Правда, это будет позже, не сразу. Только спустя время Олег поймёт, что все его горячие устремления рвануть, подобно марафонцу, в далёкие безоблачные дали напоминали больше танцевальную фигуру с красивым названием пируэт. Поворот направо, поворот налево – сколько ни двигайся, всё равно возвращаешься в исходную позицию.

Вертелся так Олег долго, до головокружения, до потери равновесия и жуткой усталости.

 «Сколько можно? – вдохновенно выбивал он на затёртых клавишах. – Сколько можно терпеть это беззаконие?» После вопросительного знака норовил ещё пристроить восклицательный, но тут же вспоминал, что тот не дотянет даже до самой первой правки и  сгинет бесславно под рукой бездушного редактора, который не ведает ни пощады, ни гражданской чести. Посокрушавшись с минуту, Олег переводил дыхание и с новым рвением шёл в свою словесную атаку либо на проворовавшихся чиновников, либо на не имущих стыда богатеев, которые каким-нибудь боком обязательно касались этих самых нечистых на руку державных слуг. Обличал, сыпал щедро цифрами и фактами, клеймил позором, пыхтел что было мочи и уже готовил на груди место под орден, а его детище безжалостно перекраивали вдоль и поперёк, превращая суровый приговор в невнятный детский лепет. Это в лучшем случае. А в худшем – всё обзывалось судом Линча и шло в корзину.

Эта вопиющая несправедливость заводила Олега ещё больше, чем тот самый беспредел, о который он так рьяно затачивал своё журналистское перо.

– Ну почему?.. – чуть ли не со слезами на глазах бросался к собратьям по этому самому перу, взывая оных к состраданию. Но коллеги, чьи труды так же регулярно подвергались кастрации или смене пола, мало проникались чужим горем: некоторые вообще никак не реагировали, иные спешили заверить, что тупое начальство – неизменный атрибут этого мира, крайне далёкого от совершенства и уж никак неспособного претендовать на звание самого лучшего из миров. «Он даже в первую десятку не попадает», – пошучивали некоторые циники от четвёртой власти, успевшие набить руку на всякого рода рейтингах.

Олегу претил такой подход, он упорно не принимал эту расхожую мысль про несовершенство мира и человека. Если всё так плохо и будет только хуже, зачем, собственно, и жить тогда? К чему все эти устремления в сторону любви, дружбы, той же справедливости, если её, оказывается, не может быть по определению? Чего тогда стоят все эти бесконечные попытки переустройства общества, смены власти и лозунгов? Да и вообще, если разобраться, на кой чёрт макаке надо было слезать с дерева и эволюционировать в сторону человека – ради того только, чтоб не руками есть, а вилкой?

– Как зачем? Чтоб нескучно было, – объяснил как-то Олегу дядя Вова – самый старший и самый опытный из его коллег. Он был единственным, кто не покинул редакцию на волне массового оттока кадров.

– То есть? – не понял Олег дядю Вову. Решил даже, что тот шутит, и немного обиделся.

– Чтоб жизнь текла, нужны какие-то процессы. Движение. Развитие. Не может быть сегодня так, как вчера.

С этим трудно было спорить.

– Но зачем же так круто? Можно помягче?

– А помягче это как?

Олег до отказа заполнил лёгкие воздухом, чтоб на одном дыхании, да с нужным эмоциональным градусом напомнить о том, как безжалостно проходится эта жизнь по людям, причём большей частью хорошим, как ломает и корёжит их души, загоняя в безверие и цинизм, как лишает последней надежды…

– Дядя Вова, к тебе пришли, – в дверях возникла журналистка Алёна, которую посылали в ближайший магазинчик за провиантом.

Когда дядя Вова вышел, Алёна начала раздавать заказы.

– А кто к нему пришёл? – забирая свои чипсы, как бы между прочим бросил Олег.

– Не знаю… Заморыш какой-то.

– Точно заморыш, – согласился с ней вошедший в комнату Паша, который писал в их издании про зарубежную жизнь. Как только дядя Вова вышел, он сразу же проследовал за ним вроде как по своей надобности.

– Успел-таки посмотреть, – фыркнула в его адрес Алёна. – Тебе тоже всё надо знать?

