Четыре человека – стандартный размер отряда для подобных операций еще со времен Второй мировой. Если людей меньше, то отряду не хватает боевой мощи, и если вдруг кого-то ранят, то миссию, скорее всего, придется прерывать. С другой стороны, отрядом в пять и больше человек намного сложнее управлять, уменьшается скрытность.

Формирование довела до совершенства британская Особая воздушная служба, когда сражались в малайских джунглях с коммунистами. Прелесть же его в том, что и без того маленький отряд можно разбить еще пополам, по два человека. По одному, без напарника, спецназовцы почти никогда не работают.

Так что непосредственно перед устранением цели мы как раз и разбились на пары. Обычно я хожу с Уильямсом, но нельзя отправлять на задачу обоих ветеранов сразу.

Мы быстро переметнулись от развалин к мечети. Вокруг понатыкали охранников, но нас и адаптивный камуфляж надежно скрывал, и дорогу мы выбрали самую неприметную, так что никто не обратил внимания. Под прикрытием темноты мы почти сливались с руинами.

Оказавшись у мечети, я рукой подал сигнал заходить с разных сторон. Темнота и камуфляж одинаково затрудняют не только видимость врагу, но и чтение подобных жестов, однако фигуры своих программа в режиме дополненной реальности обводила контуром, а изображение транслировала на сетчатку. Алекс кивнул и свернул за угол.

Под покровом тьмы, пока мы пригибаемся к земле и скользим вдоль стен, заметить нас, не побоюсь сказать, возможно только с помощью инфракрасных датчиков. Я крался вдоль мечети и обнаружил дыру в подземную часть сооружения.

Издалека вновь донеслись выстрелы, которые отнимали жизни приговоренных. Я отвернулся от них и пролез в пролом. В храме, в котором когда-то возносили хвалы исламскому богу, воняло взрывчаткой и гниющей плотью. Видимо, тут тоже полно трупов. А где-то выше бродит «министр обороны», который и пропитал тут все этой вонью.

Я пробирался глубже в мечеть, когда вдруг услышал звуки классической музыки. Над вечным спутником мании величия, Вагнером, я бы посмеялся и почувствовал себя героем комикса. Но увы: Бетховен, «Лунная соната». И луны-то сегодня нет. В ночь, когда облака подсвечены адским пламенем, зажженным от трупного жира, такая мелодия звучит иронически прекрасно. Я двинулся на звук и нашел, где можно выбраться на цокольный этаж.

Я осторожно выглянул из пролома в полу. Будь у меня с собой SOPCOM-оптика, я бы и головы не высовывал: зачем, если для этого есть специальная техника? Но при себе я имел только автомат Калашникова, отобранный у убитого солдата. Оставалось только по старинке глядеть собственными глазами. Я убедился, что наверху никого, и бесшумно выбрался на этаж.

Все печальнее вздыхали переливы «Лунной сонаты». Я со всей осторожностью перебирался из помещения в помещение, обыскивая мечеть.

Сложный исламский узор плитки на полу превращал незамысловатую планировку в лабиринт. Наверное, опять взыграл несознательный восторг от непонятного культурного кода. Я пробирался хитросплетениями коридоров все глубже, и музыка так и манила меня во тьму.

Звук приближался: я примерно прикинул, откуда он идет. В том единственном в мечети помещении горел свет. Держась стен и сильно пригибаясь, я добрался до входа и окинул комнату быстрым взглядом.

Внутри оказался бывший бригадный генерал – один. «Лунная соната» играла из стоящего на столе радиоприемника на пределе громкости. Кажется, «министр обороны» о чем-то крепко задумался и печальным взором буравил аппарат, а руку держал на динамике, кожей ощущая исходящий звук. Форма на нем оказалась парадной, будто он собирался участвовать в какой-то важной церемонии.

Насколько я видел, в помещении находилась только цель «А» без охраны. Сложность исполнения сама по себе невысокая. Вот только одна загвоздка: по плану бригадный генерал должен сейчас беседовать с целью «Б». Если здесь сейчас обнаружат труп генерала, то с убийством американца, который, вполне возможно, находится где-то поблизости, могут возникнуть накладки.

