— О, графа Маттео Кохани я узнаю даже на конкурсе идентичных близнецов, — с горечью выплюнул Карел, наполняя бокал до краев. — Когда-то мы были дружны. Я преподавал в его Академии вольных садовников. И ту девочку, юную Повилику, сам привел на заклание…

*

Халлербос замер. Не трепетала листва под порывами ветра; не склонялись к земле, скидывая запоздалые капли росы, соцветия колокольчиков; не скрипели, перетирая старые обиды, ветви вековых вязов. Даже лиловый, напоенный цветочными ароматами воздух будто застыл осязаемой пеленой, боясь первым нарушить немую сцену. Молодая Повилика впилась ногтями в податливую весеннюю землю, вцепилась в тонкий ковер молодой травы и застыла, буравя взглядом мужчину, неподвижно сидящего напротив.

Воин. Изгой. Сорняк. Убийца.

Все сложилось в единую картину, на которой мазок за мазком проступал проросший полтора века назад побег, не сумевший выполнить свое предназначение, разменявший дар на годы одинокой жизни, предавший свой род.

Безудержная, жаждущая немедленного решения и действия молодость требовала вскочить на ноги, вытрясти из Карела правду до последнего слова, поднять на подмогу весь волшебный лес, а после с непримиримо гордым видом навсегда покинуть мужчину, посмевшего за сутки уже трижды оказаться не тем, за кого она его принимала. Путь от опасного похитителя до родственника, заслуживающего доверия, с краткой остановкой на ролях чуткого (хоть и воображаемого) любовника и внимательного наставника замкнулся. Темное давящее грозовое небо в глазах Гиностеммы накрывало, не давало дышать, мысли Полины путались, а сердце ускоряло ход, лихорадочно желая сбежать из грудной клетки.

— Боишься, — горько констатировал мужчина, кривя губы в разочарованной улыбке. Но не успела девушка из чувства противоречия взорваться отрицанием, как Халлербос всплеснулся шумным вдохом. Встрепенулись, сбрасывая оцепенение, буковые ветви; потревоженные птицы с гомоном сорвались с насиженных мест; зазвенели сбивчивым шепотом колокольчики соцветий; зашелестела, пригибаясь к земле, всполошенная трава. Вторя природе, Полина задрожала, ловя ртом воздух, дыша прерывисто, шумно, чувствуя, как по щекам непроизвольно стекают непрошенные слезы.

Карел бросился к ней, рухнул рядом на колени, обхватил ладонями лицо, заглянул в глаза, сжал плечи:

— Что с тобой?! — с неподдельной тревогой спросил, стирая с девичьего лба проступивший пот.

— А сам не чувствуешь? — с трудом выговаривая слова, Полина сфокусировала взгляд на бледном скуластом лице: — Белая роза — она жива.

*

Взбунтовавшиеся растения не дали закрыться дверям оранжереи. Стремительно растущие лианы выползли в коридор, хищно выискивая новые жертвы. Под прикрытием зеленых собратьев Повилика с белой розой, тянущейся от бедра до лодыжки, изучала замок на лаборатории.

— Анализирует определенные маркеры крови. Моя не подошла, — Бастиан Керн прикрывал спину возлюбленной, наблюдая за дислокацией противника в конце коридора. Пока охранники были заняты атакой призрачных орхидей. Стайки невесомых белых цветов облепляли шлемы, опускались на форму невероятным декором, воплощением смелой фантазии модельера-футуриста. Тонкие, едва различимые корни проникали меж волокон ткани, в стыки швов, находили оголенные участки кожи и приникали к ней мелкими присосками. Прекрасные паразитирующие цветы присмотрели себе новых хозяев, давая беглецам возможность скрыться.

Полин полоснула острым ногтем по тыльной стороне ладони, подхватила выступившую каплю крови на кончик пальца и сунула его в датчик замка. Двери не открылись.

— Теряем время, — Бас прикидывал — получится ли прорваться мимо увлеченной плотоядными растениями охраны на террасу. Шанс был мизерный, едва заметный, но пока еще иллюзорно осуществимый. — Если ты не его ближайшая родственница, завязывай с анализами.

— Погоди. Это может сработать, — Полин метнулась к водруженному на кресло пню и с шепотом: «Прости-прости», отломила небольшой выступающий отросток. На неровном срезе проступила смола.

— Пальцы своему приятелю ломаешь? — Бастиан раздражался.

— Кажется, это было ухо, — как ни в чем не бывало Повилика сунула обмазанный своей кровью обрубок Пиня в датчик и прищурилась в ожидании результата. Лампа над замком вспыхнула зеленым и дверь медленно отъехала в сторону. Керн присвистнул:

— Чего еще я не знаю о вашей семейке?

Старая коряга на кресле осуждающе уставилась на врача. По крайней мере в изгибах коры и обрубков сучков Бастиану явно привиделось человеческое лицо. «Докатился до галлюцинаций. Похоже, яд начинает действовать», — констатировал мужчина, толкая импровизированную каталку с одеревеневшим пациентом следом за скрывшейся в лаборатории Полин.

В просторном помещении горел яркий холодный свет. Вдоль стен на белоснежных пластиковых столах стояло множество приборов — от простых микроскопов и разнообразных анализаторов до новейших аппаратов, о которых доктору Керну доводилось только читать в медицинских журналах. В центре помещения, под операционными лампами располагался похожий на алтарь стол из цельной глыбы прозрачного материала. «На таком человек поместится. Из чего он сделан? Пластик? Стекло?» — пока Бас предполагал, Полин подскочила к столу и с ненавистью плюнула в центр.

— Ничего больше не получишь от меня! — выкрикнула она в пространство и с шумом втянула воздух, принюхиваясь. С видом ищейки, учуявшей след, огляделась, скривилась от холодильника, наполненного пакетами с кровью, походя, как бы невзначай уронила на пол анализатор с пробирками и замерла перед стеклянным шкафом с кодовым замком, подобным тому, что открывал дверь в лабораторию.

— Где все? — задал волнующий вопрос Бастиан. Девушка не ответила. Вниманием Полин завладели ампулы с препаратами, аккуратно лежащие на темной мягкой подложке по другую сторону стекла.

— Полин? — осмотревшись, мужчина обнаружил в глубине лаборатории дверь, ведущую вглубь особняка. — Надо уходить, немедленно!

Повилика не слышала. Замерев перед шкафом, она шумно дышала, напряженно сжимая и разжимая кулаки. Черные кудри едва заметно подрагивали от злого негодования.

— Идем. — Бас легко, но настойчиво коснулся плеч, желая развернуть к себе.

— Это она! — Полин вырвалась, резко сбрасывая удерживающие ее руки, и уже проверенным способом с помощью своей крови и сока старого пня вскрыла замок.

— Это она! — повторила, сжимая в ладонях ампулу с жидким веществом неприятного зеленовато-болотного цвета. — Моя дочь!

И пока Бастиан не успел ничего спросить, затараторила бегло, глотая слова, захлебываясь эмоциями, как слезами:

— Вырвали, вытащили из меня прямо здесь, на холодном хрустале, чтобы не смогла к силам воззвать, до земли дотянуться; накачали дурманом и резали по живому, — дрожащие руки Полин прижались к низу живота, словно давний шрам болел, тянул ужасом пережитого. — А он смотрел, разноглазая тварь, на мою девочку нерожденную, росточек погибший и…. и….

Губы шевелились, продолжая безудержный монолог, но слова сдались, уступили безмолвному горю матери, потерявшей свое дитя.

Бастиан сгреб трясущуюся Полин в охапку, прижимая к себе, стремясь защитить от всего мира.

— Уходим, — глухо выдохнула Белая роза спустя несколько мгновений, поднимая на мужчину раскрасневшиеся от слез, но полные решимости глаза.

— А это? — Бас кивнул на ампулу в руках Полин.

— Эликсир вечности из сока нерожденной Повилики и жизненных сил уснувших братьев. Граф накачан им до предела. Потому наша с Пинем кровь открыла замки. Мы течем по венам врага, позволяя ему корчевать наш род. Это — последняя доза, все что осталось от ребенка, которым я была беременна тридцать лет назад.

Доктор Керн покачал головой — услышанное было немыслимо, ужасно по своей сути и невозможно согласно научным догматам. Но в его в объятьях дрожало волшебное существо, человеческое лишь наполовину. За закрытой дверью лаборатории бесновались вырвавшиеся на свободу носители фотосинтеза. Логика и здравый смысл были явно плохими советчиками в происходящем. Оставался только инстинкт самосохранения, требующий быстрее покинуть и лабораторию, и кошмарный особняк.