Запись сделана штабс-капитаном 153-го пехотного Бакинского Его Императорского Высочества Великого князя Сергея Михайловича полка Минбашибековым.

"Сегодня поступило из штаба армии следующее послание (привожу его не дословно, ввиду секретности, а по памяти, имея в виду основной смысл оного послания:

"Ввиду приготовления к штурму Эрзерумских укреплений соблюдать полнейшую секретность всех сведений и действий, а также приказываю:

1. Начальствующим лицам изучать подступы к позиции Девебойну;

2. Исследовать подступы к ущелью реки Туй, по предгорьям горы Мах-Оглы, проходимость хребтов Кара-Базар и Палантекен;

3. 39-му пехотному полку выдвинуться к позиции Девебойну.

Частям запрещается ввязываться в серьёзный бой".

Таким образом, нам обеспечен перерыв в боестол-кновениях и короткий отдых…"

18 января 1916 года меня отослали от особы его высокопревосходительства для специального надзора за офицерским собранием. Офицеры хороши, когда надо командовать строем. С пистолетом или шашкой наголо перед строем скакать, великие подвиги совершая и речи произнося, — это дело справедливое и для русского офицера привычное. Но на бивуаке, или если наступает перерыв в боях и штаб призывает офицеров из строевых частей для инсценировки и обсуждения боевых задач — тут дело иное. Тут могут начаться недопустимые в прифронтовой полосе картёж и изобретательность. В прифронтовой полосе за такие дела к стенке ставят или, в лучшем случае, на гауптвахту сажают. Однако если между боями настала законная по военному времени передышка, то без офицерского собрания никак не обойтись. В собрании господа офицеры из разных родов войск, а некоторых из них по чести офицерами-то не вполне можно считать. Например, казаки. Казаки — это вообще люди особого, низшего сословия, хоть и нарочитой воинственности, чем и берут свои преимущества перед нами, коренными русаками. А уж если казак в чине какого-нибудь там подъесаула 1-го или 2-го Кизляро-Гребенских полков, то есть позавчера через плетень перепрыгнул и назвался он Матвеем Медведевым либо Александром Зиминым, то такой почтенно чаёвничать в обществе не умеет, а по природной своей привычке на все стороны шашкой машет. Так и хочется ему сказать: мы тут тебе не горцы, не даги, которые коров твоих, да коней, да девок уводят. Мы — приличные миряне с центральной России, и шашку свою ты спрячь, иначе не избежать беды. Пусть нас, как врагов, турок сечёт, а ты своих сталью остро заточенной не тормоши кого попало. Многое я мог бы сказать бородачу в черкеске, но тот офицер, и я должен ординацию блюсти. Нет, казаки не изобретатели и к картам не привержены, но очень уж свирепы. Чуть что — сразу шашку вон и геть. А это неправильно, если на дворе инсценировка.

Вот почему меня, Павла Лебедева, и отлучили от широкой груди Николая Николаевича, и прикомандировали к офицерскому собранию. Для надзора, стало быть. А где надзор, там и особая работа: тут и подай, тут и принеси, и самовар поставь, и посуду перемой. Потому что господа офицеры — это кроме упомянутых казаков, конечно, — с какой-нибудь бумажки или рушника кушать не станут. Им хорошую посуду подавай — стекло, фаянс и незлобер. А казак и деревянной ложкой с котелка может жрать. Другого я в казацких обычаях не видел. Может потому, что я дурак?

Адам Ковших — человек еврейского происхождения со множеством имён, меня вслух и прилюдно дураком именует. С виду Ковших этот на самом деле настоящий барин в бобровом воротнике и гетрах. Все барские обычаи знает назубок. На многих языках трещит, как перепел, а всё же не офицер он. Нерусь этот Адам Ковших, или попросту выкрест. Офицерствующие бородачи 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков его в глаза жидом величают, а он только ржёт да "Господа своего всемогущего" через слово поминает. Это Иегову, стало быть. А не знают упомянутые мною бородачи, что слово "жид" его высокоблагородием Николаем Николаевичем из кисона нашего исключено специальным устным приказом, за ослушание которого полагается специальное взыскание, в силу войны. Потому что в войну все мы, как один, русские, даже армянин Пирумян и немец Мейер. Ковшиха сие рассуждение, конечно, не касается, хоть он и крещёный в православную веру. Но это своё мнение я держу в дальнем углу под сукном в силу данной присяги и обязанности подчиняться командирам.

