Пролог

 Еньку прошиб холодный пот. Один из монахов сунул в зубы палку, двое других умело обмотали руки веревкой. Стянули ноги и закрепили шею, чтобы не разбил голову…

 "Это больно, – предупредил верховный магистр, окинув взглядом его худое тело. – Не каждый выдержит…"

 Мозг метался в панике. Енька нервно зажмурился: "Боги, помогите умереть…" На сером кирпичном своде неподвижно висели здоровенные пауки, в клочьях грязной паутины…

 __________

 Все началось очень давно.

 Жизнь в Городее казалась легкой. Не чета деревням, где сельчане не имели права носа высунуть за околицу без высокого дозволения. А что? Набросал вяженку, нарубил тростника – и свободен, как суслик в поле. Конечно, если мать не загрузит бочками для зимы, или конопатить крышу, или помогать толстому Глаакину, с его железом…

 Енька обожал палки. Хоть пальцы и болели, после вяженки. На палках он считался лучшим бойцом на своей улице, несмотря на внешность. А внешность – предмет насмешек всего города, и тупых старших братьев. Невысокое щуплое тело, мягкий подбородок, вздернутый носик и тонкие брови делали его похожим на девушку – и это нередко веселило друзей-оболтусов, особенно когда случайный прохожий ошибался: "Простите, маленькая гуаре…"

 Зато он здорово дрался на деревянных мечах. Тут веселье было уже на его стороне – выпад, еще один, отбить слева, карусель вправо… Талант. Это признавали и Туллуз, в прошлом настоящий армейский солдат, и Мерим, уважаемый знаток всего-всего в Айхоне. Туллуз, свесив больные ноги с бочки, одобрительно слушал стук деревянных палок, хмуря свои кудлатые брови, а затем подзывал Еньку, задумчиво щупал его жилистую руку и бормотал под нос: "Эх, тебе бы в школу мечников, парень…"

 Туллуза уважали. Даже скупой Триптих, хозяин местной корчмы, никогда не отказывал в кружке старому воину, повидавшему и Вайалон, и драку за Десну, и Битву Трех Королей. Шиазз, старый оружейник, всегда прислушивался к советам бывалого солдата, и Килху, уличный кузнец, тоже посылал за Туллузом, если принимал мастеровой заказ. А когда седой боец надирался так, что еле добредал до крыльца, волоча поврежденную ногу, – мгновенно собиралась детвора со всей улицы. Ибо любил он, удобно устроившись на бочке, вытереть кулаком усы и повспоминать…

 Енька зачарованно слушал – перед глазами пылали грандиозные битвы, отчаянные смельчаки и упрямые глупцы, честь и слава, ратные подвиги и непроходимая тупость… Поднимались белые дома великой Андоры, столицы королевы Айхо, и вздымала серые кручи Ура-Яш, далекая южная гряда… Мог ли тогда предположить мечтательный парнишка, что когда-то увидят его глаза? И что придется пережить ему самому?

 Ближе к ночи появлялся городовой Громур и разгонял всех по домам: "Брысь, мелкота! Может, кто-то хочет ночевать в управе?" "Дурак ты, Громур… – нехотя слезал с бочки старый солдат под шустрый топот разбегающихся босых пяток. – Как был дубиной, так и остался". "Цыц! – свирепел блюститель закона. – А если увидят, думал головой? Что за сборища устраивает бывший сторонник Белой лилии?"

 Управы на центральной площади боялись все. Мрачное серое здание с решетками на окнах, откуда, поговаривали, по ночам доносились вопли осужденных. И Магистрат, куда каждую субботу приезжал дворецкий, от самого светлого князя, из Берлицы…

 Жизнь в городе была несложной. Не считая вяженки и тростника, конечно. Давнего занятия городеевской детворы, ибо работа выматывающая, а платили пшик. Мальчишки с раннего утра до позднего вечера поднимали пласты слежавшейся тины в Омуте, местном болоте, и таскали ведрами через зловонную жижу. Омутская тина, перемешанная с глиной, мгновенно твердела, а затвердев – могла поспорить с любым цементом из королевства. Один недостаток – сохла. Поэтому обильно смешивали с тростниковой смолой, добываемой тут же, и затем уже отправляли в Артвут, столицу айхонских княжеств. Лучший строительный материал. Правда, вид не помпезный: пузырчатый, грязно-серый, и воняла невыносимо. Но и стоила медяки, вследствие полного отсутствия производства. Поэтому и пользовалась спросом в основном у бедноты.

