом и новом искусстве, произносились горячие речи, читались стихи… В восторженных разговорах упоминалась некая Прекрасная Дама, предмет рыцарского обожания Андрея Белого. Гости, отлично знавшие ее имя, никогда не упоминали его. «Табу», наложенное поэтом, не позволяло друзьям сплетничать, хотя юный символист немало рассуждал о своей неземной любви к символу Вечной женственности…

Среди друзей Белого был один человек, к которому начинающий поэт относился восторженно-почтительно и мнение которого ставил очень высоко. Это был Эмилий Метнер.

Сейчас имя Эмилия Метнера не столь широко известно в России, как имя его брата, композитора Николая Метнера. Наверное, это неудивительно – во время бурных, переломных событий XX века этнический немец Эмилий Метнер оказался в Западной Европе и увлекся идеями нацизма в период становления этой дикой идеологии. Что подтолкнуло образованного, тонко чувствующего, интеллигентного человека к подобным идеям, пусть даже и на короткое время, – остается загадкой.

То ли он избывал собственный комплекс вечного чужака в окружающем мире (в Москве Метнер был немцем, а в Европе – русским, и «аборигены» вечно ощущали его чужеродность своей среде), то ли это было теневой стороной того влечения к таинственному, мистическому, к теории символа, которое владело Метнером в московский период жизни, но в широко зараженной вирусом нацизма среде он оказался почитателем Гитлера.

Впрочем, у многих интеллигентных европейцев в те годы произошла странная аберрация сознания, приведшая к ужасающим последствиям, и только неисчислимые жертвы Второй мировой войны заставили этих людей увидеть истинное лицо нацизма. Тех, кто остался в живых, разумеется…

Возможно, это внимание к ранним, еще оппозиционным и не совсем внятным идеям арийского господства позже воспринималось и самим Метнером как ошибка – к числу идеологов и видных деятелей Третьего рейха Метнер, доживший до 1936 года, как известно, не относился, хотя при желании мог бы занять не последнее место…

Но на родине, в России, где по понятным причинам все, что хоть как-то ассоциировалось с немецким фашизмом, вызывало после 1941 года страстное отторжение, его имя утратило всякую популярность. И лишь теперь, в XXI веке, идеи Эмилия Метнера как символиста, музыкального критика, философа и историка культуры стали вспоминаться на родине. Даже книги о Метнере, как весьма неоднозначной, но значительной и яркой фигуре русской и европейской культуры, вновь издаются, правда, это по большей части труды западных исследователей, переведенные на русский язык.

«Парадокс… в том, что Метнер, стремившийся вдохнуть в Россию немецкий дух, в конечном счете внес нечто специфически русское в немецкую культуру», – пишет о нем исследователь Магнус Юнггрен, автор биографической книги «Русский Мефистофель: Жизнь и творчество Эмилия Метнера».

Эмилий Метнер был старшим сыном в богатой семье московского предпринимателя-немца, директора и крупнейшего акционера «Московской кружевной фабрики». Но Метнеры не были семейством преуспевающих буржуа – они были скорее людьми искусства, богемой. Возможно, это настроение в семье задавала мать, сестра известного композитора Гедике, может быть, традиции тянулись от артиста Немецкого придворного театра Фридриха Гебхардта, потомками которого Метнеры являлись.

Николай Метнер был известнейшим музыкантом, конкурировавшим с Рахманиновым. (Скрябина Метнеры ставили не слишком высоко и конкурентом Николаю не считали.) А Эмилий – славянофил, музыковед, основатель и владелец знаменитого символистского издательства «Мусагет», популяризатор трудов Канта и поэзии Белого и Блока – стоял у истоков символизма.