Кафавр обливался потом. Он обхватил лысину ладонями и с тихим стоном подался вперёд. Наконец, он поднял взгляд на меня.

– Что же мне теперь делать, Харрап? Я потерял Сехметепа. После стольких лет обучения… Я возлагал на него большие надежды. Я не могу отрыто обратиться в Дом Маат. Он такой чувствительный мальчик… Я.… боюсь.

– Я явился лишь выручить Гипсея, владыка Кафавр. Его родители сообщили мне, что он попал в беду, а я – их друг. От Вас я хочу, чтобы Вы его вылечили и приняли на прежнее место, иначе мне придётся обратиться за помощью к воителю Джехути.

– Хорошо. Это для меня значения не имеет. – Верховный лекарь снова уронил голову на грудь. Я уже собрался уходить, когда он сказал: – Господин Харрап, как Вы сами сказали, Вы – не меджай. Вы смогли бы помочь мне?

Я бросил этому утопающему соломинку.

– Почему бы и нет?

Кафавр уцепился за соломинку.

–Вы поможете? Мне нужна помощь при сохранении глубокой тайны…

– Придётся пожертвовать несколькими дебенами.

– Сколько?

– А за сколько Вы подрядили Хорджедефа?

– Десять.

Я присвистнул, вызвав ропот среди стоящих за моих спиной, считавших свист дурным знаком.

– Договорились, десять дебенов.

Солнечным светом разлилось выражение облегчения по его лицу. Цена была высоковата, но не для верховного лекаря, ежедневно возлагающего руки на фараона. Кафавр и глазом не моргнул. Он слишком долго тяготился этим бременем и рад был переложить его на кого-нибудь другого.

Но он ещё не все сказал.

– С Вами трудно сторговаться, владыка Харрап, но, в моем положении, у меня нет выбора. Однако, я хотел бы выяснить, ради собственного спокойствия: насколько Вы умелый охотник за людьми?

Он произнёс это своим обычным, резким, приказным тоном. Но и я ответил ему в такт. Ответ этот заставил его отшатнуться от меня, как от чумного:

– Кафавр, в Чёрной Земле и за её пределами я отправил в западный город немало. Из двоих я вынул потроха вот этими руками, – для наглядности я поднял свои предплечья с бронзовыми браслетами к его лицу, – прямо у Дома Маат. Однажды по моему приказу несколько сотен кушитских воинов, возжелавших пшента Великого Дома, были сожжены «жидким огнём» моего, к слову, изобретения. Но, кроме врагов Кемта, я ненавижу подонков, превращающих справедливую Волю Маат в посмешище, и жиреют на её обмане. Многих я выпотрошил мечом, некоторым раскрошил черепа вот этой булавой. Хоть мне и не хочется помнить эти поганые времена, я их не забыл. И враги мои помнят. Изуверы, о которых я пачкаю руки, боятся меня до смерти, но мне на них плевать. Если я собираюсь убить, то убиваю по Закону. Недоумки твердят, что я слишком быстр на расправу, но им не под силу отнять у меня оружие, потому что действую я всегда правильно, а они – нет. Быстрота расправы – защита от нападения. Поэтому я всё ещё все жив. Вот такой я охотник.

Он, онемев, надолго замер и воззрился на меня с нескрываемым паническим страхом. В комнате повисла тишина. Подобные речи я произношу редко, но уж, если выступаю, то, должно быть, получается убедительно.

Университетский экзамен на истфаке по риторике я сдал на «четыре».

Не сказать, что б я был и профессиональным историком. За два курса истфака университета, история Древнего мира была, что называется «пройдена» и сдана, к стыду моему, на «троечку». Время было для науки непростое, опять же, студентки своими формами привлекали куда больше пыльных томов. Дурак был. Знал бы, что так всё сложится – из библиотеки б не вылезал, не только историю изучил, но и механику, и химию с физикой, и военное дело. Но такое вот стечение обстоятельств – оказался я в Древнем мире во плоти. И если бы у «Ессея» курс слушал внимательно, сразу бы разобрался, что тут да к чему.

