Но было так тихо, как на кладбище. Редкие вороны рассекали небо, противно каркали и приземлялись на деревья. Выйдя на улицу в одних валенках и укутавшись в одеяло, Захар бродил от одного двора к другому, чтобы встретить соседей. Его распирало от желания поделиться с кем-либо великой, объявшей его высокое тело новостью.

Но Старая спала. Спал весь Торфянск, спала губерния и спала страна. Уже летели ракеты. По небу разливался красный огонь. Вертолеты и самолеты вторгались в воздушное пространство, разрывали громким гулом тихую, мирную жизнь. Темные города озарились пламенем. Бог войны шел по украинской земле, когда как по земле русской слонялся один Захар, не знавший, что и делать, что и говорить, как это все принять и осмыслить.

Не дождавшись пробуждения соседей, он разом кинулся домой, ворвался в спальню к жене, чтобы добудиться ее, воззвать к гражданскому долгу. Сквозь сонм пьяного угара и эйфории он пытался вымолвить что-то складное, что-то, напоминавшее человеческую речь. Катерина, испуганная дрожью волосатых мужских рук, забилась в истерике. Пришлось еще долго успокаивать, пока жена совсем не пришла в себя.

– Дурак ты, Захар. Пьянь и дурак. Что у тебя случилось? Болит что? Я же сказала, где лекарства лежат. Если бессонница, мог бы и снотворное выпить, – с недовольством в голосе говорила Катерина. Тем не менее, гневливые нотки сменялись заботой и сожалением. Выглядел муж жалко, потерянно, будто нерадивый медвежонок. – Что там у тебя?

– Катька…Ты не представляешь, что сейчас будет…Точнее, уже… – с запинками выговаривал Захар и мотал головой, чтобы лучше настроить «суперкомпьютер»: так он называл свою богатую на идеи голову.

– Да говори уже, заманал, ей богу. Говори, Захар!

– Война началась. Президент вышел и объявил. На Украине, Кать, война…

– Как война? Быть не может, – не веря ни ушам, ни глазам, говорила Катерина, но в душе начинала понимать, что это не белочка. – Захар, ты не шутишь? Война?

– Война, Катенька, война. Настоящая. Киев брать будут. Возьмут быстро, дня за три. Но потом что будет? Война, Катя. Кровавая война.

– Не понимаю, Захар, не понимаю. Это шутка какая-то, сон. Я же сплю, правда? – заливалась истерическим смехом Катерина.

Захар молчал, не зная, чем крыть такой аргумент. Он и сам не совсем понимал: спит он или нет. Думалось, что Президент появился только перед ним, сообщил что-то такое, что заставило быть Водкина прийти в себя. И он взаправду оживился, забегал не то от счастья, не то от ужаса. А теперь накатывал животный страх, первобытный, давно забытый, но теперь поднявшийся на поверхность.

– И чего делать, а? – спросила Катерина и завязала распущенные каштановые волосы. Она встала и запахнула махровый халат, прошлась по спальне, выглянула в окно, как и Захар полчаса тому назад. – Тишина такая. Все спят, кроме нас.

– Пусть спят. И ты ложись. И я лягу. Утром разберемся, Катенька.

Захар прижался к жене, как давно не прижимался. Его звериное начало взяло вверх, и он, давно не вкушавший плоти жены, повалил Катерину на кровать. Сейчас и он хотел себя чувствовать настоящим мужчиной. Пускай Захар не на фронте, пускай все остальные спят, но он спать не может и не хочет. По крайней мере, пока.

Любовь кончилась в три минуты. Сделав поганое дело, Захар отпустил вспотевшую и ужаревшую Катерину, забрал поясок от халата, словно трофей, и отправился спать. Отключились оба, хоть и долго думали перед сном, что такое война. Додумались до того, что их дело малое, а значит жизнь будет продолжаться. Все пойдет прежним чередом.

На том и порешили.

Глава II

Неделя обгоняла другую, и на русской земле стал таять противный мокрый снег, давно превратившийся в черно-желтую жижу. Омерзительное зрелище мочащихся на него алкоголиков если и не удивляло горожан, то точно вгоняло в тоску.

«И снова они…» – вздыхали жители Старой улицы, когда замечали низкорослых мужиков в потрепанных шапках и расстегнутых болоньевых куртках, блиставших под сенью весенних лучей. Вздыхали и Водкины, но более всего Катерина, выходившая в огород, чтобы начинать приготовления к посадке.

