— В девять тридцать?

И Масловский пожал протянутую ему руку.

Кафе на бульваре Круазетт. Мимо неспешно течёт редкая по раннему времени толпа, состоящая из праздной публики, одетой по-утреннему просто. Гуляющих немного. Некоторые из них глазеют по сторонам, присматриваясь к сидящим в кафе. Встречаются и велосипедисты. Масловский с кипой газет устроился напротив Юденича. Официант подал кофе и круассаны. Юденич мельком оглядел сервировку и набычился. Тоска по родине. Мечтая о гречневой каше и ломте ржаного хлеба, Юденич почти не притрагивается к доступной пище.

— А помнишь ли, Женя, как Лебедев ставил нам самовар? Смешной был человек… Его жаль больше иных.

— Верный служака, хоть и не без фанаберий. Глупая смерть в стычке с Булак-Балаховичем.

Зная, что воспоминания о товарищах по Кавказскому и Северо-Западному фронтам обычно оживляют командира, Масловский тем не менее остерёгся развивать опасную тему — слишком много смертей. Глупых, бессмысленных смертей. Между тем от самого Юденича осталась, пожалуй, ровно треть. Осунулся, сгорбился, взгляд то напряжённый, то рассеянный, будто человек "не в своей тарелке". Таков теперь Юденич едва ли не каждый день за редкими исключениями. Вот и этим утром облик Николая Николаевича печально контрастировал с беззаботностью и шиком бульвара Круазетт. Горестно вздохнув, Масловский позволил себе на несколько минут отгородиться от несправедливости мира свежим номером "Le Figaro".

Юденич предоставил ему ровно пять минут одиночества.

— Женя, милый, прошлый раз ты притащил мне книгу. В этот раз взялся за газеты… — тихо проговорил он.

— Они содержат много интересного, — живо отозвался Масловский. — Предлагаю вспомнить наши штабные привычки. Нынче 22 сентября 1933 года. Я готов сделать короткую сводку событий и представить их в виде доклада. Одобряете, Николай Николаевич? Итак… Вот, например: 21 сентября в Лейпциге начался процесс о поджоге Рейхстага. На скамье подсудимых пятеро коммунистов. Далее перечисляют имена. Главарь поджигателей руководитель коминтерновского подполья Георгий Димитров. Сегодня германские власти арестовали корреспондента ТАСС, направлявшегося в зал суда для освещения процесса в советской прессе.

— Коммунистов оправдают, но сама идея себя не оправдывает.

— …Далее… ещё из Германии. Праздник Рош ха-шана отмечался немецкими евреями с "рекордной посещаемостью немецких синагог" вопреки волне антисемитских указов нацистского правительства о начале 5694 года йо еврейскому календарю. А вот ещё: Имперская палата культуры создана в Германии по указанию министра пропаганды Йозефа Геббельса, который занял пост президента Палаты. Указ обязывает всех деятелей культуры зарегистрироваться в качестве членов одного из подразделений организации. Далее перечисляют подразделения: Имперская кинокамера, Имперская театральная палата, литература, музыка, радио, изобразительное искусство и даже пресса. Участие в палате даёт определённые привилегии, пользоваться которыми могут только арийцы. И конечно же, только арийцам предоставляется членство в указанной палате… Теперь несколько слов об Американских Соединённых Штатах.

Юденич затаился, замкнулся, сделался похож на запертый сундук. Утренние прохожие на Круазетт больше не интересуют генерала. Он больше не слышит плеска тихого прибоя. Генерал видит занесённые снегом склоны Девебойну или купола Исаакия, подсвеченные осенним солнцем. Он слышит щелчки ружейных выстрелов или стоны раненых? Кто знает? Чем бы его отвлечь? Рискнуть, заговорив о России? После короткого молчания Масловский решился.

— У меня есть "Возрождение". Впрочем, это позавчерашний номер.

— Женечка, милый, читай всё, что считаешь интересным…

— "Начальник политотдела Московско-Казанской железной дороги сообщает о злостном саботаже перестройки в вагонном отделе дороги. И тут тоже виноватыми оказываются коммунисты. Начальник политотдела Рязанско-Харьковской железной дороги установил, что ряд коммунистов выходили на работу в пьяном виде и прогуливали"… Дальше всё о том же: саботаж, пьянство, расхищение соцсобственности, рапорты партийцев об успешной работе, кадровые чистки и тому подобное. Но есть и новости, которые можно считать позитивными. Вот, например, из области фантастики. Маршал Михаил Тухачевский, заместитель народного комиссара Советской армии и флота, приказал создать Научно-исследовательский институт реактивных двигателей, или РНИИ, чтобы начать разработку ракет, в том числе и космических, в Советском Союзе.