Есть в собрании и настоящие офицеры.

Вот, к примеру, их благородие полковник Евгений Васильевич Масловский. Всеми мыслимыми регалиями осенён. Образование получил в Тифлисском кадетском корпусе и Михайловском артиллерийском училище. Из училища был выпущен подпоручиком в Карсскую крепостную артиллерию. Позже служил в Кавказской резервной артиллерийской бригаде. В 1906 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Хоть и православный, а всё равно брамин! Этот непременно когда-нибудь генералом станет. Сейчас он немного ранен. Насчёт такой раны волноваться не стоит, но беспокоит она его, сутки напролёт точит, как зубная боль, хоть и заживает быстро. Забвение от неё он находит лишь ненадолго за дружеской беседой, рюмкой портвейна или партией в винт. Николай Николаевич картёж не одобряет, но его благородие Евгений Васильевич пусть грешит по маленькой.

Под офицерское собрание преобразовали дом местного зажиточного купца. Обстановку, кухонную утварь, богатые ковры и гардины бежавший от русской армии турок не смог вывезти. Тут же по комнатам рассыпаны и разные книжки. Я пытался в них заглядывать, да немного понял из латинских букв. Думал я эту литературу на растопку печей пустить, но его благородие меня остановил. Дескать, книги на английском и немецком языках. Их можно читать. Однако офицеры 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков латинской грамоты не знают. Для них лишь греческий да церковнославянский. И то хорошо: нечего таких германским романизмом развращать.

Кроме сугубо штабных служильцев в офицерском собрании оказались и закалённые Саракамышем строевики. Например, его благородие полковник Даниэль-бек Пирумян или Даниил Пирумов. Герой-то он герой, кто спорит. Однако при виде его я впал в ужасное затруднение. Как к нему обращаться? Наш Николай Николаевич при штабе завёл обыкновение друг друга по имени-отчеству величать, но в отношении его благородия полковника Пирумяна у меня с этим делом загвоздка — никто его отчества не знает, кроме всезнайки Ковшиха, а тот эдакую репу мне загнул, что христианскому языку такого вовек не выговорить. Ну не называть же мне его благородие героя Саракамыша Даниэль-беком? Так-то он невысокого роста и худощавый, лысоватый и глазастый. Бороды не носит, но лицо порой принимает столь суровое выражение, что свирепостью своею может напугать и всё Кизляро-Гребенское войско. В целом, это лицо можно было бы назвать обыкновенным, если б не глаза. От одного взгляда его благородия Даниэль-бека посуда на моём разносе начинает испуганно дребезжать. Его высокопревосходительство Николай Николаевич называл эти армянские глаза "открытой книгой". Услышав такое мнение, я позволил себе посмотреть в них не раз. Действительно, всё в них отражается, как в зеркале: и радость, и гнев, и я с самоваром и чистым рушником через плечо. Читать в них может любой — будь то придурковатый Ковших или, положим, я. Такой человек, как его благородие полковник Пирумян, для разведки или дипломатии не годится — мигом выдаст себя с головой. Зато подобная правдивость увлекает солдат. "Русские богатыри" — так именует наши строевые части Николай Николаевич — охотно идут за такими начальниками и в огонь, и в воду, и в снежный буран. Свидетельство тому — дело при Саракамыше, где 153-й пехотный Бакинский полк под командой Даниила Пирумова показал себя с самой лучшей стороны.

А нынче, широко развернув простыню газетного листа, его высокоблагородие полковник читает вслух присутствующим офицерам одну заметку за другой. По-русски он говорит слегка по-армянски. Многие из господ офицеров имеют привычку к чтению вслух или декларации, как учителя в реальном училище или какие-нибудь профессора за чаем с барынями.