К слову, о чем я? Прошло десять лет. Я выросла. Сегодняшний день, 29 июня – запомню его.

Теперь все изменится.

Как только узнала о них до жути испугалась. За себя. Встречать их тоже не решилась, что повлекло за собой наказание, а за ним – гнев: я же все равно сделаю как хочу – вылезу через окно и уйду на пляж. Этого-то я не боюсь. Не впервой.

Так, больше двух часов я наблюдала за загорающими гостями вместо того, чтобы поехать встречать тех гостей, которые останутся надолго. Чертовски надолго.

Крепко сжатые руками колени стали стонать еще сильнее. Пора.

Наша первая встреча прошла не так, как ожидалось. По-другому я его представляла. Стою. Смотрю. Передо мной семнадцатилетний мамин крестник. Симпатичный: высокий, с карими глазами, глубокими и наполненными большой грустной историей; они держатся изо всех сил, чтобы не пустить слезу. На правой щеке небольшая родинка, веснушки слегка видны. Смуглая кожа, ровный подбородок, хмурые брови, приподнятые веки, тонкий прямой нос. Спортсмен, скорее всего. Явно форму как-то поддерживает. На шее черные наушники. Чудик. Молчит парень, однако чувствую, как он хочет кричать. Кричать о том, что его помотала жизнь.

За спиной гитара.

Рядом с ним – его отец. Рост у них примерно одинаковый. Обычный мужчина. Тощий немного. Смуглый, как и его сын. Брови слегка нахмурил. Подозрительно часто поправляет свои очки. Странные они: сын у него – рыжий кудряш, а сам – светленький.

– Здравствуй, Женя.

– Здравствуйте, Михаил Дмитрич.

С рыжиком разговаривать мы не стали. Впервые вижу его вживую. Редко мама упоминала о нем за чашкой чая. Вскользь. Я о нем мало что знаю. Уверена только в имени – его зовут Сережа.

Вечер подкрался незаметно. Все это время мы избегали друг друга, я боялась не оправдать ожидания, поэтому просто слонялась из угла в угол: то в сторону бассейна, то к корту, то к дровникам. А он – что он? – в свою очередь лишь успел расположиться в комнате на втором этаже, точь-в-точь как у меня, получается, теперь наши комнаты предательски оказались напротив. С моей стороны отчаянно предпринимались жалкие попытки разубедить папу поселять его рядом со мной, однако они не увенчались успехом. Просила не потому, что «не хотела», а потому, что боялась этого Сережи.

Отец парня, так же как и я, – сам не свой. Мнется, стараясь разрядить обстановку. Правда, у него плохо получалось. Было видно: бедный парень не в своей тарелке, или, более того, – утонул в сборной солянке перемен.

Все-таки день завершается не так критично: И Сережа, и Михаил Дмитрич соизволили явиться на ужин – в ресторан. Все же свиные ребрышки с гречневой кашей хоть немного разрядили обстановку. Далее все, кроме рыжего, недолго грелись у костра, но вслушаться в его тонкие звуки не получалось. Потихоньку темнело, а ощущения «лета» должен был придать несравненный аромат июля. Его узнает каждый. Он сливается с запахом леса, и получается тот мимолетный момент настоящей легкой радости. И ней нет ощущение тревоги и страха, есть только мгновенье наслаждения – «сейчас хорошо». Только тогда я его не почувствовала.

Спустя минут сорок меня нашла мама, когда я мыла тонкие кисти для рисования. Ее рука прикоснулась к моей.

– Опять холодные. И как ты умудряешься в такую жару с ледяными руками ходить?

– Вода в раковине холодная.

– Отвлекись на минуту.

Стою. Смотрю.

– Мы это уже обсуждали, но не могу я так!

Она выдохнула и продолжила:

– Милая, у тебя сейчас единственная задача: постарайся нам помочь, – чтобы Сережа чувствовал себя спокойно. Любому тяжело на новом месте, так он еще и самого близкого человека потерял.

На пару секунд я представила, если бы это случилось со мной. Застыло молчание. Я выключила кран, по телу пробежала дрожь, руки онемели. Все замерло вокруг. В темноте. Мама смотрела на меня испуганными глазами, находящимися на мокром месте.

– Как время быстро летит. Вы с Сережиной мамой не виделись лет тринадцать.

