Суббота, 7 февраля 1998 года. Полдень

Щелково-40, улица Колмогорова

Наташка упорно ползла ко мне, суча ножками и шлепая ручонками по ковру. Голубая маечка с принтом подсолнухов и белые трусики-подгузники очень шли маленькой брюнеточке.

– Иди, иди сюда… – приманивал я.

Беззубо улыбаясь, Натаха радостно взвизгнула, и добралась до моей ноги. Цепляясь за нее, плюхнулась на попу. Я усадил малышку к себе на колени – она залепетала нечто непереводимое, сосредоточенно хлопая ладошками по моей пятерне.

– Совсем мамочку не любит! – с притворным огорчением затянула Марина Сильва. – Всё к деду рвется!

Инка, вышедшая из ванной с тюрбаном из полотенца, хихикнула, кутаясь в махровый халат.

– А дед Миша всегда девочек любил! Малышек – двухсотмесячных, и постарше!

– Почему это? – оспорил я. – Младший состав тоже люблю! Если хорошенькие. Вон, какая красотка! Да, Натаха? Вся в маму!

Мариша заулыбалась.

– А чё я сразу? – послышался обиженный голос с галереи. – Чуть что, сразу – Лея, Лея…

Надутая первоклашка с нарошным топотом спустилась по лестнице. Дежа-вю…

Юлька тоже любила перебирать ступеньки необутой, в одних колготках. И школьное платьице на ней такое же было, и лямка передничка падала с плеча, и горела на груди октябрятская звездочка…

Лея подбежала, села с размаху на диван, ко мне поближе. Она никогда не жаловалась, не ныла, требуя применить репрессии к обидчикам. Сильная натура.

Я погладил золотистые локоны, и девочка прижалась к моему боку. Вздохнула тяжко. Наташка с подозрением глянула на конкурентку, но гневно отпихивать, что с нею бывало, не стала.

– Как успехи в школе? – задал я дежурный вопрос.

– Да так… – вяло ответила Лея. – Все какие-то тупые! Даже писать толком не могут, а читают по слогам… Да ну их!

– Зато ты сразу стала лучшей ученицей в классе!

– Ну, да, вообще-то…

Мариша не выдержала – встала, и пересела к нам. Мелкая милостиво дозволила ей погладить свои черные прядки. А я с удовольствием следил за выражением лица девушки – Марина-Сильва Фернандовна оказалась хорошей мамой, даже слишком. Хотела академку взять, чтобы с дитём возиться, но мы ее отговорили – нянек в доме хватало.

– Натали-ишка… – нежно ворковала мамочка. – Чернушечка ты моя…

– Миш, – Инка сняла полотенце, рассыпая волосы по плечам, – не знаешь, где Рита?

– На студию умотала, – ответил я, делая «козу» Наташке. Та выдала восторженный завизг.

– Так вы не кормленные! – подхватилась Дворская. – Макарошек сварить?

Я подумал.

– Давай. В меню еще котлеты вчерашние…

– Я быстро!

Инна скрылась на кухне, а сверху донесся зов Наташи-большой:

– Ми-иша!

– Иду! – отозвался я, и пересадил Наташу-маленькую к Маришке. Девочка не протестовала – она сосредоточенно глодала замусоленного зайца и лупала черными глазенками.

Тихое семейное счастье. Так это, кажется, называется…

Поднявшись наверх, я сначала заглянул к Юле. Девушка, зябко кутаясь в коротенький халатик, сидела на кровати и смотрела в окно, задумчиво накручивая волосы на палец.

– Маленьких обижаем? – наехал я, пристраиваясь рядом.

– Мелочь наябедничала? – заулыбалась Юлька.

– Ну, что ты! Наша Лея выше житейских дрязг! Хм… А что это за унылость на ясном челе твоем? Надеюсь, не безответная любовь?

– Обойдутся! – фыркнула доча и, пыхтя, перелезла на мои колени. – Па-ап… Я красивая? То есть… Я везде красивая?

– Везде, – честно признал я. – Со всех сторон, анфас и в профиль.

– То есть, точно не дылда?

– Ах, вон оно что… – завел я. – Юлька, все девушки страдают по двум причинам – одни считают, что у них грудь маленькая, а другие что большая. И этот повод не избыть.

– Ага, повод… У меня уже пятый размер! – горестно заныла девушка. – Почти… Еще чуть-чуть, и всё!

