Дойдя до больнички, ненароком заглянула в окно. Всё таки любопытство – опасная штука. Из темноты комнаты на меня смотрели горящие красным глаза. Потом я услышала тихий шипящий смех и убежала прочь с такой скоростью, которой сама от себя не ожидала. Иренка, следовавшая за мной неотступно, и словом не обмолвилась, чтобы предупредить об опасности. Предательница!
После завтрака ходила с Родимом по дому, рассматривала картины. Он рассказывал о тех, кто на них изображен. Поднялись на третий этаж “башни” и там моего мужа перехватил Ставр, сославшись на срочное дело. Он был очень обеспокоен.
Я осталась одна и, дойдя до конца коридора, поднялась в мансарду. Там было тихо, пыльно и темно. Окна закрывали жалюзийные ставни, сквозь которые тонкими полосками просачивался солнечный свет. Весь чердак оказался огромной художественной мастерской и был забит холстами, большими и маленькими, законченными и брошенными на стадии зарисовки. Несколько мольбертов, большой рабочий стол, заваленный книгами и чертежами, вдалеке, на свободном от вещей пятачке, поблескивала открытая крышка рояля, точная копия того, что стоял в гостинной. Каким образом эту махину удалось затащить на чердак, не представляю. Я открыла одно из окон и стала рассматривать картины. Здесь было много странного, но больше всего привлекло внимание одно лицо, что смотрело на меня со множества холстов. Даня пытался изобразить этого человека и так и эдак, но что-то его не устраивало, и портрет так и оставался незаконченным. Это был молодой мужчина, похожий на Нияву и на самого Богдана, очень красивый и одновременно очень пугающий. Он был то в облике беловолосого юноши с голубыми глазами, то черен – как Ворон.
– Это Хельги Ингридсон.
Голос раздался сверху и, признаюсь, сильно меня напугал. Между стропилами под самым коньком была натянута сетка гамака, где как огромная хищная птица, восседал Богдан в неизменном своем черном балахоне. С невероятной легкостью и совершенно бесшумно он спустился вниз.
– Заметь Ингридсон, а не Драгонсон. Не любит он своего отца. Так-то… Сколько раз я пытался его написать, столько раз терпел неудачу. Не получается у меня передать его суть. Как и суть моей матери.
Я напомнила ему про тот парный портрет, что висел в старом доме и изображал Олгу и Даримира. На мой взгляд, он был очень хорош. Богдан рассмеялся моему замечанию.
– Эту работу я забраковал, а мама всё равно повесила. Ей нравится вспоминать себя рядом с отцом. Но, она там не похожа на себя. Нет в ней Змея, схвачена лишь смертная женщина, а облик духа мне так и не удалось передать. Когда ты встретишься с нею, то всё поймешь.
Ворон меня заинтриговал.
После ужина вернулась в свою комнату и услышала крики под самым окном. Выглянула и стала невольным свидетелем ужасной ссоры. Томил, поймав здоровой рукою сестру за косу и вопя явно что-то ругательное, пытался отобрать у Ниявы бутылку. Та отбивалась не менее яростно и визжала так громко и пронзительно, что слов сквозь этот визг разобрать не представлялось возможности. В конце концов, она смогла извернуться и разбила бутылку об голову брата. Ящера ажно перекосило от злости и он кинулся на сестру с костылем, но в этот момент из дома выскочил Сокол и сбил Томила с ног. Обычный человек вряд ли поднялся бы после такого удара, но этот нелюдь лишь утерся и, сорвав с шеи металлическое кольцо, бросился на Родима. Я впервые наблюдала чудеса самооздоровления у йоков, и была поражена до глубины души. Лучше всего это было видно на лице, с которого моментально сошли все рубцы, кожа стала гладкая, брови и волосы заняли своё место. Томил лишь тряхнул головою, скидывая как змея хлопья отмершей кожи, и ударил Родимира по лицу гипсом, отчего последний распался на части, обнажив совершенно целую руку. Из разбитого носа хлынула кровь, залив белую рубашку Сокола. Братья сцепились и кубарем покатились по траве, рыча, что дикие звери. Спустя несколько мгновений на поле боя появился Ярополк и что-то произнес. Его тихий и низкий голос возымел невероятное действие: братья в миг отскочили друг от друга, озираясь, как затравленные волки. Страх читался на лицах обоих. Ящер сорвался с места и бросился в лес, сверкая босыми пятками.