– Профессия у нас такая… Журналист обязан интересоваться жизнью – так наш редактор всё время говорит, – попытался оправдаться Паша.

– Интересоваться жизнью и совать нос в чужие дела – это, по-моему, разные вещи.

– В нашем деле это одно и то же, – не сдавался Паша.

– Не думаю. Должна быть какая-то грань…

Олег, которого также уличили в чрезмерном любопытстве, почувствовал, что в словах Алёны есть резон. Но ни за что не согласился бы это признать. Даже будучи припёртым к стенке, упирался бы и железно стоял на своём. Он категорически не мог признавать чужую правоту. Тем более женскую. Особенно, если речь шла о таких сильно умных, как Алёна. С ними Олега прямо подмывало спорить и непременно доказывать несостоятельность их позиции. Когда удавалось с блеском разбить такую вот оппонентку в пух и прах, Олег чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. И если бы сейчас затронули именно его, а не Пашу, то мало бы не показалось никому.

Но на этот раз обошлось. Паша не стал отвечать Алёне, а вскорости вернулся дядя Вова, и всем любопытствующим представился шанс задать свои вопросы.

– А кто это был, с таким безумным взглядом? – не утерпел Паша.

– Ты тоже заметил этот взгляд? – улыбнулся дядя Вова. – Так, борец с режимом один…

– С нынешним или тем, прежним? – это уже был Олег.

Дядя Вова не сразу услышал: он как раз открыл почту и принялся внимательно читать письмо.

– С каким режимом борец? – не успокаивался Олег.

Не отрывая глаз от экрана, дядя Вова махнул рукой:

– Да какая разница…

Алёна хихикнула. Олег обиделся на дядю Вову. Мог бы и объяснить что-нибудь: он у них вроде наставником числится, как-никак.

– А зачем тебе этот тип? – поинтересовался Паша.

– Ни зачем. Это я ему нужен. У него там прожекты какие-то – вот он мне и морочит голову. Не знаю, как отделаться, – дядя Вова отстучал короткий ответ и обратился наконец к Олегу. – Так о чём мы там говорили?

– Да ладно… – Олегу вдруг расхотелось митинговать.

– Не реагируй ты так сильно на это дело, – кивнул дядя Вова в сторону монитора, на котором в муках и боли рождался очередной Олегов памфлет.

– Ну как не реагируй…

– Элементарно. Всё проходит. Пройдёт и это.

– И жизнь тоже. А жить когда?

– Сейчас. Бери и живи. Кто тебе не даёт?

– Как живи! Ты посмотри, что вокруг творится? – Олег почувствовал, как начал закипать. – Вот ты, о чём ты сейчас пишешь?

– О бардаке в законах.

– Просто так или в связи?

– В связи, – улыбнулся дядя Вова. – У нас всё в связи… Зачем без этого воздух сотрясать?

– И что там?

– Обычное дело… Людей из дома выгоняют.

Олег чуть не подпрыгнул от радости.

– Ну вот! – он театрально развёл руками и закивал головой, приглашая всех присутствующих поддержать его.

– И что?

– Как что, дядь Вов? Разве это нормально?

– Не знаю, – пожал тот плечами. – Может, нормально. Может, нет. Не мне об этом судить.

– А кому, интересно?

– Им, наверное… Этим людям. С ними же такое приключилось, не со мной.

– А что, с тобой такого приключиться в этой стране не может? – Олег ехидно прищурил глаз.

– Может. С каждым может. В этой жизни всё может быть.

– Потому что власть такая! – поддержали Олега из-за перегородки.

– Да не во власти дело… – стал возражать дядя Вова.

– В ней, в ней, – не соглашались за перегородкой.

– Власть всегда одинаковая, и всегда кому-то она не нравится. Причём вчера этот кто-то мог быть доволен властью, а сегодня вдруг решил, что надо срочно на баррикады.

– Люди сами не знают, чего хотят, – высказались из-за перегородки.

– Не в этом дело… – выдохнул дядя Вова. – Хотя и в этом тоже, потому что власть – это те же люди, которым, как и всем остальным, что-то нравится, а что-то нет. И самое главное, эти люди думают в первую очередь о себе: как удержать власть и как получать с неё разные плюшки.