— Что ж, я тоже там был и пни видел собственными глазами. Более того, твой предок, Арчи Ларус и его «Альбатрос» помогли мне в этой экспедиции. Путешествующий на поезде джентельмен с гигантским пнем вызывал слишком много вопросов. Да и железной дороги в горы Штьявнице не проложили до сих пор.

— Банска-Шьявнице, в Словакии? — клематис на плече нетерпеливо затрепетал лепестками. Карел утвердительно кивнул:

— Там есть руины монастыря. На кладбище при нем была похоронена первая Повилика. Там мои предки обретают покой.

Полина задумчиво прикусила губу — рассказ расходился с ее видениями в старинном замке Первородной, но это была лишь еще одна загадка, которую требовалось разгадать.

— Бейзил не смог прорасти, — продолжил рассказ Карел, — кислотная кровь убийцы обожгла корни брата, убила его навсегда. Тогда мы с Арчи привезли его сюда, и я попытался воскресить. Но то, что работает с деревьями и травой оказалось бессильно с самым родным существом — магия ушла в землю Халлербоса и вместо брата я получил гигантскую болтливую клумбу. Этот дом — мой подарок Арчибальду за тот вояж и последующее молчание. Твой предок был удивительный человек — всю жизнь он провел среди магии, а лишних вопросов никогда не задавал. — Тонкие пальцы задумчиво обвели контуры вырезанного на перилах альбатроса.

— Теперь мне стало интересно прочесть его дневники. Заодно узнаю, зачем они сдались Ортуланусу и Графу.

— О каких дневниках речь? — минуту назад расслабленно развалившийся на крыльце Карел мгновенное подобрался.

— О бортовом журнале «Альбатроса» и заметках капитана Ларуса. Мой дед незадолго до смерти купил их на интернет-аукционе.

Лицо Карела стало бледнее обычного:

— Я думал они утрачены. Дочка Тори особо не церемонилась с вещами родителей — продала все ценное, а прочее выбросила на помойку. Надеюсь, бумаги под надежной защитой?

— Они в сейфе в библиотеке в доме родителей, а что?

— Там координаты Обители — Граф хочет добраться не только до меня. Ему нужны все!

*

Мы идем по коридору, и свет газовых фонарей смешивается с лучами закатного солнца из окон веранды, вплетается в длинные каштановые волосы Клематиса — Полины Эрлих, моей нежданной союзницы, еще несколько часов назад бегающей по этому дому в не прикрытом ужасе. Сегодняшнюю ночь юная Повилика проведет в гостевой — там уже застелено свежее белье, набрана горячая ванна и даже на прикроватной тумбочке стоит стакан теплого молока и тарелка с печеньем. Мардж вытащила из комода шелковую сорочку и положила ее поверх покрывала. Сомневаюсь, что она из гардероба матери Стэнли, больше похоже на моду начала двадцатого века, а значит эти кружева касались моей Виктории. Отгоняю прочь неуместные мысли, но Клематис оборачивается через плечо с провокационной усмешкой невинной юности. В непроизвольном бесхитростном кокетстве столько яркости первозданных чувств, что я невольно улыбаюсь в ответ.

— Чья это комната?

У окна накрытый полотном мольберт с неоконченной картиной. Быстрее, чем успеваю ответить, девчонка сдергивает ткань. Обнаженная Тори в так и непознанной мной красоте проступает сквозь резкие формы кубизма и подтеки черной краски. Здесь десятки слоев и тысячи дней скорби, тоски, фантазий и надежд. Холст заброшен много лет, но сотни набросков проступают непрошенными воспоминаниями.

— Почему на всех картинах она грустная? — Повилика чуть наклоняет голову, разглядывая профиль в обрамлении фиолетовых цветов.

— На каких — всех? — пытаюсь забрать покрывало из рук любопытной, но она уворачивается, отступая на шаг.

— В хранилище графа я видела другую картину, там мадам Ларус на фоне разрушенного города. И еще — альбом эскизов, весьма откровенных и… — она заглядывает мне в глаза пристально, проницательно, желая пробраться в само подсознание, докопаться до постыдных мыслей и вытащить их наружу. О, я прекрасно понимаю о каком альбоме идет речь.

