В его словах сквозила магия заговоров и гипнотическая власть. Карел подошел вплотную к сидящей на постели девушке. Полина замерла, не мигая глядя, как распускается пояс шелкового халата, как обнажается бледный торс, обвитый черными лианами гиностеммы.

— Останови меня, — прошептали губы и дыхание обожгло шею. — Ведь сам я уже не в силах остановиться.

Девушка дернулась, в попытке отстраниться, но крепкая хватка уже сжимала узкие плечи, а длинные пальцы обводили абрис цветка на плече.

— Ты любишь Викторию! — Полина выставила вперед ладони, упираясь в обнаженную, мерно вздымающуюся грудь Карела.

— При чем тут любовь? — тонкие губы мимолетно усмехнулись и тут же припали к сердцевине клематиса. Цветок вспыхнул в ночном полумраке. Яркое лунное свечение разлилось по листьям, заструилось по извивающемуся стеблю, засверкало в прожилках листьев. — Садовники правы, мы связаны с тобой, юная Повилика.

— Но я люблю другого! — выдохнула Полина, единственное, что смог противопоставить разум, когда тело предавало, отказываясь сопротивляться.

— Кроме любви есть многое в мире, что тебе предстоит открыть. Страсть. Похоть. Жажда.

Мужская рука властно легла на затылок, оттягивая волосы, заставлять закинуть голову, открывая шею томительным, страстным поцелуям.

— Не надо… — прошептала Полина и ужаснулась — слова еле пробились через шумный, протяжный стон.

А поцелуи опускались ниже, обжигали ключицы, скидывали бретельки сорочки с плеч.

— Отпусти меня… — взмолилась, когда ладонь смяла грудь, лаская сквозь шелк белья. Тело предавало, поддавалось навстречу ласкам, искало власти умелых рук.

— Останови, — хрипло рассмеялся Карел, нависая, раздвигая колени, задирая длинный подол.

— Я не хочу… — процедила сквозь сжатые губы, чувствуя, как низ живота тянет предательским животным желанием, как путаются мысли, жаждая продолжения. «Отпусти!» — кричала в ее голове девочка, попавшая в плен незнакомца.

«Перестань!» — умоляла невинная душа, неспособная вернуть контроль. «Не хочу!» — пытались шептать губы, но вместо слов вероломные стоны вторили звукам страстных поцелуев, а кожа покрывалась мурашками возбуждения.

— Клематис считает иначе, — низкий голос ласкал бархатом, дыхание обжигало внутреннюю сторону бедра. Цветок на плече разбавил перламутр карминовым абрисом, постепенно наливаясь ярким алым цветом страсти. Долгий глубокий поцелуй сорвал громкий стон. Под умелыми движениями бутон раскрывал лепестки навстречу упругому настойчивому языку. Он целовал и ласкал там, где никто еще не касался, так, как она не смела и представлять.

Полина выгнулась, вцепилась пальцами в длинные темные волосы Карела, всхлипнула, больше не сдерживая стонов.

— Я не причиню боли, юная Повилика. Лишь раскрою тебе саму себя.

Глубокие, жаркие ласки. Настойчивые, но осторожные касания. Сохраняя невинность тела, постигая многогранность чувств, вознося на вершину блаженства. Издевательский тихий шепот:

— Ну же, останови меня!

— Не-ет! Продолжай…

Светляки за окном погасли, отдавая ночной мрак весенним звездам. На смятой постели длинные пальцы вплетались в черные пряди, направляя, умоляя, требуя. Набухший бутон сочился сладким нектаром, и цветок на плече пылал страстным огнем. А робкий, молодой стебель клематиса, только пробившийся из земли, цеплялся усиками за шершавую стену и с любопытством тянулся к незашторенному окну.

*

Полина проснулась на рассвете в сладкой истоме. В комнате не было и следа чужого присутствия. Накинув халат и ополоснув лицо ледяной водой, подошла к двери. Заперто на щеколду! Теперь она вспомнила, что перед сном решила себя обезопасить на всякий случай. Но как тогда Карел проник внутрь? Окно тоже оказалось закрытым. С улицы в стекло заглядывали крупные фиолетовые цветы.

— Клематис! — ахнула Полина и, высвободив из одежды плечо, глянула на родовой знак. На коже алели изменившие за ночь цвет лепестки.

