Только тут я заметил, что он в неподдельном замешательстве. Что он до смерти перепугался вовсе не ножа у горла. А того, что потерял цель, из-за которой разжег гражданскую войну.

Меня аж передернуло. Что он еще-то позже не спохватился? Абсурд какой-то. Нашел время ударяться в рефлексию. Меня воротило от его слов.

– Убивал зачем? – спросил я.

– Зачем убивал?

Нельзя отвечать вопросом на вопрос.

Старика колотил такой страх, что у него едва зуб на зуб попадал. Наверное, с катушек слетел. Речь бессвязная. Я сильнее вдавил нож ему в кожу и повторил вопрос:

– Отвечай, зачем.

– Зачем? Я не понимаю.

– Отвечай!

Мы уже несколько минут стояли вплотную друг к другу, и адаптивный камуфляж начал перекрашиваться под его парадную форму с разноцветными орденами. Как будто безумие бывшего бригадного генерала пропитывало и меня тоже. По спине пополз холодок. Но я же не могу отпустить ему руки и убрать от горла нож?

– Объясни мне, пожалуйста! – Глаза у «министра» опустели, как у мертвеца. Наверное, именно так выглядят призраки. Я пытался справиться с ощущением нарастающего абсурда и невольно скрипнул зубами:

– Молчать!

Я даже представить не мог, что он начнет нести такой бред. Лучше бы уж пытался раскаяться. Но он словно заклинал меня, да так неистово, что мой собственный рассудок тоже чуть не пошатнулся.

– Умоляю, объясни, зачем я убивал? – не унимался бригадный генерал, несмотря на мое смятение. Из его голоса исчезло всякое достоинство, он скулил, как брошенный альфонс.

– Молчать! – крикнул я, стыдно признаться, довольно истерично.

– Зачем я убил их?

– Заткнись!

– Зачем?

Тут мое терпение лопнуло.

Я полоснул ножом. На стены мечети брызнула свежая кровь, как будто с кисти Джексона Поллока. Не успел бывший бригадный генерал захлебнуться кровью, как я оставил ему широкие разрезы на бедрах, повалил грузное тело на пол и вонзил клинок в сердце. Тут же ртом у него пошла красная пена, глаза широко распахнулись.

Бывший бригадный генерал, присвоивший себе звание «министра обороны временного правительства», скончался.

Умер командир 35-тысячного войска, которое обходило деревни и зачищало их жителей.

Вдруг навалилась реальность происходящего. И только тут я заметил, что звуки фортепиано стихли.

Когда закончилась «Лунная соната»? Я конвульсивно дернулся, возвращая себе самообладание и оглядываясь по сторонам. Казалось, что какое-то колдовство остановило время, и я теперь задыхался. Сглотнул.

Тра-та-та-та. Та.

В ночи, в которой больше не разливался лунный свет, щелкали выстрелы, выкашивающие людей.

– Что случилось?

Я обернулся и увидел Алекса, который смотрел на меня с тревогой. Вздохнул. Как объяснить, что вояка, который затеял весь этот геноцид, спятил и нес какую-то околесицу? Понятия не имею.

– Ты в порядке? – уточнил Алекс, проверяя растянувшийся на полу труп. Осмотрел тело с разных ракурсов, запечатлевая смерть в памяти нанопленки в глазах.

– Похоже, цель «Б» не придет.

– Значит, нам прислали неточные данные, – равнодушно отозвался Алекс, не отвлекаясь от рутинной работы.

Издалека доносились выстрелы.

Я подумал, что геноцид здесь пока что не утихнет.

Алекс сказал, что ад у нас вот тут.

В головах. Поэтому из ада сбежать нельзя.

С той ночи, когда я убил бывшего бригадного генерала, прошло два года, но у себя я ад так и не нашел. Иногда вижу страну мертвых, но это очень спокойное место, на ад не похоже.

Не знаю, что за бездны ада разверзлись в голове у Алекса. Когда смотрел, как гроб выносят из церкви, размышлял о том, в раю ли он теперь. Католики больше не так безапелляционны, как прежде. Теперь они считают, что в божественные врата может постучаться любой из умерших.

