- Какая же у тебя больная фантазия, ублюдок.

Миле показалось, что Вильям Далберг воспринял её слова за комплимент. Во всяком случае, он довольно поклонился, прежде чем продолжил говорить:

- Ради меня в этих развалинах в наикратчайшие сроки установили тонный пресс. Поэтому, как только тебе надоест дышать ядовитым дымом на смотровой площадке, ты всегда можешь войти внутрь башни. Правда, уходя я включу механизм, и поэтому потолок этой самой башни начнёт опускаться тебе на голову. Ты не сможешь не наступить на ступени, запускающие этот процесс. Это будет медленная и достойная для тебя смерть. Ты, Тварь, будешь раздавлена, как таракан. И даже не думай, что я не вижу в твоём взгляде надежду. Нет. Инженеры обещали мне, что лестница эту плиту нисколько не остановит, а их расчётам я верю. Они ещё ни разу не подвели меня ни в одной задумке. Кроме того, снаружи ещё и псарь дозором ходить будет. Он, кстати, также отличный лучник, а потому время от времени будет подбадривать тебя стрелами, - сказав так, Вильям Далберг заливисто рассмеялся. – Видишь, я постарался максимально разнообразить последние минуты твой жизни.

Если что в происходящем и было хорошего, так это только то, как Антуан Грумберг закатил глаза. Он явно был против. Судя по его взглядам на Катрину, решение убить бывшую любовницу далось ему не так уж легко и поэтому он хотел всё сделать быстро. В его желании было совершить убийство и навеки оставить в прошлом свой неблаговидный поступок.

Увы, Вильяму Далбергу с юных лет было ближе совсем другое. Этот человек настолько любил играть жизнями других людей, что не желал отказываться от развлечения. Для него было в разы важнее причинять страдания и боль. Ему хотелось истязательств. И Антуан Грумберг по непонятным для Милы причинам уступил. Молодой лорд ни слова не сказал против, а даже всецело включился в подготовку места казни.

Перво-наперво он связал Миле руки и ноги (дабы она не мешала), а затем помог опустить на выступ (размером немногим больше женской ступни) Катрину. Слёзы непрерывно текли с глаз девушки, но умолять о пощаде она прекратила (Антуану Грумбергу настолько нестерпимо было слушать это, что он ударил Катрину по лицу до крови, и она замолчала). А затем настала очередь Милы. Пока молодой лорд закреплял шёлковый шнур, не дающий Катрине упасть, Вильям Далберг с помощью некоего металлического рычага, отдалённо похожего на ключ, открыл крышку механизма и щедро рассыпал яд. Слой вышел толстым настолько, что прикрыл собой закрепляющие конструкцию штыри. Но Мила успела заметить их, и их вид напрочь лишил её плана скинуть мерзкое творение инженеров с башни. Туда, к собачкам поближе. Такое, оказывается, было продумано тоже.

«Всё предусмотрено», - с горечью подумала Мила, и Вильям Далберг, словно услышав эти мысли, сказал:

- У меня всё предусмотрено. Всё, кроме времени, которое человек способен в таких условиях продержаться. Но я надеюсь, что ты, Тварь, не разочаруешь меня и Антуана напоследок. Перед тем, как сесть на коней и вернуться в академию, мы бы хотели увидеть хотя бы одну из смертей.

- Свою смерть ты, сука, увидишь! – громко ответила Мила и даже попыталась пнуть Антуана, разрезавшего верёвку на её ногах. Но мужчина ловко увернулся, а после рывком поднял Милу на ноги так, что у неё ненадолго в голове помутилось.

- Ха, очень смешно, - между тем криво улыбнулся Вильям Далберг. А затем он глянул на солнце (было уже немногим больше полудня) и силком подвёл Милу к конструкции с ядом. – Оу-оу, аккуратнее.

Он сказал это по причине, что из-под крышки показался дымок. Совсем чуть-чуть, ветер сразу развеял его, но сердце Милы всё равно заколотилось чаще. Она поняла, что стоит ей хотя бы чуть-чуть сместить точку равновесия и… плохо всё для неё кончится.

- Так, а теперь наклоняйся… вот. Вы, девушки, замечательно смотритесь вместе, - сообщил Вильям Далберг, когда руки Катрины и Милы соединились. – Антуан, режь шнур.

Антуан Грумберг с мрачным выражением на лице послушно перерезал тонкую шёлковую верёвку, ранее удерживающую Катрину на выступе. Девушку тут же качнуло так, что она едва не свалилась. Мила с ужасом смотрела в испуганные глаза Катрины и мысленно молила небо, чтобы всё обошлось. Она старалась удержать девушку всеми силами, и из-за этого её ноги сделали не самое удачное движение. Из-под крышки снова возник дым, и на этот раз Мила ощутила жжение кожи.

