«Прибежал учитель, молодой еще человек, уважаемый в деревне.

— Немедленно прекратите! Чье это распоряжение? Это семнадцатый век!..

— Не суйтесь не в свое дело, — сказал Шурыгин.

— Это мое дело! Это народное дело!.. — Учитель волновался, поэтому не мог найти сильные, убедительные слова, только покраснел и кричал. — Вы не имеете права! Ее враги не тронули!.. Варвар! Я буду писать!..

А когда моторы взревели и тросы натянулись, учитель забежал с той стороны церкви, куда она должна была упасть, стал под стеной. Но сделать ничего не смог — через три часа церковь лежала бесформенной грудой, прахом.

Варвару Шурыгину в этом рассказе противостоит учитель, защищающий культуру. В рассказе «Срезал» ситуация сложнее. Глеб так же жесток, бездушен и агрессивен, как Шурыгин. Но он... за культуру, с культурой. «Поток информации сейчас распространяется везде равномерно», вот он и спрашивает: Как сейчас философия определяет понятие невесомости? «Растерянности не наблюдается среди философов?» Что, Луна — тоже дело рук разума?

«Глеб Капустин, толстогубый, белобрысый мужик лет сорока, деревенский краснобай, начитанный и ехидный». В последних словах несколько человек из класса увидели зерно образа Глеба Капустина.

«Само слово «начитанный» выражает хорошее качество, но в соседстве со словом «ехидный» это значение меняется в противоположную сторону».

«Начитанный и ехидный». В этих двух словах — суть Глеба Капустина. Да, внешне Глеб Капустин ничем не отличается от самого обыкновенного хама, ворчащего на улице, в подворотне, в троллейбусе: «Ученый! Еще очки надел!» А вот слова Глеба: «Мы все учились понемногу» (он и Пушкина, оказывается, знает), «Марку надо поддержать». Похоже, ох, как похоже на приводимое выше изречение.

Похоже, да не совсем».

Потом посмотрели в словари. У Даля: ехидный — злой, злорадный человек, злой, злобный и лукавый; ехидствовать — злобствовать, желать и творить зло. У Ушакова: ехидный — коварный, хитрый, злой. В академическом словаре русского языка: ехидный — злой, хитрый, язвительный; ехидствовать — поступать подло, злорадствовать.

Дело не только, даже не столько в том, что начитанность Глеба обрывочна, поверхностна, главное другое — чему служит эта начитанность, для чего она. Глеб жесток. Но он с Пушкиным, с тем Пушкиным, который пробуждал «чувства добрые» и в свой «жестокий век восславил свободу и милость к падшим призывал».

Дело не в том, что Глеб недостаточно культурен, малокультурен, поверхностно образован. Тут суть в том, что называют полукультурой (а это понятие не количественное, а качественное) — культурой неодухотворенной, лишенной главного, гуманистического смысла, нравственного содержания.

Явление это достаточно распространено и многолико. Не нужно думать, что выражается оно лишь в том дремучем виде, о котором поведал Шукшин. Шукшин схватил суть многоликого явления. Но формы его многообразны. Полукультура может быть и вполне грамотной, и современно образованной, и даже высокодипломированной.

Ученица десятого класса попросила меня остаться после уроков: ей нужно поговорить со мной. И вот я слушаю ее:

— Вы неправильно преподаете литературу.

— ?

— Вы все время стараетесь, чтобы мы что-то почувствовали, самостоятельно работали, сопоставляли, анализировали. А это сейчас никому не нужно. Нужно же, чтобы вы подробно сказали нам, как отвечать по каждому билету, и потренировали на возможные темы экзаменационных сочинений.

Я сказал, что Пушкин, Достоевский, Толстой, Блок писали для того, чтобы передать читателю свои мысли, чувства, и главная задача учителя литературы — донести до своих учеников тревоги и надежды, сомнения и веру русских писателей. Сказал, что иначе преподавать литературу не могу и не буду.

