Представляется, что численность упомянутых в телеграмме чешских и французских отрядов сильно преувеличена. Скорее всего, после краха румынского фронта и германо-румынского перемирия имело место перемещение французских военных советников по техническим вопросам и, возможно, одного или двух артиллерийских подразделений через Россию во Францию, и некоторые из них по состоянию на 1 марта находились на пути в Мурманск. Не имеется никаких подтверждений тому, что в это время на железной дороге обнаружены какие-то чехи. Вполне вероятно, что речь шла об отряде сербов, также находящемся в процессе репатриации. Британский консул Холл 2 марта сообщал представителям Мурманского Совета, что отряд из 50 английских солдат находится в Кеми, то есть приблизительно на полдороге от Петрограда до Мурманска, а более крупный отряд ожидается через два дня. К чему это относилось, совершенно неясно, но других свидетельств чего-либо подобному просто не существует. Кемь – порт на Белом море. Если даже предположить, что сказанное Холлом относится к какому-то личному составу на британском судне, следует вспомнить, что Кемь, как и Архангельск, обычно в это время года полностью скована льдом. Все вышесказанное лишний раз иллюстрирует неразбериху и хаос того времени.
Характерным примером тогдашней путаницы может служить и то, что телеграмма Мурманского Совета дошла в Петроград до Троцкого почти одновременно с вводящей в заблуждение телеграммой Карахана из Брест-Литовска, которая заставила большевистских лидеров поверить в неудачу советской делегации, а также и в то, что немцев ничто не удерживало от продолжения марша на российскую столицу и, вероятно, на Москву. Ответ Троцкого в Мурманский Совет, отправленный вечером того же дня (то есть 1 марта), был, очевидно, составлен в тот короткий период, пока сохранялось недоразумение. Таким образом, Троцкий писал его, находясь под ошибочным впечатлением, что немецкое наступление вот-вот будет продолжено и падение Петрограда практически неизбежно. Первые же предложения телеграммы ясно это отражают. Сообщение, которому было суждено стать ключевым фактором в последующем развитии мурманской ситуации, гласило следующее:
«Мурманскому Совету, 1(14) марта, 21 ч 25 мин
СРОЧНО
Мирные переговоры, по-видимому, прерваны. Петрограду угрожает опасность. Были приняты все меры для защиты города до последней капли крови. Ваш долг – сделать все, чтобы защитить Мурманскую железную дорогу. Того, кто покидает свой пост без боя, считать предателем. Немцы наступают небольшими отрядами. Сопротивление против них возможно и обязательно. Ничего не оставлять врагу. Эвакуировать все, что имеет хоть какую-то ценность, в случае невозможности – уничтожить. Принимайте любую помощь от союзных миссий и используйте все средства, чтобы воспрепятствовать продвижению грабителей. Совет должен подавать пример мужества, твердости и эффективности. Мы сделали все возможное для установления мира. Сейчас на нас нападают бандиты, и мы должны спасти страну и революцию…
Народный комиссар Троцкий».
Поскольку это послание стало формальной основой для большей части последующих действий Мурманского Совета, приведших к установлению тесного сотрудничества с союзными державами и, в конечном счете, к полному разрыву с большевиками, неудивительно, что оно подверглось ожесточенным нападкам сталинистских историков и использовалось в качестве одного из инструментов разоблачения Троцкого. Собственная работа Кедрова представляет собой интересный пример прогрессирования искажений в трактовке личности Троцкого советскими историками по мере укрепления личной власти Сталина. Если в издании очерков «Без большевистского руководства» 1930 года логика и предпосылки отправки телеграммы в Мурманский Совет просты и понятны, то в статье 1935 года, посвященной пятнадцатой годовщине окончания Гражданской войны на севере, действия Троцкого в оскорбительной форме изображаются как совершенно недисциплинированный, крайне подозрительный и даже предательский акт («Правда» от 21 февраля 1935 г.).
В своей книге Кедров утверждал: «Телеграмма, составленная в несколько панических тонах, отражала преобладающее недоумение в советских кругах в связи с возобновлением немецкого наступления. Телеграмма, несомненно, была серьезной политической ошибкой, поскольку она 1) обязывала получателей принимать любое сотрудничество со стороны империалистов Антанты, а не ограничение этого принятия какими-либо условиями; 2) внесла путаницу в отношения между Советами Мурманска, Олонецкой и Архангельской губерний, поскольку уполномочила Мурманский Совет единолично вести переговоры с „союзниками“, взять на себя руководство обороной всего обширного региона и охранять всю Мурманскую железную дорогу, не проинформировав другие провинциальные центры о принятых мерах; 3) узаконила деятельность лиц, пытавшихся создать общий фронт с „союзниками“…»
Высказав эти соображения, Кедров перешел к рассмотрению господствовавшей в то время общей партийной линии в отношении принятия помощи от союзников, включая заявления самого Ленина и Троцкого, и продемонстрировал, что эта партийная линия никогда не предусматривала фактического приглашения иностранных вооруженных сил на территорию Российской Советской Республики. Таким образом, заключил Кедров, Троцкий, составляя эту телеграмму, «…немного отклонился вправо от линии, установленной Центральным комитетом, и это небольшое отклонение, мизерное само по себе, состоящее из единственного избыточного выражения „какую бы то ни было [помощь]“… без каких-либо изменений или исключений, имело чрезвычайно серьезные последствия, поскольку насаждало в сознании рабочих и крестьянских масс иллюзию возможности ведения революционной войны против германских империалистов бок о бок с разбойниками англо-французского империализма».
Едва ли можно сомневаться в том, что анализ Кедрова по существу верен, если рассматривать его применительно к общей политике Центрального комитета того времени. Нет никаких оснований полагать, что в условиях Брест-Литовского кризиса даже Ленин был бы склонен дать согласие на любое выдвижение регулярных войск союзников на территории, куда уже «положило глаз» советское правительство. Объяснялось это достаточно просто: Ленин смотрел на союзников как на ничуть не меньшее, а даже как на более грозное и опасное зло, нежели сами немцы. Главная его цель заключалась в получении «передышки» за счет уступок по Брест-Литовскому договору, в течение которой можно было бы укрепить советскую власть. В любом случае Центральный комитет не учитывал в своих директивах каких-либо непредвиденных обстоятельств, кроме согласия Германии на советскую капитуляцию. Таким образом, не могло существовать никаких общих политических предпосылок, согласно которым можно было бы обосновать ввод союзных войск на советскую территорию.
Несколько позже мы увидим, что и Троцкий, и Ленин могли бы зайти довольно далеко, пассивно соглашаясь с присутствием союзных войск на Мурманском побережье, хотя они всегда и придерживались формальной позиции протеста. Но это было в то время, когда высадка уже являлась свершившимся фактом, не поддающимся изменениям. Более того, советские лидеры имели причины не стремиться к слишком острому и окончательному конфликту с союзными правительствами[20].
На следующий день после получения телеграммы Троцкого Веселаго, не теряя времени, созвал новое заседание Народной коллегии с участием представителей союзнических миссий для выработки более конкретной программы совместной обороны региона. Следует отметить, что предполагаемая опасность заключалась в первую очередь в воображаемой угрозе со стороны Финляндии, а не в возможности продвижения немцев вверх по железной дороге с юга. На встрече со стороны союзников присутствовали адмирал Кемп, британский консул, и французский военный представитель капитан Шарпантье. Все закончилось одобрением так называемого «устного соглашения», которое после некоторой доработки в ходе одного или двух последующих заседаний включало следующие пункты:
