Полина чуть отстранилась, заглядывая в серые глаза, пытаясь за грозовыми тучами разглядеть солнечные блики жизни, поражаясь чрезмерной интимной близости объятий с еще вчера пугавшим ее мужчиной. Он держал ее крепко, но вместе с тем бережно, как букет из хрупких цветов, боясь одновременно выронить или повредить. Теплое дыхание путалось в растрепанных волосах, холодило влажные от слез щеки. А глаза… Они подчиняли и умоляли одновременно, позволяли выбирать между свободой и близостью, желали продолжения и требовали остановиться. Бездна чувств и океан мыслей бушевали в сознании мужчины, держащем ее в объятиях. Карел просил открыться, но сам первым снял замки. Полина смотрела на себя его глазами и видела не дуреху, неспособную даже на простое колдовство, а прекрасный молодой побег, хранящий тайну первого семени, еще помнящий ответы на загадки породившего его бытия и знающего верный путь средь мириадов случайных развилок.

— Я попробую, — едва слышно прошептала она, робко ведя ладонью вверх по груди, отодвигая пальцами ворот рубашки, задевая шею, отмечая, как от легких касаний кожа покрывается мурашками, а в устремленных на нее глазах расширяются зрачки.

— Мне нужен телесный контакт, — пояснила, словно извиняясь, отмечая, что объятие стало крепче, а дыхание Карела сбилось со спокойного ритма.

Они одновременно провалились в ее худший кошмар, где ветви хлестали по лицу, а ноги сбились в кровь, когда растратившая магию и почти лишенная человеческих сил Повилика упала на землю, придавленная громоздким телом барона. С разбитых губ молитвой срывалась мольба и впитывалась в землю вместе с болью и бессильной яростью, слезами и кровью принося жертву древней силе, однажды породившей первую из Повилик. Мрачный лес сменился солнечным днем, а грубая сила уступила ласковому касанию — молодой художник склонился над баронессой, поправляя выбившуюся из прически прядь. Бесконечная нежность и чистая страсть первой любви хмелем затуманила разум, становясь смыслом и целью существования. Но в следующий миг в рассветных сумерках постоялого двора счастье разбилось, застывая янтарем воспоминаний, полыхая огнем рыжих волос ревнивой завистницы.*(подробное описание этих сцен в первой части книги «Повилика»)

Что было дальше Полина не помнила — инициация раскрыла ей только эти обрывки памяти Первородной. Девушка вдохнула полной грудью, готовясь разрывать контакт, но в тот же миг Карел прижал ее к себе плотнее, коснулся губами холодного лба, не желая отпускать, требуя продолжения. Полина подчинилась, удивляясь своей податливости, втайне надеясь заглянуть в глубины души загадочного мужчины, опоясанного черной завядшей лианой. Магия ли гиностеммы передалась ей через легкий поцелуй, или сильные объятия подарили покой и уверенность в силах, только внезапно на опущенных веках возникло видение, неизвестное раньше.

Чахлый сад и сутулый калека перед мольбертом. На изуродованном лице неземная одухотворенность, кисть снует по холсту, выводя пейзаж, цветы и прекрасную женщину с глазами всех цветов и оттенков. Ту, что стоит за его спиной, едва сдерживая слезы, оплакивая первую и единственную любовь. Ту, чей тонкий палец, обмоченный в киноварь, выводит «Мастер MS» в углу картины, даруя любимому имя в вечности. Ту, чье разбитое сердце выплеснутой любовью превращает завядшие кусты в цветущий розарий. Ту, кто, не оборачиваясь, уходит, держа за руку двоих детей — девочку, как две капли похожую на мужа-насильника, и мальчика, в чьих глазах неизвестный художник смешал палитру целого мира.

— Первородная, — выдохнула Полина, открывая глаза.

— И наша обитель, — Карел задумчиво пригладил растрепавшиеся волосы девушки. Не спеша отпускать Полину из объятий, пристально взглянул ей в лицо, будто желая убедиться в правдивости увиденного. — Дитя любви, плод насилия и ребенок порядка. Три ветви Повиликового древа, порожденные Первородной от трех мужчин. Это все объясняет.

Вторя мужчине, не отводя взгляда, Повилика продолжила:

— Вы даруете жизнь, мы забираем, а что могут третьи?

— Использовать нас двоих. Они — потомки графа Кохани, известные как садовники. Маттео Кохани и твой Рейнар — одни из них.