– Надо же… – закатил я глаза. – Мой любимый размер…

– Пап, я серьезно! – обиделась Юля.

– И я! – притиснув чадо, заговорил ей на ушко: – Юль, ты молоденькая, стройненькая, красивенькая! И грудь у тебя просто… ну, идеальнейшей формы! Тебе надо не стесняться ее, а гордиться, с жалостью посматривая на плоских завистниц! Понимэ?

– Понимэ, – слабо улыбнулась девушка. – Пап, скажи… Только честно! Я тебе нравлюсь?

– Очень.

– Спасибо, папусечка! – зарумянилась Юля. – Ой, там тебя теть Наташа звала… – доча слезла с моих колен. – А с Леей я помирюсь!

Поцеловав оживившуюся выпускницу, я поднялся в мансарду – еще перед прошлым Новым годом мы разделили ее на две обширные комнаты. Одну держали про запас, а в другую затащили компьютер «ГОЛЕМ», новенький «Коминтерн-9» и рабочую станцию «Байкал-2».

Наклонные стены придавали «рабочей комнате» фантастический дизайн, как в фильмах про далекое будущее, а большие фотографии в рамках изображали знойную пустыню, ветхозаветные руины, едва видные под наметами песка, бедуинскую палатку в скудной тени щербатых скал. Картинка.

Медаль Софьи Ковалевской украшала стол Иверневой, а еще одно свое сокровище «Златовласка» прятала в ящике с документами – там лежал диплом кандидата физико-математических наук…

Девушка обернулась, встречая меня улыбкой, так что подкрасться не удалось. Но я все равно обнял девушку за покатые плечи – и тут же бесстыдно полез за полы халатика, с неутолимой жадностью вминая ладони в упругие округлости.

Наташа лишь запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя.

– Неужели я еще не надоела тебе? – томно произнесла она.

– Представляешь, нет! – быстро нашел слова я. – Чего звала?

– Вот… – смутилась девушка. – Почитай.

Я зашелестел листом с распечаткой – коротким стихотворением.

Для счастья нам мало надо –

Лишь сердце, что бьется рядом.

Глаза, где мое отраженье.

Слова, что любви выраженье…

Для счастья нам нужно много –

Одна на двоих дорога,

И небо, и звезды, и море!

И радость, и слезы, и горе…

– Как тебе? – застеснялась Наташа.

– Мне нравится… – объективно оценил я. – Математически скупо и ясно, как в хокку… Хотя нет, японский канон сковывает глагол… Тут другое. М-м… Знаешь, если бы Хемингуэй был поэтом, он бы примерно так и писал. Вот только старина Хем не умел сочинять стихи, а у тебя это получается.

Девушка покраснела от удовольствия, хотела что-то сказать, но тут со двора притекло шумство – человечий гомон, смех, урчание моторов и хлопки дверец.

– К нам, что ли?

Гибко встав, Наташа подбежала к окну.

– Ого! – удивленно воскликнула она. – Там Гайдай! И Риточка, и… О, Видов нарисовался! Пошли встречать!

– Побежали!

Мы ссыпались по узкой лестнице на второй этаж, и выскочили на галерею в тот самый момент, когда киношная братия повалила в холл, наполняя дом болтовней и суматохой. Гайдай, Харатьян, Самохина…

Увидав женщину, которую Олег держал за руку, я стал догадываться о целях звездного наезда. Рута Шимшони!

– Леонид Иович! – развел я руки. – Уэлкам!

– О, нет, нет, Миша! – рассмеялся режиссер. – Хватит с меня английского! Наслушался!

Инна, выскочив из кухни, захлопала ресницами.

– А я макарошки сварила… – растерянно доложила она.

– Какая прелесть! – пропел Гайдай. – Макарошки!

– С котлетками… – упавшим голосом вытолкнула Хорошистка.

– Угостите?

– Ага! – воспряла Инка.

– Вы проходите в гостиную! – опомнилась Рита. – Леонид Иович! Дима! Олег!

– А женщин она уже за людей не считает, – нажаловалась мне Наташа Харатьян. – Одних только мужиков зазвала!

Рассмеявшись, «Лита Сегаль» обняла «Алису», и проводила в гостиную. А Рута Шимшони задержалась, поджидая меня с милой улыбкой.