– Ее зовут Виолетта?

– Нет, конечно, нет. Это я так ее зову, у каждого ведь должно быть имя. Так проще за ними наблюдать. Так они мне кажутся не такими уж и незнакомцами. Я ведь только наблюдаю. Слышать, что там происходит, я не могу. Хотя было бы интересно и послушать.

– Ну с чего ты решил, что ей изменяет муж?

– Видел как-то раз, как они трахались. Видимо, совсем не стеснялись, раз шторами окна не закрыли. Мерзкое, скажу тебе, было зрелище.

Ответить мне было нечего. Внутри меня боролись противоречивые чувства. Хотелось сорваться с места и рассказать Виолетте, какой подлец ее муж. И в то же время хотелось найти изменщика и проломить ему череп, чтобы он ни разу больше не посмотрел на чужую женщину. Ни разу.

– Я тебе, наверное, не рассказывал, но, когда я жил в собственной квартире, я смог завоевать каждую женщину в том подъезде, – Белицкий запрокинул голову и ударился в воспоминания. – Конечно, были и те, кому здоровье не позволяло со мной возлечь. Немощь всех нас ждет. Но дамочки, что были в форме, не избежали моей страсти.

Белицкий отличался невероятной эрудированностью и тошнотворной способностью описывать то, что в обычном разговоре вызвало бы восхищение или возбуждение. От рассказов моего товарища хотелось заткнуть уши.

– Знаешь, что самое главное в покорении женского сердца? Главное – не бояться. Все они хотят быть завоеванными, особенно те, чьи мужья не такие, как мы, – заурядные, нудные, ханжи. Ты ведь понимаешь? Вот сколько женщин я встречал страстных, ненасытных, чьи мужики лучше бы и вовсе не рождались, ведь грешили самым чудовищным образом – не давали этим прекрасным бутонам раскрыться. А я давал. Помогал им по мере своих возможностей. Но обстоятельства так сложились, что мне пришлось съехать. Непреодолимые обстоятельства.

Непреодолимые обстоятельства имели сорокоградусную крепость и невысокую цену. Они же стоили моему другу квартиры и отношений с детьми.

Но тыкать лишний раз Белицкого в его же неправоту мне не хотелось, отчего я молча кивал в знак согласия. Я продолжал наблюдать за Виолеттой, разглядывая ее черты лица. Ее отрешенность и боль, запечатленная на лице, покорили меня и бесповоротно влюбили в молодую женщину. Повторяя контуры ее тела своим взглядом, я старался не моргать. Мне хотелось запомнить каждую деталь в ее внешности, ведь интуиция мне подсказывала, что больше лицезреть ее мне не посчастливится.

– Смотри. Спектакль! – И все же Белицкий меня отвлек.

Белицкий показал на угловую квартиру последнего этажа. Незадернутые шторы открыли нам разворачивающуюся в квартире драму: муж в трусах и тельняшке живо жестикулировал над скорчившейся перед ним женщиной. Рот мужчины настолько широко раскрывался, словно все известные ему слова разом решили вырваться из глотки наружу. Сквозь приоткрытое окно до нас доносились крики, свидетельствующие, что в одной из местных семей что-то не заладилось. Впрочем, как и у многих в этом секторе.

– Спорим, она ему не ответит? – предположил Белицкий.

– Не буду. Смотри, какая она запуганная.

Я еще раз бросил взгляд на окно Виолетты, но прекрасной девушки в нем уже не было. Тогда я поджал губы и вернулся к наблюдению за происходящим в угловой квартире последнего этажа. Мужчина продолжал кричать, даже не делая перерывов на то, чтобы вобрать в легкие воздух. Прищурившись, я попытался разглядеть женщину, но не успел. Она вдруг вскочила, распахнула окно и с неразборчивым криком швырнула на улицу миску. Упав, та разбилась в дребезги, а находившаяся в ней похлебка растеклась по асфальту. Не закрыв окна, женщина убежала из кухни.

