«Хорошо мне в теплушке…» Хорошо мне в теплушке, Тут бы век вековать, – Сумка вместо подушки, И на дождь наплевать. Мне бы ехать с бойцами, Грызть бы мне сухари, Петь да спать бы ночами От зари до зари, У вокзалов разбитых Брать крутой кипяток – Бездомовный напиток – В жестяной котелок. Мне б из этого рая Никуда не глядеть, С темнотой засыпая, Ничего не хотеть – Ни дороги попятной, Разоренной войной, Ни туда, ни обратно, Ни на фронт, ни домой, – Но торопит, рыдая, Песня стольких разлук, Жизнь моя кочевая, Твой скрежещущий стук. Полевой госпиталь Стол повернули к свету. Я лежал Вниз головой, как мясо на весах, Душа моя на нитке колотилась, И видел я себя со стороны: Я без довесков был уравновешен Базарной жирной гирей. Это было Посередине снежного щита, Щербатого по западному краю, В кругу незамерзающих болот, Деревьев с перебитыми ногами И железнодорожных полустанков С расколотыми черепами, черных От снежных шапок, то двойных, а то Тройных. В тот день остановилось время, Не шли часы, и души поездов По насыпям не пролетали больше Без фонарей, на серых ластах пара, И ни вороньих свадеб, ни метелей, Ни оттепелей не было в том лимбе, Где я лежал в позоре, в наготе, В крови своей, вне поля тяготенья Грядущего. Но сдвинулся и на оси пошел По кругу щит слепительного снега, И низко у меня над головой Семерка самолетов развернулась, И марля, как древесная кора, На теле затвердела, и бежала Чужая кровь из колбы в жилы мне, И я дышал, как рыба на песке, Глотая твердый, слюдяной, земной, Холодный и благословенный воздух. Мне губы обметало, и еще Меня поили с ложки, и еще Не мог я вспомнить, как меня зовут, Но ожил у меня на языке Словарь царя Давида. А потом И снег сошел, и ранняя весна На цыпочки привстала и деревья Окутала своим платком зеленым. «Смятенье смутное мне приносят…» Смятенье смутное мне приносят Горькие веянья весны. О, как томятся и воли просят Мои мучительные сны! Всю ночь напролет голоса убитых Плача упрашивают из земли: – Помни кровь на конских копытах. Помни наши лица в пыли. Мы не запашем земли восточной, Глина лежит на глазах у нас, Кто нас омоет водой проточной, Кто нас оденет в твой светлый час? Только и властны над сонным слухом, Если покажешь нам путь назад, Мы прилетим тополевым пухом, Как беспокойные сны летят. Полька
Все не спит палата госпитальная Радио не выключай – и только. Тренькающая да беспечальная Раненым пришлась по вкусу полька. Наплевать, что ночь стоит за шторами, Что повязка на культе промокла, Дребезжащий репродуктор шпорами Бьет без удержу в дверные стекла. Наплевать на уговоры нянины, Только б свет оставила в палате. И ногой здоровой каждый раненый Барабанит польку на кровати. Иванова ива Иван до войны проходил у ручья, Где выросла ива неведомо чья. Не знали, зачем на ручей налегла, А это Иванова ива была. В своей плащ-палатке, убитый в бою, Иван возвратился под иву свою. Иванова ива, Иванова ива, Как белая лодка, плывет по ручью. Суббота, 21 июня Пусть роют щели хоть под воскресенье. В моих руках надежда на спасенье. Как я хотел вернуться в до-войны, Предупредить, кого убить должны. Мне вон тому сказать необходимо: «Иди сюда, и смерть промчится мимо». Я знаю час, когда начнут войну, Кто выживет, и кто умрет в плену, И кто из нас окажется героем, И кто расстрелян будет перед строем, И сам я видел вражеских солдат, Уже заполонивших Сталинград, И видел я, как русская пехота Штурмует Бранденбургские ворота. Что до врага, то все известно мне, Как ни одной разведке на войне. Я говорю – не слушают, не слышат, Несут цветы, субботним ветром дышат, Уходят, пропусков не выдают, В домашний возвращаются уют. И я уже не помню сам, откуда Пришел сюда и что случилось чудо. Я все забыл. В окне еще светло, И накрест не заклеено стекло. |
