– Какое желание на этот раз? – спросил папа.
– Принцесса, – ответил мальчик.
Повернувшись к нам, Лори тихонько усмехнулась:
– Патриархат его уже захомутал.
– А может, он хотел быть принцессой? – несмело предположил Дэвид М.
Мальчик вернулся к фонтану со следующей монеткой; третьим, и последним, желанием стало «животное».
– Какое? – поинтересовался отец.
– Бегемот, – провозгласил мальчик.
Перед уходом он еще раз сходил к фонтану, поцеловал его керамический край – может, на счастье или как признание его чар. Оба, отец и сын, казались довольными; в развернувшемся перед нами спектакле каждый из них сыграл свою роль.
Ничего удивительного, что все загаданное мальчиком отличалось от того, что решился бы пожелать любой взрослый. Для более зрелого человека желание – это что-то конкретное и измеримое: например, отдать долги, жить в большом доме, выиграть в лотерею, сбросить вес или, может, обрести любовь – все это потенциально возможно, хотя иногда ставки могут быть высоки. А верящему в чудеса ребенку[1] больше хочется невозможного. Романист Карлос Фуэнтес так пишет о потенциальной способности детей преодолевать повседневный опыт в полете фантазии:
Несмотря на то что в школьном возрасте нас постоянно контролируют – школа, а больше даже семья, – именно в этом периоде жизни мы наиболее свободны от всего, что нас связывает. Кажется, это потому, что в детстве свобода и воображение – это одно и то же и, так как в воображаемом мире возможно все, способность воспарить над пространством семьи и школы позволяет нам жить более обособленно, чем во взрослом возрасте, когда мы вынуждены приспосабливаться, чтобы выжить. Мы, взрослые, должны покорно следовать ритму профессиональной жизни, подчиняться общепринятым правилам, а в детстве каждый из нас был сам себе волшебник (Fuentes, 2011, p. 58).
Как терапевты, мы, конечно, восхищаемся мощью детского воображения, но в силу возраста вряд ли сочтем фантазирование необходимым условием терапевтической встречи и едва ли со всем пылом погрузимся в фантазии ребенка. Если воображению дают волю, то не затем, чтобы использовать его по прямому назначению. Терапевт держит в уме более привычные для него соображения: нужно установить контакт, обеспечить безопасность, возможно сделать скидку на возраст, понаблюдать за игрой или использовать ее как проективный материал. А зачем нужно воображение, если процедура уже выполнена и проблему можно обозначить в трех словах? «Биполярное расстройство. – Следующий! Реактивное расстройство привязанности. – Следующий! – СДВГ. – Следующий! – ОКР. – Следующий!..» Все можно быстро урегулировать; остается только принять предписанные меры с целью вернуть вам счастливого, правильного и сосредоточенного ребенка.
Но в попытках соответствовать общепринятым объяснениям, сделать мир удобочитаемым не принесли ли мы в жертву его чудеса и тайны? Не посадили ли мы, профессионалы, под замок наше собственное воображение? А что, если мы оставили пространство фантазии, выдумки только для тех случаев, когда мы ничем не рискуем? А может, все-таки в самые важные моменты именно воображение нам нужнее всего?
В этой книге мы снова и снова стараемся показать, как велик ресурс воображения. Даже самые сложные проблемы можно одолеть с помощью черепашек-ниндзя или перехитрить, призвав на помощь свободомыслящих принцесс (феминисток, как сказали бы взрослые). А голодные бегемоты этими проблемами с удовольствием полакомятся. Взрослого человека встреча с жизненной проблемой вряд ли вдохновит на полет фантазии, а ребенка – легко.
Почему именно воображение?
Кролики роют норы, которые создают неудобства во дворах, где в остальном царит полный порядок. Каждую весну хозяева домов отправляются в местные хозяйственные магазины и питомники, пытаясь найти способ справиться с этой бедой (в ход идут репелленты, яды, капканы). Ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову спуститься вниз по кроличьей норе, как это делает героиня повести Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес». Когда в наш обычно спокойный мир вторгаются паразиты или эпидемии, это может быть слишком серьезно: тут не до воображения, не до фантазии. Не то что у Алисы – ее встреча с пушистым нарушителем совсем не типична. Мало того что белый кролик одет в жилетку и своей маленькой лапкой достает из кармана часы. Он еще и говорить умеет. «Боже! Боже! Я опаздываю!» – беспокоится он (Carrol, 2000, p. 2). И Алиса нас не разочаровывает. У нее, как у любого ребенка, великолепное воображение, и, когда она видит, как кролик исчезает под землей, она немедленно ныряет вслед за ним в неизвестность.