Он вообще здесь? Сбывались мои недобрые предчувствия и невольно вспомнился – хотя сам понимаю, как это избито, – закон Мёрфи. Убийство – дело нехитрое, но на пути выполнения задания то и дело возникают неожиданные препятствия. А когда целей две, то и проблем больше, и их надо не перемножать, а возводить в квадрат.

И как быть? Нельзя же просто вползти к нему. Я в самом сердце вражеской ставки. Притаился в случайно опустевшей выемке на вершине подушечки для иголок. Случись чего, «иглы» сюда хлынут полным ходом и оставят от нас с Алексом швейцарский сыр.

Вот и еще одна характерная особенность работы спецназовца: решения надо принимать мгновенно. Я бесшумно сменил трофейный калашников на нож. В тот же миг, как бывший бригадный генерал повернулся ко мне спиной, я подскочил, зафиксировал руки цели и приставил нож к горлу.

– Моя цель – не ты. Но закричишь или дернешься – убью. Понял? – солгал я. Неприятно врать человеку, который вот-вот погибнет, да еще от твоих же рук, но сейчас не до моральных терзаний. – Мы ищем американца. Того, с кем ты сейчас должен был встретиться.

– Я и не знал, что он американец, – ответил «министр» удивительно спокойным для его положения тоном, даже дыхание не сбилось. – Он у нас замминистра по культуре и связям с общественностью. То есть, видимо, был.

– Вы его убили? – потребовал я ответа, плотнее прижимая лезвие к коже.

– Нет. Но он сказал, что уезжает. Несколько дней назад. Очень неожиданно, я хотел с ним еще поговорить. Мы вроде договорились сегодня встретиться, а он оставил только сообщение.

Короче говоря, цель «Б» не появится. Из них «A» вроде как приоритетнее, и его устранить ничто не мешает, поэтому совсем провальной считать миссию нельзя, но досада взяла страшная.

– Какое сообщение?

– «Я сделал все, что мог». На официальной гербовой бумаге.

– Ага, официальной. У вас тут нет никакого правительства. Только клики, которые грызутся за власть. И ты – из худших, потому что устроил резню.

– Резню? Как только язык повернулся замарать таким словом наше стремление к миру? Мы сражаемся с подлыми террористами, которые грозят и нам, правительству, и народу.

– Это так называемое правительство, в котором ты якобы министр обороны, не признает ни одна страна, входящая в ООН. А народ свой ты сам же и вырезаешь.

– При чем тут ООН? Проклятые империалисты, которые попрали нашу культуру грязными сапогами, смеялись над нашим правом самоопределения и довели страну, в которой столько лет уживались разные культуры, до…

Он умолк на полуслове. Во взгляде появилось какое-то странное чувство – то ли испуг, то ли печаль. На мечеть обрушилась тишина, и только долетали еле слышно хлопки выстрелов.

– А правда, что такое с нами сталось?.. Мы же всегда почитали терпимость и многокультурие. Точно! Террористы. Это все террористы, которые дышат ненавистью… Нет, постойте, нет… Чтобы бороться с террористами, не надо вводить войска в столицу. Полиции достаточно… Как? Как до такого докатилось?

Тра-та-та-та-та.

Люди даже не кричали, и только выстрелы выдавали, что где-то кто-то умер, а тело упало в яму.

Во мне постепенно закипало раздражение. Неприлично так себя вести перед смертью человеку, которому перевалило за пятьдесят. Сколько крови на его руках, и ничего, не морщился до сих пор, а тут вдруг запоздалые угрызения совести начали мучить? Может, он еще считает, что очистит душу сомнениями, спасение обретет? Христианство велит прощать кающегося, какой бы грех ни отягчал его душу, но я, увы и ах, открытый атеист.

Я ему прямо все сказал. Я не священник и не пастор. Даже не христианин. Передо мной бесполезно исповедоваться. Не желаю слушать, и я прямо сказал ему, что ад есть в каждой религии, и там ему и гнить, без вариантов.

– Да, я попаду в ад. Только не пойми неправильно – я не исповедуюсь. Просто не понимаю: всего два года назад была такая прекрасная страна. Как же она разрушилась?..