- Прелесть, - остался доволен Вильям Далберг. – А теперь, Антуан, предлагаю перекусить внизу. Искусство смерти отнимает столько сил, мы заслужили отдых.

С высоты башни Миле было прекрасно видно, как Антуан Грумберг и Вильям Далберг расположились на покрывале и достали снедь. И хотя до неё доносился в основном весёлый голос маркиза Роунского, подобное ужасно нервировало. А тут ещё и Катрина.

- Не дёргайся, только не дёргайся, - с мольбой произнесла Мила. – Мне так тяжело не шевелить ногами и при этом держать тебя.

Её поза была ужасно неудобной. Кто-то верно рассчитал длину женских рук, а потому только низко склоняясь за ограждение башни Мила могла удерживать вытянутую руку Катрины. Из-за этого ноги её быстро затекли, а спину заломило. Долго продержаться в таком положении ни у кого бы не вышло.

- Ты, главное, держись и не дёргайся.

- И что тогда? – спросила Катрина тихо. – Мы всё равно здесь умрём, так не лучше ли сразу?

- Давай хотя бы потреплем им нервы. Мы ведь сможем продержаться до отъезда этих ублюдков, да?

- Сможем, - подтвердила Катрина так, как если бы не понимала, что лжёт. Её рука была уже потной, ладонь так и норовила выскользнуть. А держаться ей было не за что. Чьими‑то немилосердными стараниями кроме выступа с этой стороны башни ничего не было. Кто-то стесал всё лишнее и заделал раствором щели. – Мила, а ты не сможешь подтянуть меня к себе?

- Для этого мне надо ухватить тебя лучше, а это не получится. Если я наклонюсь ещё ниже, то сама упаду. Тут ногами не за что удержаться.

- Тогда просто ждём, да?

- Просто ждём, - подтвердила Мила и даже постаралась улыбнуться несмотря на боль и жжение в щиколотках. Кажется, она снова неудачно пошевелилась.

***

Забавный факт, но в это воскресное утро Люций Орион и Поль Оллен проснулись в тот же миг, что и Мила Свон. Вот только если молодая женщина, дождавшись, когда хозяин дома наберёт достаточно сена для корма скота и выйдет из сеновала прочь, повернулась на другой бок и в результате не просто полежала минуточку с закрытыми глазами, а проспала ещё целых два часа, то оба её преподавателя в постель уже не вернулись. Собственно, не в постелях они и спали.

Причиной последнего было то, что желающий проявить заботу о коллеге Поль Оллен решил проводить Люция до арендованной комнаты, и по пути мужчины разговорились так, что было уже невозможно закончить столь интересный разговор на полуслове. В результате Поль Оллен ненадолго (во всяком случае, в тот момент ему виделось именно что ненадолго) зашёл в скромную по размерам и обстановке комнату, и как-то так вышло, что до первых петухов[1] никто из мужчин внимания на то, как уже поздно, не обратил. Они вели интересную беседу, пили клюквенный морс и то и дело отщипывали по кусочку мяса с остывшего барашка.

- Ох, как же я задержался, - заслышав петушиный крик, поразился Поль Оллен. – Прошу простить меня, но мне надо идти.

- Позвольте, да куда ж вы пойдёте в такой час? – раздвинув шторы и посмотрев за окно, с укоризной осведомился Люций Орион. – Не ставьте меня в неловкое положение, прошу вас. Я и так нарушил ваши планы на вечер, мне крайне неловко будет выдворять вас ещё и на улицу посреди ночи. Ложитесь на кровать.

- А вы?

- А я прекрасно высплюсь на этой кушетке.

- Нет-нет, что вы. Я предоставил вам комнату отнюдь не для того, чтобы вы ютились на этой убогой мебели…

Так слово за слово преподаватели препирались едва ли не с полчаса. Оба они хотели проявить уважение, и стоящая одиноко кровать уже начала напоминать некое яблоко раздора. Но проблема разрешилась просто. Когда Поль Оллен упрямо растянулся на кушетке, напрочь отказываясь отдавать её кому-либо ещё, Люций Орион решительно скинул подушку на пол и заявил, что всё равно на кровати он спать не будет. А там сыграла свою роль усталость. Оба мужчины крепко заснули и, если бы не служанка, которую отчего‑то никто не уведомил, что комната занята, в жизнь не проснулись бы они на рассвете.