– Давай лучше я пробегусь по борделям – я теперь человек холостой-неженатый, а тебе себя блюсти надо для своей Барби, – убеждал он отца Олега.
– Понимаешь, Мишаня, дорогой ты мой человек, – батюшка со значением погладил свою бороду, – у тебя, увы, нет моего артистизма, и, прости за прямоту, обволакивающего шарма. Тебе больше допрос военнопленного подойдет. Кроме того, у тебя ж опыта больше!
– Жопа-то у тебя больше будет, – проворчал Майонез, но спорить не стал. – Ладно, поеду к этому Лумумбе, я с ним найду общий язык.
Мишка Майонез отказался от любезного предложения Генки Смирнова ехать на его машине:
– Спасибо, Цубер, я и на муниципальном транспорте доеду – привычнее. Да и у тебя машина должна быть под боком.
Минут через пять он уже сидел в уютном вагоне электрички. Напротив него развалился пассажир лет тридцати пяти с газетой в руках. Рядом, у окна, сидел мальчишка лет семи-восьми, постоянно донимавший его вопросами:
– Пап, а пап, а что ты читаешь?
– Газету, отстань.
– А картинки там есть?
– Есть, отстань! Смотри в окно, – не отрываясь от газеты приказал строгий отец.
За окном на поляне паслась одинокая кобыла.
– Вау, па! Прикинь, какой здоровский хос торчит! – радостно заверещало дитятько.
Отец, не отрываясь от газеты, врезал сыночку оглушительный подзатыльник.
– Я тебя, сукин сын, когда научу по-русски говорить?!
– Батя, блин, ну глянь, какая коняга! – басовито заныл сынок.
– Угу, – удовлетворительно кивнул отец, мельком взглянув в окно, вновь углубился в чтение.
Справа, через проход, сидела странная пара: седовласый мужчина в строгом костюме с бабочкой и мужик в синей спецовке. У обладателя бабочки голос был глубокий, с начесом:
– Понимаете, дорогой друг, – вышивал он золотистым тенором, – на мой творческий процесс, на поэтическое творчество, так сказать, огромное воздействие оказывает, как сказал бы Зигмунд Фрейд, процесс сублимации.
– Процесс чего? – потянулся к знаниям работяга.
– Ну, как бы Вам это объяснить попроще, – заволновался поэт. – Это, понимаете ли, некий психический процесс переключения энергии аффективных влечений на сферу культурного творчества.
– Ну, ты изложил, профессор хренов, – возмутился гегемон, – проще можно?
Сидевший рядом очкастый парень, по виду студент, неожиданно встрял в разговор.
– А че тут понимать? Тебя от жизни плющит, колбасит и торкет, так?
– Так! – согласился мужик. – Иной раз – поубивал бы всех к едрене-фене!
– Во-от! – обрадовался пониманию очкарик. – А ты вместо этого пишешь стихи – выхлоп такой у тебя.
– Да, точно! Молодец, методист, разъяснил. Только стихи-то мне – по барабану. Всякие там писюльки типа
«Сидит ворона крыше на,
Ах, какая вышина» —
это не мое. У меня братан меньший, правда, пишет за эти, за гонореи, или как их там…
– За гонорары, – мягко поправил мужчина в бабочке.
– Ну да, наверное, – не стал спорить работяга. – Так вот, творит мой братан при кладбище. Его вирши – на мраморе золотом высекают! Из последнего, помню, «На смерть банкира» называется:
– Его недавно заказали
И вот портрет его в овале!
– Много экспрессии… – потупил взгляд поэт.
– И я говорю! – обрадовался пониманию пролетарий. – До самого что ни на есть геморроя пронзает! Правда, я частушки больше люблю:
У меня разбита бровь
И синяк на роже,
Если это не любовь,
То скажите, что же?
В нагрудном кармане Майонеза заиграла мелодия «Семь Сорок». Это звонил его мобильный телефон. Сидевшая рядом смугловатая старушка с крупным крючковатым носом несколько раз перевела взгляд с Мишкиного кармана на его простецкое лицо:
– Поздравляю, молодой человек, у вас хороший вкус.
Майонез благодарно кивнул и вынул трубку из кармана. Звонил Окулист, передавший, что на Витебском вокзале Майонеза будет поджидать черная «БМВ».
– Только номер не забудь – 7-40.