Интересно, что так сильно могло их напугать? Я поспешила к месту боя и застала там лишь Нияву и Ежа, но не самих поединщиков. На мои расспросы Ярополк нехотя ответил, что Томил напился и начал задирать сестру, а когда она отняла у него последнюю бутылку, то "в конец остервенел" и принялся распускать руки.
– Если бы маменька была здесь, она бы его усмирила. Никто кроме неё не может за ним угнаться, – Ниява аккуратно распускала косу, целыми прядями вынимая из нее выдранные волосы.
– Я и сказал, что она на пороге стоит. Обделались оба, трусы, – Ёж презрительно сплюнул и удалился, прямой и жесткий как доска.
– Плохо им, – грустно добавила Ниява, задумчиво глядя в сторону леса, – и тот и другой страдают от своих желаний. Бедняги.
Как быстро она сменила гнев на жалость!
Удивительно, как в этой семье всё устроено. Полубоги отнюдь не благородны и ничуть не величественны. Они естественны: гневливы, когда зляться, смеются, когда весело, плачут когда грустно, бояться, когда страшно, имеют своё мнение, и ведут себя так, как считают нужным. И каждый свободен от условностей внешнего мира. Но, как и сказала Ниява, никто из них не свободен от условностей собственных желаний. Может быть это и порождает Черную и Плоскую? Я с трудом могу понять, как это работает. Мой муж отрицает убийцу и к нему приходит тень с этим именем, готовая уничтожить его? Его желание обрести семью и продолжить род. Что это – возможность доказать миру, что он не убийца? И кого, где и когда он убил, что ему приходится доказывать обратное?
10 июля 1913 года
Вольга вернулся из города с плохими новостями: в Европе назревает крупный политический конфликт, война неизбежна – вопрос двух-трех недель. Томил так и не объявился за завтраком. Ставр был мрачен и сообщил, что ночью ещё двое Младших умерло и что ему больше нет смысла оставаться в усадьбе, тем более в свете назревающей войны. Завтра он уедет обратно на Княжий остров, чтобы вернуться к своим обязанностям наммы. При этом он смотрел на меня таким тяжелым взглядом, что я почувствовала себя виноватой в том, что ему приходится уезжать. На вопрос Ставра, поедет ли Ёж с ним, тот тоже как-то странно посмотрел на меня и сказал, что пожалуй дождётся возвращения матери. На что Волк заметил, что получил от Рыбы телеграмму: мать с ним в Сатве и будет дома ближайшие дни, просил предупредить Родимира. Взгляды присутствующих обратились на Сокола, но он лишь хмыкнул, продолжая есть.
С Родей происходит что-то нехорошее. Графский лоск сошел с него окончательно. Самоуверенность и невероятное самообладание похоже являлись маской, либо пребывание в отчем доме и ожидание встречи со Змеею угнетает его настолько, что он превращается в невротика. Черная и Плоская неотрывно следует за ним. Может быть она сосет его силу? На прямой вопрос, что с ним происходит, Родим врет, что все в порядке. Впервые слышу из его уст ложь настолько очевидную, что даже смешно. Ниява, Вольга, Ставр, Ярополк даже Иренка советуют не трогать Родимира.
Весь день мой муж сидел в гостинной, уткнувшись в книгу, из которой прочел от силы три страницы, зато количество пустых бутылок росло с куда большей скоростью.
Вольга предложил прогуляться с ним по окрестностям, а брата “оставить наедине со своими думами”. День был жаркий и мы углубились в лес, скрывшись от зноя. Сначала я пребывала в беспокойном состоянии, думала и говорила только о муже. Волк оказался замечательным собеседником. Он умел слушать и умел рассказывать. Это такое редкое сочетание! Вскоре наша беседа в такт неспешной ходьбе начала приносить мне истинное удовольствие. Я старалась не смотреть в глаза Вольге, чтобы не испортить впечатление. Но все равно чувствовала его хладнокровную и рассчетливую суть: этот нелюдь ничего не делает просто так. И на мой счет он имеет какой-то хитрый план. Возможно, он таким образом ухаживает за мною. На эту тему у нас состоялся следующий разговор:
