Так или иначе к середине зимы 1837–1838 года обороняющиеся практически исчерпали все возможности для обороны. У них практически закончился порох и снаряды, половина гарнизона — та которая была еще в строю — была ранена, от недоедания начались болезни.

Узнав о бедственном положении защитников, я по единственному каналу связи — через греческих контрабандистов — передал командовавшему обороной крепости капитану первого ранга Беренсу приказ о сдаче. Никакого стратегического смысла в этом деле не было, и мне виделось гораздо более важным сохранить несколько лишних сотен русских жизней, чем бодаться за этот треклятый кусок суши.

А дальше произошло странное. Подробности опять же стали мне известны сильно позже и во многом через третьи руки, поскольку большая часть непосредственных участников тех событий, к сожалению, до конца войны не дожили. Капитан Беренс устроил собрание всех способных держать оружие защитников крепости включая нижних чинов и на общем совете они решили отказаться от сдачи в плен и прорываться наружу.

После короткой подготовки способная самостоятельно передвигаться часть гарнизона пошла на прорыв и после короткого, но кровавого боя, стоившего обеим сторонам по несколько сотен человек, остатки защитников крепости смогли уйти в центр острова, переправиться на континент и примкнуть там к восставшим против короля Георга грекам.

При этом раздосадованные высокими потерями англичане вновь проявили себя с самой худшей стороны. Ворвавшись в крепость, они тупо вырезали всех оставленных там раненных солдат и моряков, что потом дало право русской пропаганде призывать уже своих солдат не брать англичан в плен. Вообще.

В итоге из восьмисот солдат гарнизона крепости — плюс примерно столько же было морячков с затопленных в бухте кораблей — до конца войны дожили только около двухсот человек. Уже после войны их всех скопом — что было первым подобным прецедентом — представили к наградам. Все нижние чины получили по георгиевскому кресту, а офицеры — по ордену Святого Георгия.

(Список введенных при ГГ в строй боевых кораблей с паровым движителем по 1838 год)

К началу весны 1838 года я уже окончательно оклемался от полученных в результате крушения поезда травм, начал выбираться из дворца не только на заседания Госсовета, но и на прочие «менее обязательные» мероприятия. С собой при этом продолжал таскать наследника, Саша любому поводу оторваться от свалившейся на него государственной текучки был рад, а у меня появилась лишняя возможность преподать сыну еще пару важных жизненных уроков.

— Лежите-лежите, не дергайтесь, — палата была заполненная раненными под завязку. В воздухе стоял тяжелый больничный запах, окна по зимнему времени совсем не открывались, и с проветриванием тут дела обстояли примерно никак. На плотно составленных кроватях лежали раненные на фронте бойцы. Не те, которые совсем тяжелые — их до Питера просто не довозили, размещая в госпиталях поближе, а те, которые, так сказать, «долечивались». В том числе и многочисленные ампутанты — без рук, без ног и других важных частей тела. — Как самочувствие, бойцы?

Когда-то в прошлой жизни, я читал, что в СССР во время Второй Мировой смогли достичь показателя в 50% по возвращению в строй раненых солдат. Тяжело раненных, понятное дело, всякие царапины, которые можно перемотать на месте в статистику вовсе не попадали. Мы до таких показателей пока дотянуть были объективно не способны никак, не тот уровень медицины, да и в отсутствии антибиотиков…

Про антибиотики я даже задумывался как-то, в конце концов, кто не знает, что их из плесени на дынях выращенной делают, вот только осторожные расспросы врачей на эту тематику показали, что нынешняя фармацевтика на подобные подвиги еще решительно не способна. На самом деле медицина в эти времена не так далеко ушла от шаманства с мышиными хвостами и змеиными глазами в качестве действующих веществ. Если резать скальпелем наши эскулапы еще кое-как научились, то вот терапевтическая часть… О ней лучше вообще пока не думать.

— Бодрое, ваше императорское величество, — за всех присутствующих в палате ответил, судя по всему, самый старший из них. То ли по возрасту то ли по чину. А может как обладатель самых шикарных, уже седых, но при этом густых как щетка усов.