Гортензия

Воздадим почести лучшей из нас, чей сад прекрасен, а помыслы чисты. Шаг за шагом из пустыря с сорной травой взрастила она цветник красоты и порядка. От взора ее не скрыться ни вероломному сорняку, ни настырному паразиту. Привитые ею дички плодоносят золотыми плодами, трудом своим несет она в мир баланс красоты и целесообразности. Садовники, поприветствуем поднявшуюся на высшую ступень Ордена, вставшую вровень с основателями, и наречем ее Роуз — императрицей садов!

(Из церемониальной речи при вступлении в должность «матушки Роуз» — высшего из доступных для женщин рангов в Ордене вольных садовников)

Мне снился чертовски странный сон. Виной ли тому смазливая юная Повилика с бесконечным потоком сумасбродных мыслей или тонкий аромат клематиса, затерявшийся в складках моей постели со времени ее пробуждения? А может это старый дом, впервые за столетие ощутивший тепло босых девичьих ног на деревянных половицах, подкинул сладкие грезы? Но если это и сон, то чертовски реалистичный — на губах ее вкус, а шелк простыней запятнан поллюцией словно в пятнадцать лет.

Первые лучи рассвета едва успевают пробиться сквозь лиловые сумерки Халлербоса, когда я ставлю кофейник и залпом осушаю стакан ледяной воды. Дом еще спит, только шелестит молодой листвой буковая роща, да пичужки в ветвях выводят брачные трели. Но мне нет дела до мира вокруг и занимающегося дня — перед глазами она — порочно распластанная на постели, с задранной до пупа сорочкой, дрожащая от удовольствия под моими нескромными поцелуями. Так я хотел ласкать Викторию, раз за разом отдавая ей нежность, ловить стоны наслаждения и мольбы продолжать. Больше века Тори приходила ко мне во снах — манящая, будоражащая, недоступная. Вероломный Клематис без приглашения ворвалась в грезы и спутала мысли. Ведь я не испытываю к ней ничего — только интерес и что-то еще необъяснимое. Родственную связь?

Приглушенный вздох раздается за спиной, вторит мыслям узнаванием — в дверях замерла она, все в том же банном халате поверх сорочки. Не успеваю прогнать образы — вновь вижу хрупкие плечи под моими пальцами, чувствую страх и желание в устремленных на меня глазах, мечтаю сорвать с нее ненужную одежду и продолжить начатое во сне. Попал в повиликовые путы, не иначе!

Клематис испуганно замирает в проходе, явно не ожидала встретить меня. Прикусывает губу и смотрит, сканирует, будто подозревая во всех преступлениях мира. А в мыслях — я замер на коленях меж ее длинных ног… Дьявол! Нам снилось одно и то же! Теперь шапочка из фольги нужна мне — думать о погоде не выходит категорически!

Повилика стремительно краснеет и отводит глаза.

— Выспалась? — задаю вопрос, тут же прикусывая язык. Отличное начало нейтрального разговора, учитывая прошлую ночь!

— Да, — отвечает тихо. Медлит, наливая воду, а затем оборачивается, с вызовом смотрит в глаза и выдает, — кажется, я вырастила клематис у тебя под окнами.

Молча, не сговариваясь, мы выходим на террасу, как есть босые, в накинутых халатах, стараясь не соприкасаться рукавами, избегая смотреть друг на друга. Под окнами моей мастерской — ее спальни — молодая лоза, распустившаяся фиолетовыми цветами. Почувствовав хозяйку, растение стремится к ней, выпрастывает побеги, стелется к ногам, вьется по стене. Юная Повилика завороженно наблюдает за зеленым питомцем, одобряюще тянет руки. Сотни колокольчиков синего Леса приветственно звенят, встречая новичка. Цыкаю на особенно резвый стебель, с любопытством щекочущий меня за щиколотку. Девчонка оборачивается на звук, сияя как начищенная монета:

— Я сама его вырастила?! — все еще не верит в реальность своих сил или ждет похвалы?

Киваю, задумчиво разглядывая миловидное лицо: гордо задранный подбородок, чуть вздернутый нос, прорывающаяся сквозь нарочитую серьезность довольная улыбка. Повилика из пророчества, не постигшая саму себя, боевой клематис, еще не познавший мир. Что может этот хрупкий цветок, трепещущий под ветром только наступившей жизни? Садовники сорвут и разотрут в порошок невинную, первозданную красоту. Кто-то должен ее защитить, научить, помочь. Кто-то, кто не прячется посреди заколдованного леса, признав собственное поражение. Прошлое горьким комом застревает в горле. Отворачиваюсь и иду прочь, спиной ощущая недоуменный обиженный взгляд. Прости, девочка, я слишком эгоистичен, чтобы разделить твой триумф.