Литмир - Электронная Библиотека

Для Сарториуса же Харри — копия, матрица человека, и ее нужно убрать любой ценой, чтобы не отвлекаться от эксперимента, чтобы не мешала она познанию. Убрать во имя науки, во имя торжества познающего Разума.

Но для Кельвина избавиться от Харри — это значит избавиться от нравственной памяти, от укоров совести, от любви, от человечности, от всего, что чуть не было им утрачено и что так мучительно обретается вновь. Для Кельвина нет такой научной задачи, нет такого познания, в жертву которому можно было бы принести Совесть, Нравственность.

«Для него, — как хорошо сказал летчик-космонавт Георгий Гречко, — правота техническая не равна человеческой».

Фильм Тарковского о торжестве нравственности, совести, человечности. Он о тех безусловных ценностях, которые человечество должно сохранить и без которых развитие всепознающей мысли может обратиться во зло. Этот фильм о будущем обращен к нашим дням, он утверждает необходимость идейности, совестливости, гражданской ответственности, нравственности как важнейших духовных первооснов науки, техники, всей современной жизни. И в этом его гуманистический пафос.

«Эпоха НТР,— писал недавно на страницах «Правды» Даниил Гранин,— эпоха сложных систем, сложных ситуаций, где больше надо раздумывать над своими поступками... Разве сегодня не существует вопроса, зачем человек живет, к чему стремится, что он, один человек, может в этом мире? Думается, что именно новые научные знания, машины, космос — все то, что мы вкладываем в довольно расплывчатое и тем не менее необходимое понятие «НТР», — все это заставляет, как никогда раньше, остро задаваться извечным вопросом о смысле человеческого бытия».

ТОЛЬКО ОДИН РАЗ

Не знаю, как горел бы жар

Моей привязанности кровной,

Когда бы я не подлежал,

Как все, отставке безусловной.

Тогда откуда бы взялась

В душе, вовек не омраченной,

Та жизни выстраданной сласть,

Та вера, воля, страсть и власть,

Что стоит мук и смерти черной. Александр Твардовский

1

В последние годы часто и справедливо сетуют на инфантильность наших старшеклассников, на их несколько замедленное гражданское созревание. Естественно, что дело здесь не только в школьном преподавании. Но не состоит ли одна из причин инфантилизма в том, что мы слишком мало говорим с детьми своими о вечно мучительных вопросах бытия?

Помните споры Онегина и Ленского?

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь в свою чреду,

Все подвергалось их суду.

Или размышления Пьера Безухова: «Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?»

Часто ли все это рождает споры, влечет к размышлению, подвергается суду нашему и наших детей на уроках или дома? Особенно — «гроба тайны роковые»? Не могу не согласиться с тем читателем «Комсомольской правды», который написал в редакцию: «Мы ханжески боимся говорить и даже думать о «страшной теме», т. е. о смерти».

А между тем именно в юности «тема смерти, которую ребенок успешно гонит от себя, теперь становится предметом серьезных размышлений»[4]. Ограничусь лишь двумя высказываниями, взятыми мною из ученических сочинений, подтверждающими, что это действительно так.

«В какой-то момент жизни вопросы, что такое жизнь и смерть, как это люди говорят, что «человек умер», куда же делось его «я», его мысли, чувства, его душа — все эти вопросы встают с необыкновенной остротой».

«Больше всего я боюсь смерти случайной. Ведь столько останется несделанного, а как мои родные, а что будет на Земле дальше, без меня? Неужели все так же будут жить?»

И прав И. Кон, книгу которого я только что цитировал, когда пишет, что подобные размышления социально полезны: «Отказ от детской веры в личное бессмертие и принятие неизбежности смерти заставляет человека всерьез задуматься о смысле жизни, о том, как лучше прожить отпущенный ему ограниченный срок. Бессмертному некуда спешить, незачем думать о самореализации, бесконечная жизнь не имеет конкретной цены. Иное дело — человек, осознавший свою конечность»[5]. Вне осознания единственности, неповторимости и конечности личного человеческого бытия, вне понятия смерти невозможно цельное и глубокое нравственное миросозерцание.