— Любовь имеет много лиц. Особенно несчастная любовь, — отвечаю пространно и отвожу взгляд. Как Повилики не могут изменить своему господину, так и мы неспособны перестать любить. Скольких шлюх я называл именем возлюбленной? Сколько глупостей совершил, стараясь заглушить боль разбитого сердца?

— Каждая жизнь полна сожалений и ошибок. А я живу третью по человеческим меркам. Моей совести есть за что грызть ночами, а памяти что скрывать.

Девочка смотрит с задумчивым интересом и, наконец, отдает тряпку, которую я тут же набрасываю на холст.

— Почему бросил живопись?

Она не спрашивает — утверждает, и я развожу руками:

— Нет вдохновения.

Поздний вечер. Лиловые сумерки тихо отступили, но юная Повилика явно пришлась по душе зачарованному лесу. Халлербос в нарушение законов природы прислал под окна золотые огни светляков. Стэнли на кухне бренчит на гитаре, а Мардж печет наверно сотый по счету противень печенья. Место, которое я позволяю себе называть домом. Первая молодая женщина со времен Виктории, ступающая босыми ногами по деревянным половицам. Мой дом сегодняшней ночью пропитан ароматом корицы, какао и едва уловимым запахом цветов клематиса. Девчонка рядом, будто вновь уловив мои мысли, прикусывает губу и бросает взгляд в сторону широкой постели. Если бы не ее глаза — игривые, но не сладострастные — решил бы — это призыв к действию.

— Спокойной ночи, Повилика, — отворачиваюсь слишком резко, оказываясь у выхода со скоростью, напоминающей бегство.

— Добрых снов, Гин, — называет подслушанным именем, а внутреннее радио ловит невысказанную мысль: «Гин — производное от Гиностеммы?».

— И да, и нет, — отвечаю вслух. — Имя Гин у кельтов означает чистый, а в Китае — зерно. Накануне встречи со Стэнли я только вернулся из Поднебесной. За совместным распитием виски на севере Ирландии назваться Гином показалось символично.

Дверь закрывается, а я все еще чувствую спиной внимательный взгляд карих глаз и ловлю обрывки девичьих мыслей, в которых юная мисс весьма бесстыдно оценивает мой зад и ширину плеч.

*

Полина открыла глаза. Приглушенный свет газового рожка едва разгонял темноту в комнате. В незашторенном квадрате окна заблудившиеся светляки растворялись в магии спящего Халлербоса. После тяжелого дня, полного странных событий и разговоров, в голове было удивительно пусто. В теле чувствовалась воздушная легкость. «Беззаботный лист на ветру», — неожиданное сравнение вызвало мимолетную улыбку.

— Красиво, — вторя мелькнувшей мысли, раздалось в сознании.

— Кто здесь?! — вскрикнула вслух, прекрасно зная ответ. В углу у окна, там куда высокий мольберт отбрасывал длинную чернильно-синюю тень, на табурете замер знакомый силуэт. — Что тебе нужно? — так же как утром, девушка резко села в кровати, в этот раз прижимая к груди тонкое покрывало.

— Вдохновения. Спасения. Наслаждения. Решай сама. — Мужчина поднялся.

— Твоя сила. Твоя молодость. Твой талант. — Несколько неторопливых шагов в ее сторону. Плавных, тягучих, опасно мягких движений хищника перед прыжком.

«Воин», — определение, данное десятилетия назад другой Повиликой, вспыхнуло в сознании. За чаем и разговорами, в лиловом дурмане волшебного леса, Полина расслабилась, поверила дождевому небу пронзительных серых глаз, а теперь оказалась в западне. Некого звать — и строгая старушка, и улыбчивый громила верны хозяину дома. Некуда бежать — цветочные стражи Халлербоса не отпустят ту, кто приглянулся их лучшему другу. Остается только сражаться, уповая на собственные силы.

— Останови меня, — будто вновь прочитав мысли, прошептал Карел, когда руки его с легкостью выдернули покрывало из девичьих рук. — Избранная Повилика, отмеченная боевыми веерами клематиса, покажи мне власть над растениями. Призови зеленых стражей. Слышишь желания готовых проклюнуться семян? Чувствуешь жажду пробуждающихся от зимнего сна деревьев? Вдыхаешь пьянящую сознание пыльцу распустившихся цветов? Томишься грезами прошлого срубленных стволов, ставших мебелью? В них твоя сила, дар Первородной матери. Используй его, пока другие не использовали тебя.