Полина резко оттолкнула Карела, разрывая хрупкую установившуюся связь. Остервенело отвернулась и на волне сильных эмоций обрушилась на молодое буковое деревце, робко выглядывающее из-за широкого ствола старого собрата. Ветви качнулись, жалобно застонали и стали чернеть, засыхать под неумолимым взглядом разозлившейся Повилики.

— Тише! — ладони Гиностеммы вновь опустились на девичьи плечи и дыхание обожгло висок. — Лес не виноват в превратностях наших чувств. Ты полюбила врага, я ту, кто не способна любить.

Полина повела плечами, стряхивая мужские руки. Обернулась, раскрасневшаяся от гнева:

— Откуда ты знаешь про Рейнара? Может он один из вас?

— Я не чувствую других, — Карел покачал головой, примирительно улыбаясь и отступая на полшага.

Уже тише Полина спросила:

— У садовников есть родовой знак, вроде моего клематиса или твоей лианы?

— Нет, насколько мне известно.

«А у Рея есть!» — радостно откликнулось сознание девушки, вспоминая татуировку в форме дерева на груди Гарнье, как раз в районе сердца. «Значит, Гин просто не в курсе!» — довольная своим выводом, Полина уставилась на мужчину с выражением превосходства всезнающей юности. Карел лишь грустно улыбнулся в ответ и мимоходом коснулся засушенного бука, возвращая жизнь омертвевшему по прихоти повилики стеблю.

— Ни здравый смысл, ни советы чужого опыта не способны удержать молодость от собственных ошибок, — сев на поваленное дерево, он вытащил из корзины для пикника два бокала и бутылку золотого на просвет вина. — Эмоции — ключ к твоей силе, юная Повилика. В гневе ты страшнее засухи и болезней, в сладострастии же расцветаешь, как богиня весны. Сила подчиниться, как только, утратив яркость, переживания отойдут на второй план. За первозданность и чистоту чувств той, что отмечена веером клематиса! — наполнив бокалы, Карел протянул один Полине.

— Правда или действие? — девушка милостиво приняла подношение, разглядывая собеседника через густое, пахнущее медом и свежим хлебом вино.

— Правда, — усмехнулся мужчина, салютуя бокалом и с явным наслаждением делая щедрый глоток.

— Ты не похож на труса, но прячешься в волшебном лесу. Если Граф и садовники такое зло — почему за полтора века ты не сражался с ними, не пытался победить? — в ожидании ответа она села прямо на траву, глядя на Карела снизу вверх.

— Я сражался. Но несколько месяцев назад ищейки Маттео нашли и обчистили парижские апартаменты, служившие мне домом. Пришлось укрыться здесь.

— Укрыться… — нараспев повторила Полина и попробовала вино на вкус — тягучее, обволакивающее нёбо, оно напоминало цветочные нектар, прогретый летним солнцем. — Звучит совсем не героически. Пораженчески, я бы сказала…

Кривая улыбка и залпом осушенный бокал предшествовали тяжелой неприятной откровенности:

— Трижды я вступал с садовниками в прямой конфликт и трижды проигрывал. Началось все со смерти брата, закончилось гибелью Белой розы, которую не сумел предотвратить.

— А второй раз? Ты сказал «трижды», — девушка подалась вперед, ловя каждое слово.

— Погибла юная Повилика, совсем девчонка, еще не отмеченная родовым знаком. Младшая внучка Тори, дар второму господину любвеобильной дочери капитана Ларуса.

— Как, когда это произошло? — о существовании этой отломанной ветви, потерянной во времени, Полина слышала впервые, оттого в любопытствующей жажде подробностей не обратила внимание на помрачневшее лицо Карела и потемневшее до штормовых чернил серое море глаз.

— Садовники ставили над ней опыты. Пытались получить из повиликового сока эликсир вечной молодости.

— Из сока? То есть из крови?! — в ужасе Полина прикрыла ладонью рот и, так и не отрывая руки, глухо прошептала, — И как, получилось?

— Вероятно. Граф за минувшие полвека почти не изменился.

— Но откуда ты знаешь? Может, у него сын очень похожий? Как в нашем роду девочки всегда копии отцов, — еще один почти вечный долгожитель не вписывался в девичью картину мира, только-только смирившуюся с наличием в ней бодрого и однозначно живого родственника, рожденного в девятнадцатом веке.