Небольшое хозяйство кормило исправно, несмотря на капризную погоду и болезни семян. Временами картошку поражала фтора, и тогда Водкины охали и ахали, посылали молитвы Богу, стенали, но все же шли в сторону родимой «Пятерочки», чтобы набрать невкусных, пресных клубней по высоким ценам.

– Не сезон сейчас: вот они и ломят цены! – объяснял жене Захар, когда та возвращалась из супермаркета с двумя огромными пакетами.

Развалившись в мягком кресле, он рассматривал себя в зеркале: гладил седеющие усы, крутил ершистую, непослушную бороду. Катерина вталкивала на задние сидения пакеты, из которых сыпались яблоки и картошка, и от злости хлопала дверью.

– Достало уже. Хоть бы встал и помог, – бурчала она, когда заводила подержанный мерседес, взятый несколько лет назад в кредит.

– Я как-то не заметил, что тебе помощь нужна. Думал, ты только за картошкой. Чего набрала там? – с охотой поинтересовался он, решив, что жена взяла его любимые булочки.

– Не тебе набрала, Захарушка. Куда тебе? Худеть не думал?

– А чего мне худеть? Я тебя чем-то не устраиваю?

– Ха! – смеялась Катерина, чувствуя издевку в этом глупом вопросе, ответ на который казался таким очевидным, что и не требовал озвучивания.

– Ты не смейся, а отвечай, – напирал Водкин, когда они поворачивали на Старую. – Набралась от Ольки манер дурных. Чего вам, бабам, неймется?

– Не вам, мужикам, нас судить. Не начинай, Захар, ой не начинай. Сейчас с Ленкой виделись, языками зацепились. Страшные вещи говорит.

Катерина, будучи мастерицей на лавирование в разговорах с мужем, также ловко повернула руль и чуть сбавила ход. Колдобины, полные грязной дождевой воды, пробивали днище у любителей погонять в частном секторе. Водкина знала этот район как нельзя лучше, а потому даже с закрытыми глазами могла управиться с машиной. Она вспоминала разговор с лучшей подругой, Ленкой Старовойтовой, с которой они не первый год пахали в «Пятерочке».

Блондинка невысокого роста почти не выпускала электронную сигарету. К такой она приучила и Катерину. Раз попробовав, она не смогла отказаться от такого удовольствия. Стоя на улице после смены, обе они хорошо раскуривались и травили байки о прошедшем дне. Ленка постоянно хваталась за крабики в волосах, поправляла их по-всякому и подмигивала проезжающим депутатам и бизнесменам. Катерина сочувственно вздыхала и никак не могла взять в толк, каково быть такой девкой, как Ленка.

– Ты не суди, подруга. У тебя муж, крепкий дом и дочка. А у меня что? Красная цена, паленка и макарошки. «Баллы копим?». Тьфу, противно аж, – и Ленка, не постеснявшись подруги и выходящих из магазина коллег, громко сплюнула.

Сплюнула смачно, да так, чтобы все остальные видели и слышали. Безбожно ругая главу города, Дмитрия Абрамова, она, готовая впиться когтями в горла богатеев, с тоской говорила о будущем.

– Лен, да будет еще все у тебя. Сейчас медицина чудеса творит. Не ездила в Тверь-то?

– О, Тверь! – восклицала Ленка и отводила в сторону кислую мину лица. Утирала выступавшую слезинку, хлопала наращенными ресничками и продолжала: – Ты думаешь там мне помогут чем? Я ж там бывала. Бесплодная я, Кать. Это последняя остановка. Ни мужа, ни детей. Родители померли, и, слава богу, что не узнали. Мать бы не пережила. У батьки тоже нервишки шалили. В один год ушли. Слава богу, что ушли.

– Ну ты погоди, Леночка, погоди, – успокаивала Катерина и по-женски гладила ее мягкие, пахнущие дешевым шампунем волосы. – Была бы мужиком – точно женилась.

– Спасибо, Катька. А дети? Детей не было и не будет у меня, – все возвращалась к больной теме Ленка и закусывала алые тонкие губы, уже не чувствовавшие боли.

– У меня что ли детей много? Одну Ольку родили – и больше не надо. Тем более с такими генами…

– А что гены? Что гены? Вроде Захарка мужик хороший. Его ж весь город уважает. Э, без такого электрика у нас бы неделю не было света. Ну помнишь, года три назад, когда ураган нашел?