На последнюю новость Юденич отреагировал.

— Тухачевский принёс много вреда. Странно, что он до сих пор не убит, как Алексеев. Впрочем, все эти новости не новы и свидетельствуют об одном: мир скатывается в войну ещё более кровавую, чем та, которую мы пережили, потому что та война так и осталась незавершённой. Возможно, ты, Женечка, и другие увидите её продолжение…

— В аспекте нынешних новостей наш друг сэр Уинстон со всей его философско-экзистенциальной ненавистью ко всему русскому представляется несколько старомодным, — поспешил проговорить Масловский: намёки командира на близкую кончину совсем не нравились ему.

В поисках спасения он снова ухватился за газеты и, несколько минут полностью отгороженный от мира, изучал крикливые заголовки, пытаясь найти среди них нейтральные. Английский, французский, немецкий языки… Непривычная лаконичность кириллицы без дореволюционных яти, фиты и ижицы. Без них строки русского текста словно ободранные, чужие, иномирные. Будто и сам ты уже не русский, а невесть кто, мертворождённый плод, выкидыш эпохи. Масловский с горечью размышлял о речи нынешних русских, советских людей. Такова же она, как раньше, или изменилась вместе с написанием слов? Каково-то им с генералом станет, если нынче же услышат её?

— Вы позволите?

Кто это обратился к нему по-русски? Масловский обернулся. Приземистая и тонкая старуха с присущим подобным особам забавно воинственным видом, вооружённая костяной клюкой, смотрела на него пронзительными фиалковыми глазами. Обычная старуха, лицо в сетке морщин, тонкой ниточкой рот, лоб в обрамлении седых куделек, на плечах старомодная цыганистого фасона шаль, ноги прикрыты пёстрой юбкой, слишком глубокое декольте демонстрирует увядшую в прошлом веке грудь. В ответ на слишком пристальный взгляд Масловского старуха запахнула шаль с девичьей поспешностью, странной для особы в столь преклонных годах.

— Laissez passer la dame, Monsieur[11], — прорычал её спутник с чудовищным русским акцентом.

Они протиснулись меж столиков, уселись в углу. Последовал короткий диалог с чернокожим гарсоном, и вот уже на столе перед ними блюдо с улитками, раки, кувшин с белым вином и небольшой графин с жидкостью, прозрачной, как слеза. Старуха незамедлительно принялась за еду. Её огромный, медведеподобный спутник, не дожидаясь услуг гарсона, налил себе из графина, махнул, понюхал рака и на том успокоился.

— Николай Николаевич! — Масловский тронул Юденича за рукав.

— Что тебе, Женечка, милый?

— Посмотрите на них.

— Э-э?..

— Вот эта пара. Молодец с военной выправкой и старуха. Я бы подумал, что мамаша выгуливает своего перезрелого сынка, если бы…

— А я думаю, они русские. Мужик пьёт водку в десятом часу утра. Старуха кушает улиток. Он-то точно русский, но вот она… цыганка… татарка…

Разглядывая старуху, Юденич несколько оживился, словно припоминая что-то. Масловский, наоборот, затаился, желая не спугнуть оживление своего командира.

— А помнишь, Женя… нет, ты не можешь помнить. Это произошло в моём тифлисском доме, когда тебя там не было. Адам Ковших привёл к нам свою подружку, Амаль Меретук. Они явились как раз после приезда фотографа. Ну уж фотографа-то ты должен помнить наверняка. Александра Николаевна показала этой… Меретук фотографии, и та наговорила ей всякого между делом за чаем. Напугала. Но и хорошее говорила, о твоей книжке. И вот она написана. И издана. Тебе она напророчила долгую и счастливую жизнь, а про других всякого плохого понасказала. И ведь действительно, Де-Витт исчез через два года после памятного чаепития, Воробьёва последний раз видели летом 1920 года в Крыму. Кажется, он состоял там без должности при штабе Врангеля. А потом… что с Николаем Михайловичем стало потом, никто не знает. Женя, милый, может быть, ты… нет, и ты не знаешь.