— Вам хорошо так рассуждать, — услышал я в ответ. — Вы остаетесь в школе, а нам входить в жизнь, сдавать экзамены в школе и институте.

За 26 лет работы в школе мне впервые пришлось вести вот такой разговор. Но мысли, в нем услышанные, не были для меня неожиданностью: я часто встречаюсь с ними в последние годы.

Вот прошел урок внеклассного чтения, посвященный повестям Федора Абрамова «Пелагея» и «Алька». Прошел, как мне показалось, живо, интересно. Судьба Пелагеи, судьба дочери ее Альки над многим заставила задуматься. Об этом говорили и сами старшеклассники. Но потом пришлось услышать и такое: «Зачем мы тратили время на Пелагею Амосову, когда на экзамене будет Пелагея Власова?»

Недавно я прочел две книги учителей литературы. В одной из них новосибирская учительница рассказывает, как нелегко ей приходилось не только с учениками, но и с родителями их: «Даже тогда, когда в отношении к литературе наблюдался перелом, некоторые родители искренне считали, что их дети зря тратят свои душевные силы на постижение предмета, который им в жизни никогда не пригодится». Еще более горько о том же пишет московский учитель, создавший в школе поэтический театр: «Многие родители настроены крайне утилитарно. Их раздражает мысль, что можно заниматься делом, не дающим «никакого» практического результата... как часто ты ощущаешь себя наивным младенцем, когда доказываешь взрослому человеку, что прежде всего необходимо пробудить в ребенке живую душу, любовь к людям, восторг перед культурой, перед поэтическим словом, а он глядит на тебя с плохо скрытой насмешкой, а то и с явной враждебностью, ибо понимает, что встретил противника — того, кто отвлекает ребенка от жизненно необходимого для его судьбы дела».

Кто из учителей литературы не сталкивался с подобным утилитаризмом и прагматизмом в отношении к своему предмету? В том числе и среди самих учащихся, для части которых литература — это только учебный материл, а отметка за Пушкина важнее Пушкина.

«Душа в заветной лире». Лира, от которой отторжена душа, уже не та «заветная лира», да и вообще уже не лира. Между тем с разъединенностью души и лиры не так уж редко приходится встречаться.

Может быть, при этом и так: книги, театр, музыка, утонченная рафинированность, художественная изысканность, и все это вместе с поразительным равнодушием к нравственной сердцевине искусства, его духовной сути.

«Я боялся хотя бы на минуту забыть, — писал В. А. Сухомлинский, — о важной истине: литература изучается совсем не для того, чтобы через несколько лет по окончании школы человек готов был повторить то, что он заучил. Жизнь устраивает человеку экзамен на каждом шагу, и выдерживает он его своим поведением, своей деятельностью. Конечной целью изучения литературы является становление внутреннего мира человека — морали, культуры, красоты. Когда я видел, что подросток взволнован, потрясен художественным образом, когда, слушая произведение, он задумывается над собственной судьбой, — для меня это было несравненно важнее, чем то, что он дал точный ответ».

«Чувства добрые я лирой пробуждал». Можно знать Пушкина, разбираться в его творчестве, писать о нем сочинения, даже статьи и книги, больше того — любить Пушкина. И все же это не главное. Главное — быть пробужденным Пушкиным.

Уроками нравственного «прозрения» назвал А. Т. Твардовский уроки литературы. Донести до своих учеников и своих детей нравственный пафос русской классики и современной советской литературы, пафос книг, воспитывающих подлинную гражданственность и подлинную человечность, — наша величайшая задача.

Лев Соломонович Айзерман

БЕЗЗАВЕТНОСТЬ ИСКАНИЙ

Главный отраслевой редактор Р. Д. Станковская

Ст. научный редактор О. Г. Свердлова

Мл. редактор И. А. Иринархова

Художник В. А. Провалов

Худож. редактор Т. С. Егорова

Техн. редактор Т. В. Пичугина

Корректор Р. С. Колокольчикова

ИБ 2243