Беззаветность исканий - img_3

С точки зрения религиозной земная жизнь — это ступень к жизни вечной, это путь приготовления себя к жизни, не знающей конца. И главная цель нашей земной жизни — спасение бессмертной души. Представлению о жизни как о приготовлении к вечному блаженству мы противопоставляем наше понимание жизни — самоцельной и самоценной. Совершенно естественно при этом, что разное понимание жизни связано и с разным пониманием смерти.

И нельзя не говорить обо всем этом с детьми, подростками, юношеством тем более. Ибо «нельзя представить себе полноценное нравственное воспитание без того, чтобы у человека, познающего Человека, не было правильного отношения к смерти». В другом месте В. А. Сухомлинский, слова которого я только что привел, писал: «Матери и отцу, педагогу и писателю — всем, причастным к воспитанию, надо мудро вводить ребенка за руку в мир человеческий, не закрывая его глаза на радости и страдания. Осознание той истины, что мы приходим в мир и уходим из него, чтобы никогда больше в него не возвратиться, что в мире есть величайшая радость — рождение человека и величайшее горе — смерть, подлинное сознание этой истины делает человека мудрым мыслителем, формирует тонкую воспитанность интеллекта, души, сердца, воли».

Другой вопрос в том, что в рассуждениях об этой трагической теме необходимы мера и такт.

Я видел, как в Хатыни туристы спокойно позировали на фоне вечного огня, а потом на фоне дома Каминского — единственного из жителей Хатыни, оставшегося в живых.

В одной из школ экспозиция прекрасного музея боевой славы была развернута в школьных коридорах. Пришлось долго убеждать руководителей школы выделить для музея специальное помещение. Жизнь есть жизнь, естественно и нормально, что на переменах ученики бегают, смеются, грызут яблоки. Но неестественно и ненормально, когда они бегают, смеются, грызут яблоки рядом с фотографиями виселиц и концлагерей, рядом с витринами, где за стеклом — найденные в походах каски, пробитые пулями.

Есть вещи, которые кощунственно растворять в повседневности. Для них нужны особые часы, особая душевная сосредоточенность, особая нравственная приподнятость.

2

«Memento mori», как говорили древние, что значит «лови момент», — написал ученик в одном из своих сочинений. Анализируя ученические работы, я заметил, что это латинское выражение означает не лови момент, а «помни о смерти». Ученик начал спорить, и я сказал, что на следующий урок принесу словарь латинских крылатых выражений. В это время в наш разговор вмешался другой ученик: «Не понимаю, о чем вы спорите: помни о смерти или лови момент — ведь смысл один и тот же». Вот так.

Придя домой, я открыл словарь по этике и прочел в нем: «...отрицание нравственной сущности смерти оказывается формой отрицания нравственной сущности жизни и может служить лишь основанием для полной безответственности поведения. В этом смысле одним из нравственных принципов, оставленных в наследство античностью, является сформулированный в философии стоицизма принцип «memento mori» (лат. помни о смерти), предлагающий поступать всегда так, будто дело, которое человек делает и слово, которое им произносится, является последним из тех, что ему вообще дано когда-либо совершить. Этот принцип по существу обращен к размышлению не о смерти, а о небеспредельности жизни и побуждает людей не совершать поступки, которые подвергаются осуждению и в которых они потом сами горько раскаиваются. Тем самым он культивирует чувство ответственности за дела и слова людей»[6]. Добавлю к этому, что осознание небеспредельности жизни может служить основанием и для прямо противоположного вывода. «Чего там: живем один раз», — аргумент такого рода не раз становился оправданием подлости, хищничества, ренегатства. И тем важнее, поскольку мы сейчас говорим о школе, значение нравственных уроков литературы.

5
{"b":"903558","o":1}