– И не увидимся больше, – смотря в пол, мама выхватила из моих рук кисточку. – Пообещай мне, что сделаешь шаг навстречу. Хотя бы один.

– Обещаю.

– Я люблю тебя.

– А я тебя больше.

Перед сном я решила выйти к воде, иначе уснуть не смогу. Прохлада. Гости «Акватории» пока не разошлись со своим домикам. Еще не так темно, и можно насладиться последними минутами заката. Именно поэтому и обожаю вечера. На пляже бегает счастливая ребятня. А я рисую. Когда иду сюда, всегда беру с собой блокнот и карандаш.

Привычка.

Заниматься рисованием я начала нечаянно: поступила в художку в семь, вернее, мама отвела. Там была самой мелкой. Старшики частенько подшучивали. На первом уроке мне уже удалось отличиться, – выяснилось, что перепутать вертикальное и горизонтальное расположение листа – непростительная дерзость. Раздражало все. Откровенно. Учение техники рисования никак не поддавалось моему изучению, из чего, естественно, созрел протест – я рисовала назло, даже мазала, пачкала листы, ватманы, иногда холсты этой отсебятиной.

Забавно, но тогда я отыскала свою изюминку. Непрекращающиеся дисциплины вначале были изнурительными: история искусств, живопись, постоянно сопровождающая натюрмортами, неинтересные однообразные пейзажи, скульптура, лепка, композиция, а после – я решила прогуливать, в то время как мама честно и преданно забирала меня из центра города, где находилась моя художественная школа, домой.

Но в тот год папа расщедрился на подарки и превратил наш унылый чердак в мастерскую. Для меня. Он разом закупил десять холстов, мольберт и акрил, потому что знал, как я не любила масло. И о чудо: я влюбилась в рисование: стала проводить в мастерской каждый день, не заметив, что и уроки в художественной школе стали в удовольствие, пожалуй. Прошел год, два, три, четыре, пять, восемь.

Сейчас, когда я закончила художку, люблю вспоминать себя той малышкой, кричащей в лицо скульпторам. Смеюсь.

– Эй, ты спишь с открытыми глазами? – раздался резкий вопрос. Пухлые пальцы потеребили мою голову: короткие волосы снова растрепались, теперь не из-за ветра, а из-за Лины–друга моего детства, жительницы второго домика под названием «Морс» и попутно няни детишек гостей «Акватории».

Я машинально закрыла блокнот. Забавно: ее «мужской» голос узнаю среди тысяч.

– Ну пожалуйста, я же прошу: не надо так орать!

Ее глуповатое лицо смотрит на меня так же, как десять лет назад. Она была первым, кто пошел знакомиться со мной. Тогда я назвала ее тетей Линой, а она все ждала, когда я спляшу. Не дождалась. Та не могла запомнить мое имя, поэтому обращалась на «солнце». Прижилась кличка.

– Ладно-ладно, извиняй. Я не для этого пришла.

– Нет уж, Капитолина Андреевна! Теперь вы сможете искупить свою вину лишь двумя облепиховым морсом.

– Что угодно для моего солнца, – прокряхтела она, садясь рядом.

Тетка погладила меня по голове. У нее привычка такая, наверное, все еще не может осознать: мне уже скоро пятнадцать, а не пять.

– Искала меня?

– Мать попросила тебя домой загнать. Ну, думаю уж сходить на пляж – задача посильная. Так, ничего не говори, сама угадаю. Уже поссорились с красавчиком, да? Или с отцом его? Судя по глазам, с отцом. Я видела, как он себя странно ведет. Ты бы поближе с семьей находилась.

– Не сорилась я ни с кем! – перебила я. – Для ссоры надо быть знакомыми, а мы не успели. Завтра. Я честно попытаюсь.

– Батюшки!

– Лина! Хватит!

– Молчу, молчу. Пошутить уже нельзя.

– Мне кажется, неискренние разговоры ему сейчас не нужны. Шелуха это все.

– А как иначе? Не повезло парню. Такое горе… Ой, Господи. Но ты обратила внимание, какой у него крепкий внутренний стержень. Для молодежи – это путевки в стабильную жизнь, честно тебе отвечаю. Я сегодня подошла к нему.

– Зачем?! Ну зачем?!

– А что такого-то? Не чужие же люди, я не вижу в этом ничего из ряда вон выходящего. Да и сказала я ему просто свое имя, и если ему что-то понадобиться, то пусть не стесняется и спрашивает.