Я постоянно говорю Трофео, что он сам по себе награда. И когда я это говорю, пытаюсь напомнить об этом и себе. Он пожимает плечами, опускает взгляд на тапочки, задерживает его на щиколотке с побледневшим шрамом, сворачивает губы в трубочку и включает телевизор.

Когда-то он смотрел только спортивные каналы, но в последнее время стал увлекаться передачами о животных, особенно сценами охоты в саванне. Он записывает их и пересматривает часами. Благодаря ему я узнала, что удав может целиком проглотить газель и переваривает ее потом целый месяц. Мы с Трофео оба согласны, что это весьма примечательный факт.

На последнем собрании жильцов некоторые новые арендаторы предложили «усовершенствовать общественные места». Их удивило, что мы, например, покорно принимаем голый цемент во дворе, в то время как могли бы потребовать клумбы, урны для мусора, дизайнерское освещение и лакированные скамейки.

Трофео от злости весь побагровел. И я понимаю его возмущение. Этот дом стоит здесь с двадцатых годов, и в нем больше ста пятидесяти квартир. Некоторые жители в нем родились, многие из них в нем выросли. Он строился как общежитие для сотрудников местных лабораторий, для людей, которые бросили родные края и пошли на огромные жертвы, чтобы здесь оказаться, выбрали жизнь, которая принесла им больше горестей, чем радостей. В этом дворе их дети учились ходить, играли в мяч, дрались, влюблялись, расставались. Когда-то квартиры здесь были площадью в двадцать квадратных метров, а туалет был один на этаж, в конце коридора.

За последние годы многие квартиры выкупили и объединили в более просторные; их отремонтировали новые владельцы, приехавшие в этот район. Как этот Я-На-Вас-В-Суд-Подам, который беспокоится только о скамейках, дизайнерском освещении и английском газоне.

Я положила руку Трофео на плечо, желая его успокоить. Деньги не проблема: если большинство проголосует «за», я сдам за него. Подложу ему наличку в куртку – незаметно, чтобы он не чувствовал себя у меня в долгу. Как-нибудь наскребу: починю на пару душей побольше, устроюсь домработницей на час. У меня уже давно вертится эта мысль, но я все никак не могу решиться. Не знаю, кто мог бы мне такое доверить, и меня саму не прельщает мысль о том, что я буду открывать шкафчики и ящики в чужом доме: мало ли что я там найду. Мне не нравится совать нос в чью-то жизнь, но, думаю, если мне придется убираться в чужих квартирах, я неизбежно окажусь в ней по уши.

Я не сказала Трофео, но в свой Ноев ковчег я бы с удовольствием взяла скамейки. От них веет отпуском, досугом и приличием. Если бы их поставили во дворе, он стал бы как в «Зимней сказке»[4]. Я бы еще предложила пруд с рыбками и, может, симпатичные красные деревья – осенью бы под ними расстилался ковер из багровых листьев.

Урны, кажется, убрали со двора уже очень давно: боялись, что кто-нибудь подложит в них бомбу. Стояли семидесятые[5], и район представлял собой не самое приятное место в мире. Тогда еще не было плавучих кафе, ярмарок и воскресных прогулок.

Я считаю, что вместо урн лучше было бы повесить прозрачные пластиковые антитеррористические мешочки, которые крепятся к специальным железным каркасам. Они, конечно, некрасивые, но и у нас могут совершить теракт, хоть это и кажется невероятным. И достаточно открыть газету, чтобы это осознать. Я бы хотела поделиться своим мнением на собрании жильцов, но при одной только мысли… Щелк! Учащенное сердцебиение, затрудненное слюноотделение, дрожь по всему телу и все такое прочее. Я отказалась от мысли об активном участии в чем-либо.