Хотя, с другой стороны – даже если б сразу всё понял, это мало бы что изменило. Когда я, по первости, проник сюда и увидел эти пирамиды и сфинксов, Великого их Дома, пальмовые рощи, пески и реку Хапи – решил, что попал каким-то чудом в прошлое Египта, на север Африки. Заблуждение не вскрывалось долго. Пока нищенствовал, бродяжил, пока язык учил, пока в войске Джехути страну кериушей покорял, пока добился у него признания и почёта (благодаря осколкам знаний фортификации и тактики-стратегии времён Суворова), как его «правая рука» – без малого года два прошло. А когда понял, что это лишь одно из ответвлений возможной реальности – уже и всё равно стало. Ну, не Древний Египет в официальном пиджн академиш, и что из того? Выбраться-то отсюда я всё равно не могу.

Если бы мысли в этом склепе можно было подслушать, здесь сейчас стоял бы испуганный гвалт. Два хлыща, получившие взбучку, выглядели радостно от того, что избежали встречи с моей булавой. Первым опомнился Кафавр.

– Вероятно, Вам необходимо осмотреть комнату Сехметепа?

– Нет. Мальчонка пропал, для меня этого достаточно. Проку от осмотра комнаты нет никакого. Искать надо мотив и похитителей.

– Каков же, по-Вашему, мотив?

– Скорее всего – это либо политика, либо золото. Это обычная подоплёка похищений. Начнём с начала, – я кивнул на кресло, и Кафавр вернулся в него. – Когда обнаружили его исчезновение?

– Вчера. С утра. Мелия, владычица моего дома, поднялась к нему в комнату. Его постель была пуста. Она бросилась на его поиски по всему дому, слуги обыскали всю усадьбу. Сехметепа нигде не было.

– Понятно. А этот белоснежный привратник?

– Гуней ничего не слышал и не видел.

– Тут-то Вы, видимо, и позвали Бо. – предположил я. – А с чего вы взяли, что он похищен?

Кафавр невольно вздрогнул.

– А как ещё его исчезновение можно объяснить?

Сидя в кресле рядом, я наклонился к нему.

– Если верить тому, что говорят о Вашем сыне, владыка Кафавр, он одно из необыкновеннейших созданий в Чёрной Земле. Его поведение может быть соответственно необыкновенным.

Он стиснул ладони так сильно, что они побелели.

– Сехметеп находился в отличном настроении и здравии. Я ведь не только отец, я ещё и верховный лекарь.

Стало понятно, что Кафавру не по душе сомнения в отношении ясности рассудка его отпрыска.

– Ладно, опишите мне его.

– Ему пятнадцать. Выглядит он так же, как все мальчики его возраста. Рост – три локтя, заплетённый в косу «локон юности» на голове, румяный. Голубые миндалевидные глаза, на виске справа – малозаметный шрам – след от падения в детстве.

– Сколько у вас слуг и рабов, где они спят, перечислите всех, кто бывал в последнее время в доме. Друзья, недруги…

– Хорошо – Кафавр откашлялся и начал перечислять своих домочадцев. – Кроме меня, в доме жил Сехметеп и владычица дома, Мелия. Гипсей, Гуней, Хромид, повара, слуги и два раба живут в помещении для прислуги, рядом со скотным двором. Друзей, для которых открыты двери моего дома, у меня осталось немного после того, как я оставил храмовую службу и преподавание. Врагов я никаких не припоминаю. По-моему, во врата за последние несколько седмиц не входил никто, кроме торговцев ну и, само особой, кроме них, – он обвёл взглядом присутствующих родственников. – Они приходят и уходят постоянно.

– У Вас ведь довольно богатый дом? —вопрос был излишний, но и задал я его не просто так.

Кафавр поймал намёк на лету и на его надменном лице мелькнула гримаса отвращения.

– Я в добром здравии. Пока ещё.

– К несчастью для них, – бросил я камень в огород присутствующих.

– У Мелии комната по соседству с комнатой Сехметепа. – продолжил он. – Я занимаю спальню напротив этой гостиной, через зал. Ни с какими людьми, кроме Великого Дома, я не сотрудничаю. Вы, должно быть, знакомы с сущностью моей работы. Она заключается в служении здоровью Великого Дома. На этом поприще меня должен сменить мой сын. Я дал ему сакральное знание Тота, Имхотепа и Сехмет. Для «незнающих вещей» его познания близки к божественным, для меня же – он просто человек, получивший доступ к мудрости. Естественно, эти знания составляют строго хранимую тайну. Мелия разделяет этот секрет со мной, и я полностью доверяю владычице моего дома. И она так же предана нашему Сехметепу, как и я. Это всё.