В воздухе чувствовалось пьянящее дыхание ранней осени: аромат золотарника, сухой осоки и первых опавших листьев вперемешку с рыбно-илистым запахом реки. Передо мной тянулась прямая дорога, и мысли начали разбегаться. Кто-то ненавидит конец лета, но я всегда его любила, так же как в детстве любила начало учебного года.

Все изменилось, когда я устроилась в частную школу в Квинсе. Эта работа досталась мне случайно почти два десятилетия назад, и я так и не полюбила ее. У меня не было ни степени, ни дипломов, но чтобы преподавать в частной школе, этого и не нужно. По крайней мере в той, куда взяли меня. Зарплата, конечно, так себе, но не нищенская, и школа покрывала половину моей медицинской страховки. Годами я убеждала себя, что это лишь на какое-то время и скоро я снова найду работу в театре.

Не вышло. Если я начинала жаловаться, Ниса подчеркивала, что мне повезло найти работу, хоть отдаленно связанную с моими интересами. Кто захочет нанимать драматурга-неудачника? Я преподавала английский и со временем смогла добавить в программу восьмого класса пьесы, начав с сокращенных версий Шекспира: «Макбета» и «Сон в летнюю ночь», «Двенадцатую ночь», даже «Гамлета».

Ученики читали вслух адаптированные мною пьесы, а иногда ставили их в маленьком спортзале, где проходили различные мероприятия, для родителей, братьев и сестер и тех немногих учителей, которых я могла уговорить прийти на спектакль, взывая к чувству ответственности. В зале удушающее пахло дезодорантом «Акс», туалетной водой «Викториа Сикрет» и фруктовым блеском для губ, как будто разбилась витрина в «Уолгринс»[1]. Все это разительно отличалось от того, что я намеревалась делать со своей жизнью, получив степень бакалавра драматургии в одном из лучших театральных институтов.

И все же иногда эти дни с учениками разбавляли мое отчаяние. Я репетировала с ними текст, наблюдала за тем, как они постепенно обретали уверенность в себе; у меня на глазах творилось неизбежное волшебство, когда они наконец надевали костюмы, накладывали грим и с изумлением разглядывали себя в зеркале, понимая, что стали кем-то, чем-то новым, удивительным и странным. В эти несколько часов я могла вообразить, что и для меня еще не все потеряно. Что я тоже еще смогу измениться.

Восторженные родители, узнав о моем образовании, спрашивали, почему я не пишу пьесы, которые их дети могли бы поставить. Я всегда вежливо отказывалась. Мысль о том, чтобы увидеть свою работу на сцене, пусть даже в исполнении детей, приводила меня в ужас. Знаю, из-за этого я выглядела чопорной, и с коллегами у меня так и не сложились близкие отношения. Зато у меня было несколько хороших друзей в театральном мире. И хотя мои пьесы не ставили с тех пор, как много лет назад все разрушилось, я продолжала писать. Недавно даже начала посылать заявки на гранты и стипендии.

Нисе я ничего не говорила. За последние несколько лет я втайне скопила десятки отказов.

Молчала я отчасти из суеверных соображений – боялась сглазить возможный успех. Но в основном из-за того, что карьера Нисы начала набирать обороты. Она писала и исполняла песни, и у нее всегда была небольшая, но преданная группа поклонников. По мере того как пандемия подходила к концу, она стала пробовать себя и в качестве актрисы. Пока что роль ей не предложили, но после нескольких прослушиваний ей перезванивали. Разумеется, я хотела, чтобы моя девушка преуспела. Но мне и самой хотелось достичь успеха.

И вот наконец, кажется, это произошло. В начале лета я получила грант на новую пьесу: первый проблеск надежды за много лет, отчего мне казалось, что уж теперь-то все изменится. Десять тысяч долларов, которые я могла использовать по своему усмотрению в целях продвижения работы. Я тут же взяла отпуск за свой счет на осенний семестр. Совсем бросить работу (ах, если бы!) я не могла, денег не хватало, но я купила себе несколько месяцев свободы.