Даже если прервал жизнь собственными руками.

Так что да: Алекс самостоятельно отказался от жизни, но похороны провели по католическому обряду. В средневековой Европе самоубийц закапывали на перекрестках. Логика такова, что жизнь, дарованную Господом, человек отнимать не вправе, это очень большой грех. Такому грешнику скитаться до Судного дня, вот их и хоронили под крестом перекрестка.

Современная католическая церковь так сурово покойных не наказывает. Самоубийцам полагается все тот же чинный обряд. Прощальные слова над покойным прочитал старый ирландский священник, который знал Алекса с детства.

В тот вечер, когда бывший коллега угорел, заперевшись в машине, нам позвонили, и мы зашли к нему в поисках предсмертной записки. Он жил в чистой, можно даже сказать, вылизанной комнате. В шкафу стояло много богословских книг, несколько Библий. Уильямс как-то попросил у Алекса какую-нибудь интересную книжку «на почитать». А то прочел все, что было в доме. Алекс в ответ уточнил, в каком жанре. Уильямс задумался и ответил, что чего-нибудь интересненькое и кровавое. Алекс рассмеялся и протянул Священное Писание.

Собственно, предсмертной записки мы не нашли. Алекс ушел, никому и ничего не сказав.

Честно говоря, Алекс – второй самоубийца в моей жизни.

В этом смысле – прости, Алекс, – я не ощутил мощного удара. Просто первый – отец, и с ним, конечно, сложно тягаться… Ладно, на самом деле лукавлю. Когда с собой покончил отец, я вообще еще не понимал, что такое смерть, так что ничего такого не почувствовал. Концепция гибели близкого человека вошла в детское сознание еще до того, как я осмыслил хоть что-то в жизни, и с тех пор не покидала меня.

Почему отец решил покончить с собой? То есть, возможно, я выразился не совсем точно. Думаю, отец ничего не решал. Можно ли сказать, что человек выбирает смерть за отсутствием иного выбора? По крайней мере, отец никаких других альтернатив не нашел.

Хотя он увидел единственное решение всех проблем в смерти, в рамках абстрактного действия ему открылся выбор конкретного способа. Пока никого не было дома, он несколько раз безуспешно пытался повеситься и в итоге склонился в пользу самого популярного в нашей стране варианта. Короче говоря, не мудрствуя лукаво, застрелился. Половина американцев сводит счеты с жизнью именно так. Со смерти отца минуло двадцать лет, а ничего до сих пор не изменилось. Пуля дает свободу. Даже свободу легкой смерти… Насколько легкой? Около семидесяти процентов совершеннолетних выбирают именно огнестрельное оружие. От бездомных до президентов корпораций – пуля дарует орудие самоубийства любому жителю Штатов. Застрелились и Хемингуэй, и Хантер Томпсон, и Курт Кобейн. И подготовки особой не требуется, можно просто достать пистолет из кармана и тут же умереть. Где-то в сети до сих пор гуляет видео, как во время пресс-конференции застрелился Бадд Дуайер. Несовершеннолетним, у которых нет права носить огнестрельное оружие, остается только вешаться. Второе место в рейтинге американских самоубийств.

Точное время смерти не установили. Хотя в то время просто не вели общего реестра огнестрельного оружия и чипов строгого учета тоже не вешали. В наше-то время, если вдруг гражданин застрелится, то данные о каждом произведенном выстреле через внедренный в рукоятку жетон Федеральной службы контроля за огнестрельным оружием сразу поставляются в базу данных Бюро алкоголя, табака, огнестрельного оружия и взрывчатых веществ. Момент, когда владелец пушки вышиб себе мозги, установят с точностью до секунды. Его-то и напишут на надгробии. Однако во времена отца таких удобных гаджетов еще не существовало, поэтому известно только, что это произошло где-то во второй половине дня, когда он остался дома один.

Почему отец перед выстрелом попытался заморочиться вторым по популярности способом, я не понимаю до сих пор. Зачем умер? Почему именно застрелился? Расспросить покойного о подробностях самоубийства невозможно. Мертвые не отвечают на вопросы и не прощают тех, кто молит о прощении.