Мой скромный выход встретили овацией.

Он сидел в первом ряду. Амаль Меретук приметила его по особой изысканной опрятности, отделяющей господ от простонародья: белая кипень сорочки меж лацканов сюртука, белая же розочка в петлице, шелковый цилиндр. Всё, включая гамаши, отличнейшего английского качества. Однако посадка золотого пенсне на русском носу выдавала в нём своего, русского.

Оставаясь равнодушным к акробатам, дрессированным животным и клоунаде, он с навязчивой пристальностью смотрел exclusive на меня. А выход Амаль Меретук перед каждым номером сопровождался бурей оваций. При этом и мой собственный аттракцион высоконаучной проницательности пользовался сокрушительным успехом.

В тот день, как обычно, я раскладывала карты одна к одной на покрытом бархатной скатертью столике.

Коверный клоун громким голосом объявлял публике каждую из них. Трюк очень простой: одна из пяти дочерей нашего конюха занимала место во втором или третьем ряду. Девушка-простушка загадывала в уме карты, а я доставала их из колоды. Так продолжалось некоторое время. Амаль Меретук называет эту часть аттракциона "затравкой". Некоторые из русских подозревали в моей "затравке" прямой обман, а дочку конюха пытались разоблачить, как "подсадную утку". В этом случае я переключала своё внимание на этих неверующих. В такой момент наш цирк становился воистину русским, ведь артистка и её недоверчивая публика продолжали общение на русском языке. Я угадывала в их карманах самые различные предметы — от костяной расчёски до небольших сумм в несколько пенни. Мой красивый господин не сводил с меня глаз, а после представления мне доставили корзину цветов с запиской, в которой значилось одно только слово, написанное почему-то латиницей с восклицательным знаком на конце: "Bravo!"

Цирк Страбомыслова работал на износ. Мы давали представления пять-семь раз на неделе, и я принимала участие в каждом из них. Упомянутый джентльмен являлся по два раза на неделе, всегда занимая одно и то же место. В конце каждого представления я получала корзину цветов и слово из пяти латинских букв с восклицательным знаком на конце. Понукаемая обычным женским любопытством и используя собственные exclusive methods, я попыталась выведать, кто он таков и откуда. Обычно подобные трюки не стоили мне большого труда. Однако в данном случае помехой стали пенсне, иногда заменяемое очками с тёмными стёклами, и цилиндр. С последним мой странный поклонник не расставался никогда, причём поля цилиндра бросали глубокую тень на верхнюю часть его лица, а очки совершенно скрывали глаза. Итак, из многодневных наблюдений я смогла вынести лишь два вывода.

Первое. Мой поклонник без сомнения русский.

Второе. Мой поклонник весьма продуманный, скрытный и неплохо обеспеченный человек.

На одном из представлений Амаль Меретук повела дело так, чтобы он принял участие в угадывании предметов. Так я обнаружила в его жилетном кармане привязанный на цепочку медальон С.-ской предводительши, а в кармане сюртука — перевязанную голубой тесьмой пачку писем от его матушки из Московской губернии и одно-единственное письмо от Амаль Меретук, к которому я когда-то приложила памятный медальон. Так мы познакомились, и в тот день мой поклонник удалился восвояси весьма довольный собой.

Обладая немалой опытностью в подобных делах, я ожидала в дополнение к цветам и "Bravo!" присылки ящика вина провинции Champagne, и нескольких килограмм самого отборного швейцарского шоколада. Предвкушение подарков не принесло мне радости. Черкесские корни, несмотря на русское воспитание, дают о себе знать и по сей день. Испытывая равнодушие к винам и шоколаду, я предпочитаю запивать жареную баранину водкой.

Но вот представление закончилось. Совершив свой последний conference-выход, я обнаружила в гримёрке обычную корзину белых роз, дюжину Champagne и пакет самого лучшего dutch chocolate. Пока я перебирала розы, размышляя о возможностях вежливого отказа на возможную просьбу об интимном свидании, явился мальчик с небольшой обтянутой бархатом коробочкой в руках.