Лето для нас с Нисой выдалось замечательное. Мы отпраздновали мой успех с друзьями, а кульминацией стали длинные выходные за городом и эта прекрасная поездка. После стольких лет преподавания осень снова стала казаться временем возможностей – шансом стать кем-то другим, не той, кем я была всего несколько недель назад. Смена образа жизни и гардероба. Новые туфли; новая карьера. Выбравшись из города, следуя за рекой на север, я чувствовала себя так, словно меня ожидало нечто удивительное. Может, еще не поздно предаться мечтам, вообразить жизнь, соответствующую той, которую я предвкушала двадцать лет назад, прежде чем все испортила смерть Мэйси-Ли Бартон.

И вот я бесцельно болталась по сельской местности в начале сентября – слишком рано, чтобы любоваться сменившей цвет осенней листвой, но для отдыхающих уже слишком поздно. Владельцы загородных домов оставались в городе, приходя в себя после празднования Дня Труда, прежде чем их дети пойдут в школу. На дороге в Хиллсдейл машин было мало. Пикапы спешили на работу, часто попадались электромобили с номерными знаками других штатов.

Под утренними лучами солнца вспыхнула река, загорелись окна возвышающихся ранчо, превращенных в дома в ремесленном стиле, и нового особняка в стиле эпохи Тюдоров на скромном участке, где на земле еще виднелись следы двухместных трейлеров. За охраняемыми воротами на бывших фермерских наделах районировали почву. Я заметила указатель на фруктовый сад, где можно самим собрать фрукты, и подумала, что потом привезу сюда Нису, которая обожала пироги с фруктовой начинкой.

Я ехала быстро и замедлила ход, лишь когда увидела знак ограничения скорости. Нависая над дорогой, на обочине торчал кривой указатель, похожий на палец голосующего автостопом путешественника:

ВЪЕЗД В ХИЛЛСДЕЙЛ

Дорожное покрытие тут же перешло в куски асфальта и вспученный от морозов грунт. Перед сгоревшей бензоколонкой трепыхался знак: «НЕЭТИЛИРОВАННЫЙ БЕНЗИН.99». Я проехала заколоченный долларовый магазинчик, чья пустая парковка блестела от осколков стекла. Сразу видно, город опустился на самое дно, раз даже долларовый магазин закрылся.

В Хиллсдейле не было тротуаров. Одноэтажные дома с крыльцом из шлакобетона и изъеденными насекомыми стенами кривились в нескольких ярдах от улицы, разделенные участками травы цвета замазки. Дети плелись в школу, уткнувшись носом в телефоны. На углу я притормозила и посигналила тощей серой дворняге, развалившейся посреди дороги и грызшей собственную переднюю лапу. Собака не сдвинулась с места, даже головы не подняла, когда я с трудом объехала ее.

Джорджио и Тереза были правы: Хиллсдейл оказался настоящей помойкой. Мысль о том, чтобы скользнуть под одеяло к Нисе вместе с круассанами, стала казаться мне еще более привлекательной. Однако не так-то просто было найти место, где можно развернуться, не заехав к кому-нибудь во двор.

Но через квартал вид улучшился. Я добралась якобы до центра. Никаких перекрестков, но здесь хотя бы имелся тротуар. И даже некоторые магазины вроде бы открыты. Закусочная и агентство по продаже недвижимости, лавка старьевщика, унылый продовольственный магазин, где продавались лотерейные билеты и сигареты.

В конце улицы на углу стояла старая церковь без шпиля. Перед ней возвышалась табличка:

Я СЪЕЛ ЭТУ ЦЕРКОВЬ.

САТАНА

Я нахмурилась, но поняла, что не хватает буквы.

Я НЕНАВИЖУ ЭТУ ЦЕРКОВЬ.[2]

САТАНА

Смешно. Нисе бы понравилось. Но я снова вспомнила Мэйси-Ли Бартон с ее разговорами о призраках и демонических младенцах, и мне стало как-то не по себе. «Пора возвращаться», – подумала я. Трудно представить, что в Хиллсдейле есть на что посмотреть. Не хватало еще опять провалиться в ту темную дыру. Только не сейчас.