— Как звать?

— Старший сержант Коваль, ваше императорское величество, 43-й Минский пехотный полк, — достаточно бодро ответил боец и тут же немного смутившись добавил, — был до ранения. Прощения просим, за неуставную позу.

У старшего сержанта Коваля не было ноги ниже колена, поэтому встать по стойке «смирно» ему было очевидно тяжело.

К сожалению, даже все наши нововведения с гипсовыми повязками и «аппаратами Пирогова» не могли спасти конечности всем. Во-первых, иногда и спасать бывает просто нечего, про попадание пушечным ядром и говорить нечего, но даже тяжелая 15 мм штуцерная пуля с близкого расстояния руку разве что не отрывала. Во-вторых, регулярно имели место случаи заражения крови и гангрены, когда оттяпать руку-ногу становилось просто единственным выходом. Ради справедливости гангрену и в будущем лечить не научились, а без тех же антибиотиков на поле боя с инфекциями бороться зачастую было банально нечем. Нет, йодной настойкой мазали буквально все подряд, но опять же это едва ли тянуло даже на сомнительный эрзац.

Ну и в-третьих, наверное, стоит сказать насчет тех самых аппаратов Илизарова, которые как показала практика совсем не тянули на панацею. Более того, набранная с течением времени статистика показывала, что вреда вся эта затея чаще наносит больше, чем пользы. Оборачиваясь назад, я уже сейчас понимал, что идея просверлить дочке кость ноги без тех же антибиотиков была сущим безумием. Нет, Маше повезло, организм опять же крепким оказался, врачей было вокруг куча, которые следили за ней и устроив попервой вокруг чуть ли не стерильные условия… Но к массовому использованию технология не годилась совершенно, у нас чуть ли не каждый второй начал погибать, когда из стадии единичных экспериментов Пирогов перешел к внедрению в реальных «боевых» госпиталях. Пришлось все быстро свернуть и отменить до лучших времен. Промахнулся попаданец, к сожалению, такие провалы приключались со мной сплошь и рядом.

Или история с наркозом с помощью закиси азота. Все в ней было хорошо, кроме того, что при малейшей ошибке в дозировке человек просто не просыпался после операции. Чуть ли не десять лет с ней мучались, пытаясь устранить все проблемы, и в итоге нашим ученым медикам оказалось проще найти тот самый эфир, от поисков которого я изначально отказался. Получилось, что из-за моих пробелов в исторических знаниях мы тупо потеряли десять лет двигаясь не по тому пути. Опять же не все было так уж страшно, веселящий газ продолжали применять в небольших дозах при легких операциях, в стоматологии опять же, но, если бы я не налажал сразу, это сохранило бы не один десяток жизней.

Оставалось утешать себя только тем, что без моего вмешательства в реальности ситуация была глобально несоизмеримо хуже.

— Молодец, старшой, не унываешь. Вот от меня тебе червонец, за бодрость духа, — я достал из кармана одну из специально заготовленных на такое дело золотых монет и вручил ее инвалиду. Вообще-то эти монеты, которые мы стали чеканить вместо полулегальных «голландских червонцев», для внутреннего оборота не предназначались и хождения внутри империи не имели, но десять грамм золота — это десять грамм золота, ценность оно имеет само по себе, — думал, куда после госпиталя?

— Дык, это, — сержант тут же посмурнел, — нет еще. Я, ваше императорское величество, еще в Отечественную войну против Бонапартия под набор попал, три сверхсрока потом… С тех пор дома и не был. Никто не ждет меня особо.

— Найдем тебе место, не переживай, — я повернулся к ловящим каждое слово увечным бойцам и громко чтобы каждый из них слышал произнес, — я вам как император обещаю. Каждому солдату, доблестно защищавшему страну после войны, найдется в ней место. Никто не будет брошен и забыт. Кто может работать — найдем дело по силам. Кто не может — есть дома призрения, где о каждом позаботятся.