Я знаю, что все они обо мне думают, – они и не пытаются это скрыть. Обсуждают меня вслух, когда я прохожу мимо, а я их пугаю, показывая кивком, что все слышу. Я стараюсь делать вид, что ничего не происходит. Если я в чем-то и виновата, то точно не в том, что ношу комбинезон, чиню смесители и достаю вещи из мусорки, спасая их от забвения. Когда синьора Далия только въехала в этот дом, то без конца обливалась слезами: он казался ей самой настоящей тюрьмой. Она приехала из деревни и никогда раньше не видела города. Энцо пообещал ей, что им будет хорошо в Милане вместе, это лишь вопрос времени и привычки. Они бы вместе планировали путешествия, ведь дом – это только порт, а корабли созданы для моря, говорил он. А как порт наш дом вполне подходил.

Далия живет здесь уже шестьдесят лет, расписывается за все посылки и заказные письма, которые всем приходят, хотя никто ей за это не платит. У нее рыжие волосы и живые глаза; частенько она ведет себя чудаковато, но если знаешь ее, то понимаешь, что она просто притворяется. Жизнь всегда находит способ удивить, если разрешить ей. Кто бы, например, мог подумать, что у меня с этой женщиной может быть столько общего?

Она говорит, что мне надо перестать беспокоиться о вероятном пожаре, случайном взрыве, возможном теракте – в общем, перестать бояться всего на свете. Но это не страх, это одно простое слово – «вдруг».

Мой отец рассуждал о сценариях SHTF (Shit hit the fan)[6] и TEOTWAWKI (The end of the world as we know it)[7]. Он называл так то, что случится после событий катастрофического масштаба, которые в один момент могут перевернуть всю нашу политическую, экономическую и социальную систему, подвергнув опасности среду, в которой мы живем. Будь то землетрясение, пожар, цунами, геомагнитная буря, столкновение Земли с астероидом, Третья мировая война – правила были одни и те же: предусмотреть, избежать, отреагировать.

И никакое из этих событий нельзя было недооценивать.

Балкон моей кухни занимает стратегически важную позицию. Его стеклянная дверь закрывается с помощью специального магнитного механизма, который я установила, чтобы не пускать сквозняк и таким образом экономить на отоплении зимой и сохранять прохладу летом. Ладно, иногда я жульничаю. Когда становится действительно жарко, я сбегаю к Трофео. Пока он смотрит телевизор, я сижу на полу, наслаждаюсь прохладой кондиционера и чувствую себя виноватой перед планетой.

На балконе, рядом со шкафчиком, в котором лежит все, что может пригодиться мне для работы в саду, я держу горшки с перцем, помидорами и лекарственными травами, мини-шезлонг и старую клеенку, из которой я сделала навес от солнца и дождя.

Балкон занимает стратегически важную позицию, потому что он выходит в переулок и с него удобно наблюдать за подъемной дверью. Моей красной подъемной дверью, между табачной лавкой и прачечной самообслуживания. Вот уже пять лет мой день начинается и заканчивается тем, что я бросаю взгляд на эту дверь. И я еще молчу о том, сколько раз я поглядываю на нее в течение дня – не могу остановиться. Все время я надеюсь, что она поднимется, но всякий раз эта надежда разбивается о холодный жесткий металл. Уже пять лет стоит там эта красная дверь, неподвижная, тождественная самой себе, будто за ней скрывается одна лишь пустота. Нарисованная от руки вывеска «Новый мир» выцвела от времени и непогоды.

Пять лет. Как долго они вначале тянулись и как быстро прошли. Так быстро, что, оборачиваясь назад, я не могу понять, куда они подевались, на самом ли деле я их прожила или просто впустую потратила в ожидании чего-то, чему никогда не суждено случиться.

Когда я пускаюсь в такого рода рассуждения, то ощущаю себя будто в сломанном электроприборе: заземления оказывается недостаточно, и у меня происходит короткое замыкание. Я сижу и гоняю по кругу одну и ту же мысль, словно водоворот, пока не очнусь и не замечу, что день уже кончился, а я даже не вышла из дома. Мысленно разговариваю с матерью. Прошу у нее прощения за то, что не поняла раньше. Что не заметила признаков. Слишком боялась увидеть ее по-настоящему, была слишком маленькой, чтобы помочь. Потом обращаюсь к брату и спрашиваю, любит ли он меня, как раньше. Это я разрушила наше счастье? И было ли у нас счастье?