– А если бы прошло пять дней?
– Ну, это понятно.
– Пять недель? Пять месяцев? Где грань, отделяющая «это понятно» от «жить дальше»?
Дима пожал плечами.
– Полагаю, у каждого человека эта грань своя.
– Совершенно верно. И что касается меня… Я не уверена, что мне и пятидесяти лет хватит. Тебе трудно понять, как много для меня значил Илия… Попробую объяснить. У меня в юности был тяжелый период. Меня предал любимый человек. Сейчас я понимаю, что была глупым подростком, но в какой-то момент мне просто жить не хотелось. А потом я подружилась с мальчиком, которому было еще хуже.
– Это был Илия? Вы как будто спасли друг друга?
– Нет, – с улыбкой ответила я. – Не угадал. Но этот парень стал моим близким другом.
– Максим, – понял Ростовцев.
– Да. Надеюсь, я сделала для него что-нибудь хорошее. Он для меня сделал – своим примером показал, что счастье можно обрести в любой момент, а потом – что можно жить, несмотря на боль, несмотря на утрату. Жизнь побила его так сильно, а он выдержал. С тех пор я поклялась самой себе, что никогда не сломаюсь. Если он смог, смогу и я. Взяла себя в руки. Как хорошая еврейская девочка, прошла Шидух. Я всегда скептически смотрела на все эти обычаи, по хорошему счету, уже чужие. Даже моим родителям, не то что мне. И вот ирония – старый обычай предков принес мне счастье. Илия мне идеально подошел – не буду рассказывать, насколько, пощажу твое самолюбие.
Я улыбнулась, чтобы Дима не воспринимал очень уж серьезно. А то он уж слишком внимательно слушал.
– Я уже тогда понимала, насколько мне повезло. Мы действительно были одним целым, понимаешь? Я не идеализирую нисколько, понимали друг друга с полуслова. Знаешь, бывало, поссоримся, ведь у всех бывает, а он вдруг посреди моих повышенных тонов говорит тихо – «что же мы делаем, любовь моя?». Боюсь, если у тебя такого не было, ты не сможешь понять.
– Мне искренне жаль, Лиза, – сказал Дима.
– Он очень любил людей. Конечно, меня, детей, но и не только. Мне кажется, вообще всех. Мерил других по себе и считал окружающих лучше, чем они есть. Адвокатура – не самый удачный выбор профессии для человека с таким характером. Ему трудно было поладить со своей совестью. Далеко не все клиенты были невиновными, а защита полагается всем. Наверно, поэтому он оставил уголовное право и занялся имущественным. Ему больше нравилось примирять людей. И защищать их. Вот почему в решающий момент не остался в стороне. Бесконечно жалею, что не смогла его остановить. Надеюсь, ублюдок, который убил его, горит в аду. Прости, Дима.
Вот и выговорилась. Нужен был кто-нибудь посторонний, если бы попыталась сказать все это детям, не смогла бы закончить.
– Ничего.
Ростовцев внезапно остановился, потянул меня за руку и нежно обнял. Объятия были дружескими, я не стала возражать.
– Надеюсь, ты никогда не сломаешься, – сказал он.
VI
Я недолго раздумывала, как мне поступить. Ростовцев был прав – я уже все решила. На кону стояло намного большее, чем моя карьера и журналистская репутация. Иногда нужно просто делать то, что должно. Что мне грозит? Статья за клевету? Своим текстом Дима действительно взял ответственность на себя, по крайней мере, большую часть.
А если он прав? Что значит «если» – конечно, он прав.
Я знала, чем рискую.
Подредактировала текст и отправила его в редакцию с описанием, которое просил Ростовцев. Дима, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Я была совершенно измотана и в расстроенных чувствах. Мне даже почудилось присутствие в квартире кого-то еще. Словно кто-то стоит у меня над душой и наблюдает за тем, что я печатаю. Пока не отправила текст, это ощущение никак не проходило. Зато потом – как камень с плеч.
Едва нашла в себе силы позвонить детям. Но зато обрадовала, что скоро вернусь домой. Соня хорошо держалась. Умничка, моя дочурка. Максим был веселым, с озорными и смеющимися глазами. Лев показал ему что-то веселое на компьютере. Бери пример с детей, Лиза. Им так мало нужно для счастья, немного любви и ласки.
В тот момент мне верилось, что все наладится. Я охотно улыбалась детям, несмотря на усталость. Все было хорошо.