— Господин из первого ряда велел передать это лично вам в руки. Его интересует возможность личной встречи за ужином, — проговорил хромоногий и горбатый отпрыск акробатического семейства, выполнявший в нашей труппе обязанности посыльного.

В коробочке оказался золотой браслет, довольно вульгарный своей массивностью, и визитная карточка с начертанным на ней псевдонимом. Я прочла русский и английский текст: "Григорий Холодов. Услуги врача. Grigory Kholodov. Doctor’s services". Украшение пришлось как раз по руке. Недаром субъект в шелковом цилиндре рассматривал меня несколько дней. Скрепя сердце я передала через мальчика своё согласие на личную встречу за ужином.

Ужин состоялся в один из редких для меня выходных в довольно фешенебельном ресторане Soho. Там Григорий Холодов "обнажился", оставив у швейцара цилиндр и спрятав в карман сюртука очки. Тем самым он обнаружил поразительное сходство с оставленной в Московской губернии матерью.

Весь вечер я смотрелась в его по-русски прозрачные глаза словно в зеркало, где отражалась я: прекрасная, чистая, честная, с небольшой горчинкой сомнения, обусловленного неюной опытностью и привычкой подвергать сомнению всё, кроме собственных убеждений. Григорий был действительно богат. Родители его не жалели денег на его образование, и Григорий после всех злоключений и ошибок первой молодости смог приобрести не только профессию врача, но даже некоторую практику. И это несмотря на островной снобизм и английское недоверие ко всему иностранному. В дополнение к медицинским гонорарам — а лечил Григорий исключительно русских и при том, как правило бесплатно — приличное содержание ежемесячно предоставляла мать.

За первым ужином последовал второй. За вторым — вечер в Palace Theatre Richard D’Oyly Carte. После скучного вечера в театре и посещения ювелирной лавки в нескольких кварталах от него мы стали встречаться чаще.

В Hyde Park мы только гуляли, а верхом катались в Wimbledon Village Stables. Доступ в фешенебельные клубные рестораны нам, русским, закрывало специфическое британское высокомерие. Зато гостеприимно распахнутые двери лондонских магазинов не знали сословных и национальных различий. Холодов никогда не вмешивался в мой выбор, безропотно оплачивая счета. Цирк Страбомыслова хоть и пользовался успехом, но через полгода сборы закономерно стали падать, и я стала задумываться о переезде в Шотландию.

Это случилось именно в тот день, когда я уже наметила возможную дату отъезда цирка Страбомыслова в Эдинбург. Отобедав у Gatti by Charing Cross, мы сели в омнибус.

— Я бы хотел тебе кое-что показать, — сохраняя самый таинственный вид, проговорил Холодов.

Я не возражала, ведь он намеревался отвести меня в модный салон. Ещё одно платье от лондонского портного мне совсем не помешает… Мы сошли с омнибуса на Oxford Street. Холодов повлёк меня в одну из модных лавок, которую, очевидно, приметил заранее.

Модистка встретила его как старого знакомого. Тут же из недр ателье явилось длинное вешало с двумя дюжинами платьев разных фасонов в цветовой гамме от кипельно-белого до молочного и насыщенного цвета слоновой кости.

— Вы настаиваете на белом платье? — спросила я, сохраняя хладнокровие.

— Да. На мой взгляд, любое из этих платьев вполне годится для венчания, — ответил Холодов.

— Вы нашли избранницу? Есть женщина, которую вы готовы назвать женой перед Богом и людьми?

— Только перед людьми. В том числе и перед священником. В Бога я не верю. Выбор платья оставляю на ваше усмотрение.

Модистка повлекла меня в примерочную, где около полутора часов мы обсуждали с ней фасоны платьев и белья. Всё это время Холодов провёл за чтением "The Times". В конце концов Амаль Меретук остановила свой выбор на двух платьях сдержанных сероголубых расцветок, но очень элегантных. Модистка поглядывала на меня со свойственной людям этой профессии проницательностью. Разумеется, она признала во мне хозяйку прошумевшего на весь Лондон цирка Страбомыслова.