– Какая красота! – восхитилась я.

Распределив сено и установив каминный щит, я распотрошила свой узел. Выложив вещи на подоконник, осмотрела освободившуюся тряпку. Та оказалась то ли занавеской, то ли скатертью, но я постелила ее на сено вместо простыни.

– Смотри, у нас получилась королевская кровать!

Я обернулась на хмурящуюся во сне Ильгу.

– Лесек, верни меня домой, – произнесла хнычущим голосом девочка.

– Тш-ш-ш, тише, родная. Ты уже дома, – я осторожно перенесла ее на сено и укрыла своей шубой.

– Она часто говорит во сне, – Лесек сел рядом с сестрой и похлопал ее, успокаивая, по спине. – Иногда плачет.

– Все как-нибудь устроится. Надо верить. На, сходи, вытряси за дверью, – я перетащила свалявшийся, местами плешивый мех подстилки к Лесеку. – Будем этим укрываться, раз ничего другого нет.

Тот нехотя поднялся и пошел к двери, волоча за собой шкуру неизвестного зверя.

– Стой! – крикнула я, вспомнив, что мальчишка босиком. Он врал, что у него есть обувь. Тряпки, которые он наматывал на ноги, еще не просохли. – Возьми мои башмаки.

Я отдала ему найденные под телегой ботинки. Выбирать не приходилось.

Лесек скривился, проворчав, что они женские, но взял. Сев на пол, натянул их на себя. Повертев ногой, помял пальцами носок, показывая мне, что обувка велика. Я пожала плечами, мол, другой нет. Вздохнув, мальчишка поволок шкуру к двери.

Пока его не было, я быстро разделась. Сняла с себя лифчик и сунула его к остальным вещам. Выбрав одну из нижних рубашек, влезла в нее. От вещей приятно пахло лавандой, видимо, хозяйке они были дороги. Красивая вышивка по вороту тоже делалась с любовью. Жаль, что нигде не нашлось гребня, хотя зеркал на стенах было хоть отбавляй. Поэтому я, распустив волосы, расчесала их пальцами, а потом туго заплела в косу.

– Попить бы, – сказала я Лесеку, когда раскрасневшийся от холода мальчишка вернулся. Про то, что я так и не поела, жаловаться ему, тощему и замученному ребенку, взвалившему на себя заботу о сестре, было стыдно.

– В чайнике, – подтащив и бросив возле меня шкуру, пахнущую снегом, он сам налил воды в красивый, но выщербленный бокал. Огромный чайник поднял с трудом. – Ильгу помыть надо. Специально для нее нагрел.

– Утром помоем. Пусть спит, – я махом выпила весь бокал. – Спасибо. Хочешь, я тебе на руки полью, чтобы ты умылся?

– Что толку, если одежда грязная? – он зло блеснул глазами. Не скоро еще злость и настороженность покинут этого мальчика.

– Я дам тебе рубаху. У меня их три, – я выбрала простую с завязками под горлом.

– Она же женская, – он брезгливо скривил лицо.

– Зато чистая.

В чистое Лесеку облачиться хотелось. Он без разговоров умылся, стоя над фарфоровой чашей, которую вытащил из-под лестницы. Я не стала интересоваться, что еще он прячет в своих закромах. Расспросы могут насторожить и похоронить и без того хрупкие отношения.

Раздеваясь, Лесик повернулся ко мне спиной, стесняясь светить голыми телесами. Но мне достаточно было взглянуть на торчащие ребра и зад размером с кулачок, чтобы расплакаться. Вытирая слезы, я поклялась себе, что расшибусь, но не дам детям пропасть. Деваться-то все равно некуда, а втроем жить веселей.

Почему-то я с самого начала знала, что больше никогда не попаду домой, к маме. В своем мире я умерла зимой от удара молнии.

– Верни меня домой, – шепотом повторила я слова Ильги, чувствуя, как наваливается усталость.

Рядом со мной посапывал Лесек, с другой стороны причмокивала губами его сестра. Я не спросила, сколько им лет, но мальчик явно приближался к возрасту, называемому у нас подростковым, а вот девочке было лет пять-шесть.

«Все будет хорошо», – подумала я перед тем, как сомкнуть глаза.