– Какое расточительство!

Шоу закончилось, а мы с Белицким, пораженные, поочередно переводили взгляд с окна квартиры на осколки на асфальте. Мысли, лихорадочно вертевшиеся в наших голове, были о растекшейся еде.

Я был поражен тем, с какой легкостью человек срывал свою злость на том, что могло стать радостью для другого. Для меня, для Белицкого и для каждого нашего сородича, какой бы еда ни была, она всегда оставалась святой. Я не раз предлагал, приглашать в школы бездомных, чтобы те доносили до молодежи ценность еды.

Белицкий был поражен реакцией женщины. Он рассказал, что много раз наблюдал за их ссорами, и каждый раз женщина либо оставалась одна в слезах, а ее муж отправлялся пьянствовать к соседям, либо происходящее заканчивалось дракой, стоило лишь мужу выпить до ссоры. То, что женщина ответила ему, смогла выразить протест, хоть и в виде выброшенной из окна миски, стало настоящей неожиданностью для Белицкого.

– Черт с ними. Давай прогуляемся! – предложил Белицкий, когда впечатления от увиденного стали утехать.

Мы поплелись в сторону остановки. Белицкий ночевал в депо, куда он предложил и мне отправиться. Но я отказался. Конечно, спать за термогенератором я больше не мог, ведь переход принадлежал Косому и Баяну, но у меня оставалось еще несколько укромных мест, о которых Магистр не знал.

– Ты не пробовал еще раз с ним поговорить?

– С Магистром? Нет. Он ведь не стал помогать мне с ментами. Я видел там Болта и крикнул ему. Он ведь мог сообщить Магистру, а тот ментам, что я свой. Но никто мне не помог.

– То есть с Магистром теперь все, покончено?

– Кто ж его знает. Я больше не работаю на него, как раньше, не хочу попасть на счетчик. Эх, хорошее было время. Сидел целыми днями в переходе, было тепло, были деньги, один шкет ссобойки школьные оставлял – копченая колбаса и сыр. Да и люди подавали столько, что мог и в комнате жить. Веришь? В комнате! А теперь-то что? Теперь простому человеку в переходе не подашь. Нужно либо калекой быть, либо музыкантом. Хотя и им-то не всегда перепадет. Нынче все ходят с карточками. Мелочи нет в кармане, чтобы хорошему человеку помочь.

– Запутал ты меня, Моне. Но да черт с тобой.

Белицкий не так давно прописался на улице, отчего не успел познать всех «прелестей» свободной жизни. О Магистре мой друг был только наслышан и не стремился приобщаться к социальной программе уличных жителей.

Он вынул сигарету и закурил, после чего протянул мне пачку. Я вытянул сразу две сигареты. Одну засунул за ухо, другую подкурил и затянулся. Мне сразу полегчало. Зуд, раздавшийся по всему телу, не оставлял меня в покое последние несколько дней. Но стоило глотнуть свежего дыма, как стало лучше.

– Мужики, мужики! Моне, Белицкий! Мужики, здоро́во!

Размахивая руками, к нам направлялся Леонид. Леню мы звали просто – Тетива – за его худобу. Он был всего на несколько лет старше меня, но выглядел глубоким стариком. Впалые щеки, тонкие руки и сальные, рано поседевшие волосы создавали образ глубоко несчастного человека, коим Леня себя ни разу не считал. И на самом деле я никогда не встречал его в дурном расположении духа. Он всегда был приветлив, даже когда день не задавался с самого утра, что случалось у Тетивы частенько.

– Как работается тебе? – первым разговор завел Белицкий. – На приемке3 сильно грузят?

– Так я ведь не на приемке уже как неделю.

– А где ты тогда пропадаешь?

– Меня ведь на гору перевели, – сохраняя ажиотаж ответил Тетива. Под горой он подразумевали городскую свалку. – Теперь там ошиваюсь. Сегодня выходной, вот решил по родным местам прогуляться.