Мне ужасно хотелось спать.
Но выспаться мне было не суждено.
Звонок в дверь раздался часов в десять вечера. Раздраженно поднявшись, я набросила халат и направилась к двери, недоумевая, кто это может быть. Может, хозяину квартиры что-нибудь нужно?
Едва я взглянула в глазок, сердце резко ускорилось, и я почувствовала головокружение. На площадке стоял улыбающийся майор Родионов. Очевидно, он заметил шевеление в глазке, или услышал мои шаги, поэтому сказал:
– Добрый вечер, Елизавета Лазаревна. Простите за столь поздний визит. Нам нужно поговорить. Впустите меня?
Соберись, Лиза!
– Секунду! Сейчас, оденусь.
Спокойно. Статья еще не вышла, у него нет причин нападать на меня. Может, просто пришел обсудить после работы творчество того ненормального немца – Хагенса. Сошлюсь, что уже поздно и отправлю его домой. А утром уже поезд в Иркутск.
Трясущимися от напряжения руками, я набрала номер Димы. Снова стук в дверь. Нетерпеливо. Подозрительно, что я так долго хожу… Я аккуратно набросила цепочку и отперла замок.
– Добрый вечер, – повторил Родионов. – Вы простите, что так поздно, просто решил заехать после работы, обсудить наши дальнейшие действия после статье. Вы меня не пустите?
– Александр Семенович, это очень неожиданно. Видите ли, я уже легла спать…
Я старалась говорить громче, чтобы Дима услышал. Динамик не включила, чтобы майор не узнал о телефоне.
– Я ненадолго. Это не займет много времени.
– И все-таки нет, – я ответила твердым отказом, но сделала тон как можно мягче. Это не помогло.
– Это срочно. Я настаиваю.
В голосе Родионов появились металлические нотки. Карты были практически раскрыты. Нас разделяла маленькая хлипкая цепочка. Чтобы снова запереть дверь, нужно было идти на хитрость.
– Хорошо, – вздохнула я, как бы нехотя соглашаясь, и подалась к двери. Я хотела резко закрыть ее и повернуть ручку замка, но, видимо, что-то в моем голосе выдало мои настоящие намерения.
Родионов со всего размаху пнул дверь с такой силой, что она ударила меня, и я упала на пол. Цепочка захрустела, и заныл дверной косяк. О том, чтобы пытаться запереться, можно было забыть. Еще два-три таких удара, и щеколда с цепочкой полетит в сторону. Я подскочила с пола и, шлепая босыми ногами, бросилась на кухню. Вбежав в нее, я сразу включила громкую связь, кинула телефон на стол и заорала:
– Дима, это Родионов! Он здесь, он ломится ко мне!
– Держись, – громко крикнул он мне и еще кому-то рядом: – Он у Ивановой! Ташаев, Пименов, за мной!
Стук из прихожей прекратился, и я услышала, как звякает цепочка. Все понятно, он пытался открыть ее рукой. Я схватила кухонный нож и крепко сжала обеими руками. Выдохнула, стараясь успокоиться. У меня оставалось не более пары секунд.
– Лиза, балкон! – крикнул Ростовцев. – Третий этаж, прыгай!
Черт, да ведь он прав! Но…
– Поздно, – упавшим голосом сказал я. – Он уже здесь.
Мрачно смотревший на меня исподлобья Родионов стоял в дверях кухни.
– Кричи! – запыхавшись, требовал Дима. Он спешил… Пытался успеть. Я услышала, как хлопнула дверь автомобиля. – Соседи услышат.
Я успела только набрать в легкие воздух, чтобы показать все, на что способна, но майор был к этому готов. Достав из кармана пистолет, он сухо потребовал:
– Не вздумай, сука, – и я сразу осеклась.
Мы застыли напротив друг друга, и нас разделял только кухонный стол.
– Добрый вечер, Дима, – с улыбкой сказал он в телефон.
– Не смей ее трогать, – угрожающе и в то же время беспомощно сказал Ростовцев. Майор криво и зло усмехнулся в ответ.
– Мне не нужно ее трогать. У меня ствол. Я могу ее просто застрелить.
Я посмотрела Родионову в глаза. Да, этот человек способен выстрелить, если посчитает необходимым. И зная возможную альтернативу… Пулю можно назвать милосердным вариантом.