Никогда больше она не увидит, как они смотрят друг на друга — и показывают ей, какой должна быть любовь. Эта любовь теперь есть у нее с Магни.

Семи дней было недостаточно, чтобы оплакать ее родителей. Семи лет было бы недостаточно.

Леиф потянулся через стол и тянул Сольвейг за руку, пока она не разжала пальцы и не подала ему свою ладонь. Он взял ее легко, жест был полон отеческого ободрения.

— Сейчас не время создавать королевство, Сольвейг. Люди, которые провели долгие месяцы в когтях человека, считавшего себя королем, не потерпят другого короля, даже меня. Вы с Магни поженитесь, и это свяжет наши владения. А когда мое время истечет и Магни займет мое место, настанет время объединить наш народ.

Она снова вздохнула и взяла себя в руки. Леиф был прав. Ее момент слабости был именно таким: мгновением и слабостью. Сольвейг кивнула и снова встретилась взглядом с другом своего отца.

— Да. Я заявлю права на место моего отца и постараюсь стать достойной.

— оОо~

Хотя большой зал был убран, Леиф еще не спал в покоях ярла. Магни сказал Сольвейг, что мысль о том, что Толлак жил там, в доме, где он любил свою жену и они растили сына, чрезвычайно расстраивала его отца и делала его тоску по Ольге и их новорожденной дочери еще более острой. Так что поздними ночами в зале становилось темно и тихо. Леиф спал один в маленькой хижине, а Сольвейг и Магни заняли соседнюю.

Агнар, который всегда был одиночкой и теперь больше, чем когда-либо прежде, стремился к уединению, взял тюфяк и спал в конюшне. Сольвейг надеялась, что завтрашние ритуалы будут означать для него новое начало.

Она никогда раньше не оставалась в таком помещении. Она выросла в зале Карлсы, в окружении своих родителей, братьев и сестер. Она провела много ночей на открытом воздухе и под крышей палатки. И прожила месяцы в роскошном огромном замке Леофрика.

Это маленькое помещение, не длинный дом, а просто дом, построенный для небольшой семьи, без укрытия для домашнего скота, был, по сути, просто комнатой. В центре было место для костра, уютный уголок для еды и работы и удобная кровать.

Магни знал пару, которая раньше жила тут: подмастерье кожевника и его молодую жену, но Сольвейг не знала их имен. Она знала только некоторых помощников ярла Леифа и слуг, которые прислуживали в зале. Но она чувствовала любовь и надежду, которые испытывала эта пара, начиная новую жизнь.

Они не сбежали из Гетланда и не приплыли с ними в Меркурию, и не пережили правление Толлака. Женщина была одной из повешенных в зале, а что сталось с ее мужем, никто не знал. Он мог оказаться тем человеком, что висел на вертеле над костром.

В их доме было тепло, светло и уютно, и очень грустно.

В ночь перед седьмым днем, после долгого разговора с Леифом и Астрид о планах на ставшее большим владение Карлса, Сольвейг подошла к маленькому домику. Окна были открыты, и изнутри лился теплый свет. Магни уже был там. В тот день он отправился в ближайшую деревню, чтобы помочь с посадкой кое-каких быстрорастущих культур. У них оставалось всего несколько недель до окончания лета, а предстоящая зима обещала быть трудной. Толлак подавлял восстания на всей своей территории и жестко реагировал на каждый бунт, сжигая посевы и фермы. Чтобы прокормить оставшихся в живых людей в холода, потребуется тщательное нормирование — и все, что они смогут вырастить за оставшееся время.

По землям уже разнесся слух, что Толлак умер, а Леиф занял свое законное место. С каждым днем все больше тех, кому удалось спастись от власти узурпатора, возвращались в Гетланд. Большинство были женщинами, детьми и стариками. Рты, которые нужно кормить. Но каждый, кто возвращался, выражал надежду на то, что величие их мира тоже вернется.

Магни сидел на кровати, сняв обувь и обнажив грудь. Его локти лежали на коленях, а руки свободно свисали между ног. Голова была опущена. В мгновение после того, как она открыла дверь, но до того, как он поднял глаза и увидел ее, Сольвейг поразило понимание того, что он тоже искал уединения, чтобы позволить себе слабость.

Она никогда не задумывалась об этом; но, с другой стороны, она никогда не искала его в его одиночестве. Это Магни всегда вмешивался в ее одиночество, и почти всегда правильно. Он знал, когда ей действительно нужно было побыть одной, и когда она просто убегала.

Он всегда был там, где она нуждалась в нем, понимала она это или нет, но Сольвейг не приходило в голову, что ему тоже нужна поддержка.

Она должна стать лучше для Магни. Было недостаточно того, что он знал ее. Ему нужно было знать, что и она, Сольвейг, тоже его знает. Ей нужно было показать ему, что она все понимает.

Он изобразил улыбку и попытался встать, но она вовремя пересекла комнату, чтобы остановить его. Положив руки на широкие плечи Магни, Сольвейг удержала его на месте.

— Ты устал.

Сняв ее руки со своих плеч, он сложил их вместе и поцеловал.

— Да. Работа тяжелая, и повсюду — следы страданий, на которые мы обрекли наш народ.

— Мы не смогли бы победить в прошлом году. Если бы мы проиграли, то наш народ страдал бы бесконечно.

— Я знаю. И все же мы не страдали, а они…

— И мы вернулись и уничтожили Толлака. — Его сожаления были ей знакомы; у нее были все те же мысли и сожаления. Успокоить его сожаления было легче, чем ее, и, успокаивая его, Сольвейг успокаивалась сама. Она взяла Магни пальцами за подбородок, ощутив мягкость бороды, и приподняла его голову.

— Мы поступили правильно, и люди это знают. Помнишь, они помешали нам войти в Гетланд, зная, что нас слишком мало и мы слишком измотаны, чтобы победить.

На красивом лице Магни появилась улыбка, и он притянул Сольвейг к себе, чтобы она встала между его ног.

— Мне приятно чувствовать твою поддержку.

— Опирайся на меня чаще. Твоя поддержка у меня есть всегда. — Она запустила пальцы в распущенный шелк его волос.

— Нет, это не так. Ты принимаешь мою поддержку только тогда, когда она тебе действительно нужна. Как и я.

Она наклонилась ближе.

— Неужели я настолько слабее тебя?

Сольвейг не хотела, чтобы это прозвучало как жалоба или вызов, но Магни убрал с лица улыбку и легко двинул ее бедра.

— Нет. Но твоя ноша тяжелее. Люди видят меня и думают: «Вот идет Магни. Он хороший человек. Каким хорошим ярлом он когда-нибудь станет».

— Так и есть, и ты станешь.

Он кивнул.

— Я верю в это. Я знаю, чего стою. Но это человеческое бремя. А когда люди видят тебя, то думают: «Вот идет старшая дочь Грозового Волка и Ока Бога. Насколько ярче будут сиять их звезды, объединенные в одном теле?» Они назвали тебя в честь самого солнца, Сольвейг. Вот насколько ярко ты должна сиять.

Она чувствовала бремя, о котором он говорил, в словах, которые он использовал, и горе от потери родителей железной хваткой сдавило ей горло.

— Но ты и в самом деле сияешь ярко как солнце, — продолжал он. — Ты достойна своего происхождения, и иметь честь любить тебя и быть твоей опорой, когда тебе нужно опереться, — ты делаешь меня сильнее, Сольвейг Солнечное Сердце.

Звук этого имени ударил, как плеть, и Сольвейг вздрогнула, но Магни не отпустил ее. Это было то, чего она хотела всю свою жизнь — быть чем-то большим, чем просто дочерью своего отца. Найти свою собственную историю.

Теперь у нее это было. Она слышала истории о смерти своих родителей и о том, как она сражалась, защищая их. Даже она сама не могла сказать, где правда, а где вымысел, придуманный, чтобы создать новую правду; у нее самой были несовершенные и неполные воспоминания о том дне. Но не чувства. Она помнила ощущения того дня в мельчайших подробностях и с тех пор переживала их заново каждый день.

Она сделала себе имя. Смерть ее родителей превратила ее в легенду. Завтра она станет ярлом, которым они и хотели ее видеть. То, что произойдет дальше, сделает ее, Сольвейг, чем-то значимым в их мире.

Но в сердце, о котором люди теперь думали как о солнечном, она всегда была только Валисдоттир. Она носила это имя со дня своего рождения. С того дня, как солнце осветило полночь.