– Если забуду, бабушка напомнит, – успокоил Корнеев.
– Какая еще бабушка? – недопонял Окулист.
– Да есть тут одна, ты ее не знаешь, – успокоил Майонез.
На вокзале он без труда нашел нужную машину и через несколько минут уже был в офисе.
Предупрежденный обо всем замначальника охраны, извиняющимся тоном сказал:
– Только вам придется спуститься в подвал под офисом. Там у нас прохладно, накиньте что-нибудь.
– Обойдусь, – буркнул Майонез. – Веди быстрее в застенок, гестаповец доморощенный!
В подвальном помещении, куда привели Майонеза, было действительно холодно и сыро. Под потолком мерцала лампочка ватт на сорок, включенная по случаю его прибытия. Посреди комнаты на металлическом стуле сидел хорошо скроенный чернокожий парень. Его руки были сзади схвачены наручниками. Узник с непривычки щурился на неяркий свет, стараясь разглядеть вошедшего.
Майонез по-хозяйски посмотрел по сторонам. Он уже успел пожалеть о том, что так легко согласился допрашивать этого иностранца. Мишка не обольщался по поводу своего знания английского и понимал, что выручить его в этой ситуации сможет только чудо. Чеканя каждое слово, он выдавил из себя единственное, что помнил со времен военного училища:
– Вот из ё нейм?! – строго спросил Мишка. И, вспомнив вежливую училищную англичанку, ходившую непрерывно по аудитории на выпукло-вогнутых ножках, как Буратино, деликатно добавил: —Пли-из!
На лбу чернокожего парня от волнения вздулись вены и выступила испарина. Казалось, он на мгновение задумался, стоит ли отвечать на вопросы этого сурового на вид человека, который был куда как страшнее вчерашнего худосочного очкарика, приходившего с ним беседовать.
– Май нейм из Бляхер, – после некоторого раздумья доложил узник.
Майонез внутренне сжался от злости. «Только бы сдержаться, только бы не дать волю своим чувствам и кулакам, – подумал он. – Это же надо, сколько прослужил в армии и в милиции, но никогда не слыхал, чтобы так изощренно ругались! В одном слове – сразу два матюга! Ну ладно, я тоже упертый!»
Подойдя почти в плотную к негру, Майонез поднес к его носу свой гиреподобный кулак:
– Вот из ё нейм, твою мать?! – словно строевым шагом по плацу отчеканил майор Корнеев.
– Май нейм из Михаил Бля-хер!!! – отчаянно завопил узник совести.
Майонез посмотрел на него с небывалым остервенением. В голове непривычно шевелились сразу ни то две, ни то три мысли одновременно:
«Не знаю, откуда этот гад знает мое имя, но так меня еще никто не оскорблял!»
Не сдержавшись, Майонез от всего сердца залепил бедолаге в челюсть. Тот негромко охнул и вместе со стулом перевернулся на 180 градусов, приняв где-то далеко в углу ни то позу лотоса, не то еще чего-то дикорастущего, и потерял сознание.
Майонез посмотрел по сторонам и, не найдя ничего подходящего, взял в руки висевший на стене огнетушитель, чтобы его струей привести допрашиваемого в чувство. Словно предугадывая недоброе, парень открыл мутные глаза и с ужасом посмотрел на своего мучителя. Михаил легко приподнял упорного арестанта вместе со стулом высоко над собой и ласково прошептал:
– Я тебя, сволочь, русским языком спрашиваю: вот из ё нейм?
– Ну я же сказал, – взвыл на чистейшем русском чернокожий, – что меня зовут Михаил Бляхер!
– А что же ты, гад, мне голову морочишь?!
– Так вы же по-английски спрашивали, – захныкал парень.
– По какому учили, по такому и спрашивал, – важно заметил Майонез. – Кстати, бляхер – это что?
– Бляхер – это такая фамилия!
– А… 7-40?
– А вы что, шовинист?
– Я… майор, – подумав, сообщил Майонез.
– Майор ФСБ?
– Нет, но тоже из трех букв, – подпустил туману Михаил.
– Значит, ФБР, – обреченно выдохнул парень.
– Еще хуже! – успокоил майор ГАИ.
– Будете пытать? – с ужасом покосился на огнетушитель арестованный.
– Зачем? – искренне удивился Корнеев. – Сам все расскажешь.