Утром я проснулась первая. Выбралась из душных объятий Ильги, укрыла ее и Лесека шубой, дав подольше понежиться в постели. Было холодно. Ночью я слышала, как поднимался наш мужчина и подкладывал поленья в камин. Сейчас угли едва тлели, а потому я поспешила поддержать огонь, кинув в него горсть щепок, а уж потом, когда он разгорелся, сунула полено.

Быстро умывшись над тазом, который мы вчера так и не опорожнили, я оделась. Не снимая нижней рубашки, нацепила поверх нее шерстяную юбку – грубую и колючую. Следом свитер, предварительно оттерев и стряхнув с него подсохшую грязь. Натянув шерстяные носки, почувствовала себя лучше. Было просто замечательно, что родители Лесека и Ильги не выложили «прихожку» мрамором, как это обычно делается в богатых домах, а сделали пол деревянным. Ноги не так мерзли.

Утром я сполна оценила красоту помещения. По высокому потолку, в центре которого должна была висеть огромная люстра, шла лепнина. Стены были оббиты переливающейся тканью, а высокие узкие окна пропускали свет через мозаичное стекло. Всюду виднелись следы от снятых картин или светильников. Уверена, что у лестниц стояли огромные статуи, которые тоже убрали. Пол в этих местах отличался по цвету от остального, был более ярким. Перила двух лестниц, любовно обвивавших пространство у камина, сохранили следы позолоты, а на ступенях были видны держатели для ковровых дорожек.

«Как-то все нелепо утроено в этом мире, – думала я, поднимаясь по лестнице. – Ушли из жизни хозяева, но остались их дети. Так почему дом не желает открывать им двери, ведь они являются прямыми наследниками? Он должен им подчиняться. Что за тупое правило – слушаться лишь взрослого человека?»

Я была уверена, что помещения наверху забиты полезными вещами. И лишь глупое мироустройство обрекает Лесека и Ильгу на нищее существование. Дом предпочитает разрушиться, чем позволить командовать им детям.

Что на втором, что на третьем этаже я обнаружила бессчетное количество комнат. Подергав некоторые из дверей за ручки, а то и поддав плечом, убедилась, что они накрепко заперты. Залезть бы в них с улицы или спуститься по крыше, но и тут проклятущий дом защитил себя толстыми решетками.

– А вот если… – я прервала себя на полуслове. Пустое занятие предаваться мечтам, как хорошо мы зажили бы, если бы сломили сопротивление дома. Пришло время подумать о более важном.

Не зная, как и чем кормить детей, я поступила просто – снова сунула картошку в золу. На этот раз не забыла и о себе. Ворошила пепел прутиком и ждала, когда проснется Лесек. Хотела поспрашивать его об устройстве усадьбы. Я много чего видела, когда ходила в огород, наверняка есть и такое, что можно применить для жизни. Не все же помещения во дворе дом держит под замком?

Проснулась Ильга. Потянулась и села.

– Я есть хочу, – сказала она, внимательно изучая мое лицо и одежду, точно видела впервые.

– Сейчас будет готово. Я испекла картошку. Чайник тоже вскипел. Не хочешь умыться?

Я успела вылить грязную воду из фарфоровой чаши, а заодно разведала, какая погода стоит на улице. Сегодня у меня были большие планы.

– Только не надо мыть голову! – девочка обеими руками схватилась за макушку.

– Не сегодня, – пообещала я, чем успокоила. – Ты, случайно, не знаешь, где взять гребень? Без него нам придется обрезать волосы. Будем похожи на Лесека.

– Ты никогда не будешь похожа на Лесека. У тебя волосы белые. Ты вся белая, будто солнце тебя не любит.

– Я жила на севере. Там мало солнца, – да, я отличалась от детей так же сильно, как Снегурочка отличается от жителя знойного юга. Голубые глаза против карих, волосы цвета пшеницы против черных кудрей. – Так что насчет расчески?

– Пусть Лесек скажет. Я забыла.

Я заметила, что девочка все время посматривает на спящего брата, будто боится выболтать лишнее. Меня с ночи мучило чувство, что с этими детьми, как и с равнодушным к ним домом, что-то неладно, а сейчас это чувство усилилось.

Я погладила девочку по голове.

– Ильга, скажи, а где твоя детская комната? На втором этаже или на третьем?

– Там, наверху, – она неопределенно махнула рукой.