 Иногда худой, тщедушный Родинка заставлял выпаривать бочки. Килху – раздувать кузнечный горн, а толстый Глаакин – разгружать воз со старым железом… Еще вымести дом, вместе с Весянкой, улыбчивой сестрой, развесить выстиранное белье, натаскать в кадушку воды и нарубить дров. Но к ночи, когда солнце опускалось за расплывчатую гряду отрогов Идир-Яш, он проводил время с друзьями на пустыре, и веселый мальчишеский задор выкидывал совсем другие фитиля и утехи…

 У него было три брата и сестра. Глава семьи работал приказчиком в одной из деревенских уездных усадеб и появлялся в городе только на выходные. Старший служил в городской страже, и по вечерам пьяно покрикивал на мать и сестру, средний на лесопильне разделывал бревна, младший еще ходил под стол пешком. Была ли семья дружная? Енька не знал. Но старался лишний раз не мозолить глаза старшим, чтобы не получить пинка или не нарваться на глупый гогот: "Не нарядить ли эту девицу в платьице и не сосватать ли Абузе?" Оба запрокидывают круглые деревянные головы и начинают ржать, как два диких жеребца перед случкой, снизу вверх оглядывая Еньку. Все наслышаны про странные пристрастия старосты Абузы.

 Неизвестно, с какими мыслями отец назвал его Женькой, ибо Женя (ласкательное для "жены") в Айхоне больше подходило девочкам, и близкие стали попросту звать "Енькой". Только сестра иногда ласково тянула: "Женик…" – но у сестры это выходило совсем не обидно ине прятало никаких внутренних каверз.

 Он обожал сестренку. Весянка была добрая. Искренне жалела, всегда угощала припрятанным медовым пряником или куском твердого сахара. Каждый раз старалась помочь по дому, хоть и у самой руки отнимались от усталости: обстирывала пол-улицы…

 Городея – небольшой город. На самой границе великих княжеств Айхона и Семимирского королевства. Княжества формально считались вассалитетом королевы, но в реальности никто не влиял на власть великих владык Айхона. Это рассказывал Еньке Мерим, обнищавший книжник из самой метрополии. Мерим был веселым и общительным, но от посторонних шарахался, как от чумы, и любил только детей. Поговаривали, что никакой он не книжник вовсе, а дворянин, и раньше был уездным старостой в самой столице. Как бы там ни было, но сутулый книжник с повадками благородного дорна, в штопанном сюртуке, был большим докой в глазах мальчишек с обозной улицы и, казалось, знал все обо всем. О всех пяти великих Домах Айхонских княжеств, и Семимирском королевсте, и даже Диорской империи.

 Однажды Еньке разбили голову, да так, что залил кровью все волосы и рубаху. Юсс, давний закадычный друг, не придумал ничего умнее, как притащить к Мериму, ибо домой Енька идти наотрез отказался: мать категорически запрещала палки. Он провалялся у бедного дорна до самого утра – ему промыли затылок листьями Чу, туго перебинтовали и настрого запретили вставать.

 Енька лежал на мягкой широкой постели и первый раз в жизни блаженствовал. А Мерим сидел рядом и рассказывал удивительные вещи. Не о драках и войнах, как седой Туллуз, а совсем о другой жизни: интригах и тайнах великих княжеств и большого королевского двора. О северных уршах, где ворх, страшное лесное чудище, почиталось совсем не зверем, а покровителем леса. Где ведьмы плели танцы у костра в ночь полной луны, вычищая лес, и никто не считал их корнем зла. Где птицы садились на плечи, а мягкая лань безбоязненно терлась о ногу, выпрашивая кусок сухаря…

 Енька зачарованно слушал, и перед его мысленным взором вставал другой мир, удивительный мир… Северный Рашир – страна густых лесов, гривастых буйволов и таежных тигров. Урши – суровые кряжистые бородачи-охотники – видел пару раз на рынке. Строили крепкие рубленые избы и жили деревнями-общинами. Привольно жили, не страшась сборщиков налогов или кровавых указов своих великих князей…