Рождение у Фердинанда дочери Марии всколыхнуло было либерально настроенную часть общества. Вернулась надежда, что у короля появится наследник, и это закроет одиозному младшему брату путь на трон. Однако вышло по-другому: у Фердинанда родилась только еще одна девочка, а все разговоры о возможной отмене салического закона, позволявшего занимать трон только мужчинам, закончились со смертью короля, так и не вылившись во что-то конкретное. В итоге в 1833 году трон-таки занял Карлос под номером V и тут же принялся закручивать гайки еще сильнее. Некоторое время монарху удавалось ситуацию как-то контролировать, но любому здравомыслящему человеку было понятно, что там рано или поздно обязательно рванет.
И рвануло. Новости из Франции, Неаполя и других государств в Испании нашли отклик не только среди столичных обывателей, но и даже у обычно далеких от политики крестьян. За короля было только духовенство и верхушка самых богатых землевладельцев. Даже армия, как оказалось, верна монарху отнюдь не до конца, и если север страны вместе с Мадридом удержать Карлосу удалось, то весь юг с центром в Севилье поднял знамена республики.
Забавный — впрочем, тут вероятно мою точку зрения разделили бы не все — момент произошел в Баварии. После того как оттуда ушли русские войска, сначала в Нюрнберге, а потом и в Мюнхене начались народные волнения с требованиями либеральных реформ. Получается, что стоящая в этой стране русская армия невольно помогала местному правительству держать ситуацию под контролем, а когда мы оттуда ушли, так и полыхнуло.
Жарко было не только на юге Европы, но и на севере. Волна протестов не обошла и Данию, где король Фредрик VII одним из первых среди европейских королей сдался и уже после первых народных выступлений согласился принять конституцию, ограничивающую права монарха и предполагающую всеобщие выборы в парламент. При этом из-за того, что Дания, по сути, представляла собой две отдельные части — собственно Датское королевство и герцогство Шлезвиг-Гольштейн — такое решение вызвало в немецкой части страны откровенное недовольство. На юге Дании были сильны позиции немецкой аристократии, которая логично в общем-то считала, что такая конституция сильно урежет их права в пользу общего правительства.
18 марта Фредрик Гессенский штатгальтер Шлезвиг-Гольштейна объявил призыв добровольцев в армию герцогства и объявил о нежелании живущих тут немцев подчиняться общей конституции. Очевидно, что шансов против королевской армии у мятежников не было, однако они небезосновательно рассчитывали на возможную помощь Пруссии. Хоть у Берлина финансовые дела были далеко не блестящими, но зато под рукой была не полностью демобилизованная еще 150-тысячная армия, уже повоевавшая и набравшаяся опыта. Против такой силы Копенгагену противопоставить было особо нечего.
Боевые действия начались 30 марта с небольших успехов мятежников, однако уже через две недели стало понятно, что они «не вывозят». Свежесобранную и состоящую в основном из студентов и немецких «добровольцев» армию с большими потерями выдавили из Шлезвига. При этом мобилизация в самой Дании за коротко время позволила довести численность армии до 45 тысяч человек.
И в этот момент из Берлина северным соседям поступает ультиматум о прекращении боевых действий. В противном случае Пруссия угрожала объявить датчанам войну. Более того ничтоже сумняшеся Фридрих-Вильгельм — тот который наследник и еще не получивший приставку IV, но уже полноценно перебравший на себя основные функции управления государством — двинул дивизии к датской границе. Видимо, чтобы продемонстрировать свою решительность в этом вопросе. В Европе опять запахло войной.
И вот тут я действительно первый раз почувствовал, что Россия спустя сорок лет после моего попаданчества стала определяющим игроком на европейской геополитической арене. Когда всего за пару дней ко мне на прием принялись ломиться послы всех заинтересованных стран, включая Великобританию и Францию, с вопросом, собирается ли Россия в случае войны поддерживать Пруссаков. Ведь в случае, если Петербург поддержит притязания Берлина на земли, населённые немцами, то Лондону и Парижу ничего не останется кроме как отступить. Не начинать же вновь только что проигранную войну без особых шансов на победу.