На наших встречах мы с детьми перемещаемся в другие миры – не физически, конечно. Мы совершаем переход от ожидаемого к неожиданному, от того, что считается обычным, к тому, что этому обычному противоречит. Мы оказываемся в пространстве, в котором зависим от детей, а они уводят нас в дальние дали, даже не покидая комнату. Мы отдаемся этому живому взаимодействию и разрываем ткань реальности, мы приходим к тому, что антрополог Виктор Тернер называет «лиминальностью», то есть «пороговым» состоянием. Это точка входа, где появляется что-то новое, но новое скорее в сослагательном наклонении (то, что могло бы быть), чем в изъявительном (то, что находится непосредственно перед глазами). Именно в этом пространстве мы скорее всего столкнемся с импульсом, который «нарушает и растворяет нормы, управляющие структурированными и узаконенными отношениями, и сопровождается ощущением небывалой силы» (Turner, 1969, p. 128). Дети могут двигаться вдоль границ обычной повседневной жизни, ища выход за ее пределы. А отыскав его, обнаруживают, подобно героям любимых книг или фильмов, сколь многое они теперь могут. Дебора О'Кифи объясняет, как фантастическая литература может указывать нам путь:
Литературные герои, которые обнаруживают чудесные места, подобны участникам религиозных обрядов, переступающим «порог». Самые запоминающиеся сцены фантастических историй – это часто моменты перехода: у К.С. Льюиса дети забираются в старый платяной шкаф и оказываются в Нарнии, Алиса проваливается в кроличью нору, циклон уносит Дороти вместе с ее домом (O’Keefe, 2003, p. 79).
Нас интересует именно такой переход. Он предлагает взгляд оттуда, где возможностей намного больше и где дети точно не беспомощны. Мы скорее склонны присоединиться к ним, чем подрезать воображаемые крылья и спустить их на землю. О'Кифи говорит о том, что попытка пробраться к неизвестному может принести нам пользу: «Люди не перерастают потребность сделать обычную жизнь ярче, посещая необычайные миры» (O’Keefe, 2003, p. 21). Вероятно, мы должны будем предложить детям поддержку и подбодрить их, когда они будут преодолевать пространство между реальным и воображаемым, но они обязательно возвратят нам долг, вновь открыв нам миры, где возможно все, – миры, которые мы оставили позади и почти позабыли.
Творческое ноу-хау
Эта книга о воображении, которое мы можем пробудить в детях и их семьях, и о том воображении, которое они могут пробудить в нас как специалистах. Мы определяем воображение как «способность плодотворно работать с неожиданными и необычными задачами» (Imagination, 1992, p. 645). Отважно бросившись в нору за белым кроликом, Алиса еще в начале своей авантюры вдруг обнаруживает, что логика едва ли ей здесь поможет. Вначале она пытается подражать взрослым, раздумывая, сможет ли сориентироваться в этом мире, определив долготу и широту или расстояние, которое она пролетела, падая, – примерно «тысячу миль в глубину» (Carroll, 2000, p. 4). Но все эти расчеты мало ей помогают. Потом она обнаруживает, что реальность, в которой она находится, не подчиняется рациональным соображениям, на которые она полагалась «там, наверху». Например, она представляет себе такую ситуацию. Вот она съела волшебное пирожное и вымахала до девяти футов. Что, если ее ноги, оказавшиеся далеко внизу, взбунтуются? Она так встревожена этой абсурдной (хотя и вполне логичной) мыслью, что решает отправить ногам рождественскую открытку. Она надеется расположить их к себе таким проявлением заботы и с помощью этого жеста «удержать в узде», чтобы они вели себя «прилично» хотя бы на праздниках.