Вот только мне лишнее усиление Пруссии было совсем не нужно. Может это и не совсем честно по отношению к союзникам и родственникам в Берлине, но, как я уже упоминал, национальные интересы для меня были куда более важными.
Поэтому наш ответ всем интересующимся дипломатам был такой: в случае если войну Дании первой объявит Пруссия, а дальнейшие боевые действия не выйдут за границы Шлезвиг-Гольштейна, Российская империя вмешиваться не будет.
В том смысле, что мы не против, если вы пойдете там и все вместе коллективно убьетесь, но вот приобрести от этого реальную выгоду хоть кому-нибудь, мы конечно не позволим. После этого Париж с Лондоном смогли в себе найти силы проявить принципиальность и объявили пруссакам, что изменить границы Дании они не позволят, и в случае необходимости окажут последним военную помощь.
Несмотря на это, Пруссия все равно — видимо ободренная нашим обещанием не допустить переноса боевых действий на собственно прусскую территорию — двинула войска вперед и 14 мая объявила войну Дании. Не успев толком закончиться, война в Европе полыхнула вновь.
Меня же ждал Царьград.
Глава 20
Я не торопясь шел по расстеленной прямо на древние камни мостовой красной ковровой дорожке. Сколько всего видели эти камни? Византий, Константинополь, Стамбул… Два с половиной тысячелетия истории, из которой полторы — в качестве столицы великой империи. Сначала Византийской, а потом — Османской.
Раздавались даже в России голоса с призывом перенести столицу в Царьград, продолжить тем самым историческую многовековую линию. Но мне казалось, что это все же неправильно. Россия — это больше чем Византийская империя и «подчиненное» положение великого города, стоящего на Босфоре, подтверждало данную сентенцию как нельзя лучше.
Войны, мятежи, заговоры, великие открытия, философские диспуты, религиозные противостояния, рождение и смерть миллионов человек. Казалось, сам воздух в городе наполнен историей. Каждый раз, когда я шел по этим камням, у меня совершенно непроизвольно вставала дыбом шерсть на загривке от осознания причастности к истории. Здесь ходили Ромейские императоры тогда, когда славяне еще кочевали где-то в недрах Евразии, и не выплеснулись с великим переселением народов на те земли, которые сейчас населяют. Уже тогда это был главный в мире центр цивилизации.
Ушли греки, потом ушли турки, теперь их место здесь будут занимать русские. Отныне, как говорится, и вовек. Ну во всяком случае, я на это очень надеялся.
Вдоль красной дорожки длинным зеленоватым — от цвета формы — коридором стояли гвардейцы в парадной форме. Подобно древним статуям они застыли, кажется, даже не дыша и лишь движения глаз, сопровождающих шествие императора, выдавало в них живых людей. В воздухе пахло морем и зеленью, а в момент, когда я пересек какую-то невидимую для других черту, расположившийся у входа в Святую Софию оркестр грянул недавно написанный гимн Российской Империи, вселяя в сердца людей радость и гордость за свою страну.
У Глинки в итоге получилась отличная музыка. В меру бравурная, в меру мелодичная, не знаю, было ли им создано что-то подобное в нашей истории, но тут ин заслуженно получил за написание гимна орден Александра Невского.
Перед самим входом в Святую Софию меня приветствовала толпа народа. На самом деле в Царьграде после его захвата русскими войсками население сократилось более чем втрое или даже вчетверо, и сейчас в бывшей столице османов проживало немногим больше 150 тысяч человек. Все еще достаточно много по российским меркам, город даже с таким поредевшим населением занимал почетное третье место среди всех «мегаполисов» империи. Почти сразу же после окончания войны стартовала кампания по переселению на присоединенные земли крестьян из центральных губерний и демобилизованных солдат. Последним отдавался приоритет, а наличие Георгиевского креста позволяло получить два десятка десятин на берегу моря совершенно бесплатно. Вполне приличный такой бонус для землепашца откуда-нибудь из-под Пскова.
